человек человеку волк

даже если придут холода и убивать станут нас, я буду с тобой не всегда, а дольше в сто раз.

Человек человеку волк.       В этой фразе заложена вся правда человеческих отношений и нравов. И если копнуть немного глубже, становится понятно, что, в принципе, это недалеко от истины. Эгоизм, вражда, лесть — отнюдь не доброжелательная — сковывает людей, заставляя их ненавидеть тихо, впиваться клыками в шею, нападать со спины. От постоянного чувства тревоги, клокочущего в груди страха — черной тенью нависающего, ожидающего оплошности и малейшей ошибки — хочется забиться в угол комнаты, поджав ноги, и долго (навзрыд) рвать глотку в истошном крике. Страх делает уязвимым, слабым и доверчивым.       Когда человеку есть что терять, эта густая магма заполняет легкие — вздохнуть нельзя.       И ведь люди по своей природе эгоистичны — даже за добродетелью скрываются грязные желания и истинные мотивы. Это может быть и простое стремление потешить свое самолюбие за счет чужих благодарностей. Или же необходимость почувствовать превосходство над другими. В сердце человека обязательно будет масляное черное пятно.       Однако даже в самой бездонной и темной яме можно найти свет.       Человек — есть нечто священное для человека.       В месте, где росла Катя, ничего святого не осталось.       Смирнову возвращение в школу совсем не радовало. Она все чаще стала замечать, что окружающие ее люди слишком пристально стали следить за каждым действием девушки — в надежде поймать тот момент, когда Катя с оглушительным треском расколется на фарфоровые фрески. Все выглядело не просто враждебным, а опасным до странного чувства холодных капель на позвоночнике. Катю не покидало ощущение грязи на руках. Если бы не чувство собственного достоинства, она бы, скорее всего, сейчас шла по коридору школы — наполненному гулом и криками детей — постоянно оглядываясь по сторонам.       И, возможно, если бы Катя так и делала, ей бы не составило большого труда среагировать раньше, чем цепкая хватка чужой руки вопьется ей в предплечье.       Смирнова не боялась умереть. Вообще никогда. И отсутствие страха действительно помогало ей — если человеку нечего терять, он не будет окутан тревогой навсегда потеряться в бесконечных темных коридорах без намека на свет.       Однако сейчас сердце девушки как-то странно вздрогнуло, забившись сильнее. Смирнова почувствовала, как ноги налились свинцом, дрожью вспыхнули под кожей мурашки, заставляя мышцы содрогаться словно от ледяного ветра. На языке привкус чего-то горького, жгучего и пряного. Тошнота подступала волнами. Смирнова резко развернулась, вырвав свою руку из крепкой хватки. Ее глаза нервно забегали по силуэту, погрузившемуся в сумрак. Катя видела лишь блеск и отражение лампы вглазах напротив. — Кажется, я говорила тебе больше не попадаться мне на глаза, — Раздражению и злости Смирновой не было предела, когда Катя вдруг осознала, кто находится перед ней. Скрывать страх и волнение за маской и грозным оскалом — единственное, что оставалось делать в такой ситуации       Спрятанная от посторонних глаз за тенью бетонных блоков лестницы, она неотрывно смотрела прямо в сторону высокого парня, нервно мнущегося в густом полумраке.       Выдерживать взгляд Кати он так и не научился.       Максим звал ее на «очень важный разговор» через других людей несколько раз, пытаясь поймать момент, когда Катя будет совершенно одна. Девушка же — не желая видеть и в принципе находиться в его обществе — просто пропускала мимо ушей все просьбы спуститься в это некое подобие подвала, где он ждал Смирнову почти каждую перемену.       Сейчас Максим взбесил Катю своим жалостливым — немного пугающим и бездонно-пустым — взглядом, вызывая тошноту одним своим присутствием. Внизу живота неприятно тянуло от волнения — в нос то и дело ударял мерзкий и слишком приторный запах плесени и сырости.       А еще это отвратительное чувство скользящих по телу чужих взглядов.       Катю не покидало навязчивое ощущение, что за ней кто-то пристально наблюдает с того самого момента, как она покинула кабинет директора, тяготимая призраками прошлого. Они впивались в ее сознание острыми иглами, заставляя вздрагивать от каждого шороха — будто бы за поворотом, в каждом темном углу, Смирнову действительно ждало что-то опасное. Тревога с силой давила на виски, вызывая неприятный звон в ушах — так происходило каждый раз, когда в ее сознании проскальзывали воспоминания об упущенных днях, незримой цепью тянущиеся за ней.       В сознании отчетливо рисовалась мысль о том, что к добру это точно не приведет — особенно остро это ощущалось сейчас, когда в черной пропасти его глаз загорались искры необузданного безумия. Кате даже показалось, что парень полностью потерял рассудок — в его зрачках невозможно было разглядеть даже проблески сознания.       И эта бездонная мгла ржавчиной оседала где-то внизу живота. — Ты не игнорируешь меня, — Он хищно оскалился, тщетно пытаясь скрыть некое подобие радости (или тешущего его самолюбие чувство удовлетворенности) в голосе. Смирнова не придала этому особого значения. Подобное поведение с его стороны не было чем-то необычным. Максим вел себя странно с самого первого дня их знакомства, и Катя с каждым днем все сильнее убеждалась, что он слишком навязчиво пытается с ней сблизиться. — Я рад, — Его елейное выражение лица вызывало неприязнь. Абсолютное отвращение.       Потому что Смирнова точно знала, что он врет.       Катя впала в ступор. Вести диалог с таким отморозком — да и просто находиться рядом — не было никакого желания. Что-то холодной тенью скользнуло за спиной, касаясь шеи — Катя почувствовала, как начала задыхаться. Разряженный до предела воздух, наполнивший легкие, по ощущениям напоминал морскую воду. Девушка будто тонула — и с каждой секундой мышцы ее тела становились все тяжелее. — А я буду рада, если ты сдохнешь, — После секундного замешательства холодно ответила Смирнова пугающе спокойным тоном. Макс со звонким скрежетом плотно сжал челюсть. Вся его дружелюбность тут же испарилась, оставив лишь нелепую лицемерную приветливость, с которой он общался абсолютно со всеми. — Что тебе нужно от меня? — Не поддаваясь явному давлению со стороны Максима, старательно пытающегося внушить чувство дискомфорта, спросила девушка.       Было шумно. И свои собственные мысли Катя слышала с огромным усилием — все попытки Максима найти тихое и спокойное место не увенчались успехом. Полностью проникнуть в сознание девушки ему не удалось — сконцентрировать на собственных словах тем более. Смирнова прекрасно понимала, что он хотел. Катя сама не раз использовала подобное ухищрение, чтобы получить желаемое.       Вот только у нее это получалось в разы лучше. — Мне нужно, чтобы ты ответила на вопрос, — Он опасно приблизился, сделав шаг в сторону Кати, будто бы пытаясь запугать ее. Смирнова даже не двинулась, лишь подняла на него взгляд. В темноте радужка ее глаз казалась ярко-синей. — Как давно у тебя появилась новая игрушка?       Смирнова нахмурилась, сведя тонкие брови к переносице. Едкая мысль, которую пытался донести до нее Максим, лишь на секунду промелькнула где-то на горизонте. Катя даже не поняла поначалу, что произошло. Вязкий деготь расползался под ногами липкой пленкой, сковывая движения. Если бы девушка захотела сбежать, у нее бы, наверное, не получилось. Взгляд напротив пробирал до костей.       Смирнова наклонила голову.       Она никогда не была жертвой — и становиться одной из тех наивных доверчивых девочек, которые бросались в объятия Максима после пары слов, Смирнова точно не собиралась. Во-первых, он был слишком слаб и глуп. А еще до безумия самонадеян, раз до сих пор надеялся заполучить Катю. — Я не играю, — С плохо скрываемым раздражением ответила она, брезгливо поморщившись. В абсолютно каждом движении Кати читалась неприязнь к собеседнику и нежелание контактировать с ним. — И никогда не играла. Ты сам все это выдумал.       Максим усмехнулся.       Сейчас Катя находилась в совершенно невыгодном для нее положении, и если бы парень захотел что-то сделать, он бы с легкостью мог просто заткнуть ей рот и впечатать в стену напротив. Однако Смирнова знала — нутром чувствовала — что он не посмеет к ней прикоснуться. Будет вертеться рядом, скулить и выть, но никогда не переступит границы дозволенного. Будто бы ощущение азарта на кончике языка вызывало у него эйфорию.       Девушка этого не понимала. — Я же знаю, — Он, будто бы пытаясь повторить движения Смирновой, наклонил голову. — Ты слаба. Просто пустое место. Никто, — С каждый словом его голос становился все грубее, забираясь под кожу змеей, парень пытался заставить Катю трястись от страха. — Даже когда Саша… — Еще одно слово, — Дьявольский огонь в глазах девушки засиял синим неоном. Она пристально смотрела на парня, пожирая его взглядом.       Дешевые манипуляции на Смирнову никогда не действовали. Она вдруг почувствовала дежавю и тут же усмехнулась. Подобная реакция взбесила парня даже сильнее приказного тона. — Но ты же нашла ей замену, — Максим оскалился, продолжая гнуть свою линию. — Воспитала, сделала удобной. Ничего не напоминает?       Смирнова сделала глубокий вдох, в надежде сохранить остатки самообладания. — Да пошел ты, — Уточнять «куда» Катя не стала. Она устала. И продолжать выслушивать этот бред не собиралась.       В последний раз презрительно осмотрев парня снизу вверх, Смирнова развернулась на сто восемьдесят градусов, собираясь скрыться из его поля зрения — и не появляться там никогда — но резкое движение за спиной девушки заставило Катю прикрыть глаза. Она была готова к удару.       Кажется, Смирнова впервые побоялась бесследно исчезнуть.       Он сжимал ее горло недостаточно сильно, чтобы девушка потеряла сознание и задохнулась, но достаточно, чтобы Катя не имела возможности двинуться. Смирновой пришлось приподняться на носочках, чтобы не повиснуть мертвым грузом в руках Максима. Страх змеей крутился внизу живота — в глазах плыло от недостатка кислорода.       Это, наверное, глупо. Бояться исчезнуть бесследно, не оставив после себя даже толику воспоминаний — хороших, естественно. Так, по крайней мере, думала Катя. Потому что впервые в жизни она была готова молиться всем Богам мира, чтобы те пощадили ее и оставили в покое.       Кончиками пальцев Смирнова ощущала холод и крошечные льдинки, проникающие под кожу. Все вокруг резко перестало иметь смысл. И страх, и чувство тревоги, поглотившее ее с ног до головы, и люди вокруг, а человек напротив превратился лишь в силуэт. Если бы горло Кати сейчас не сдавливала чужая ладонь, она бы засмеялась — громко и ярко. Так взрываются фейерверки, так рассыпаются звезды, так пылают бенгальские огоньки.       Так смеется покойник на виселице.       Максим испуганно смотрел прямо в пустые глаза напротив. Ледники синим океаном захлестывались, уходили под воду. Тонули и рассыпались, разбивались и растворялись. Последние снежинки вспыхивали — огонек затухающей жизни — и тут же гасли. Катя усмехнулась.       Уголок губ парня бешено подрагивал, оголяя неровный ряд зубов — время вытянулось в бесконечно долгую линию. Нескончаемый зигзаг. Целая мучительная патока вечности. Смирнова тонкими пальцами сильнее впилась в запястье Максима, оттягивая его от себя. Сил не хватало. Воздуха становилось все меньше.       Сейчас она жалела лишь об одном.       Катя была готова поклясться — она слышала как с хрустом рассыпались ее позвонки. Кислород пузырьками пенился в сознании, взрывался мелкими каплями. Девушка слышала-видела-чувствовала как тонкие нити обрываются с пронзительным треском. — Эгоистичная сука, — Прошипел Максим. — И где же твоя хваленая поддержка? Некому спасать, да? — Он сжал ладонь еще сильнее. — Никому ты не нужна.       Катя это знала. Естественно.       Сознание начало медленно ускользать. Девушка прекрасно понимала, что Максим не отпустит до тех пор, пока Смирнова не прохрипит умоляюще, в надежде на его милосердие. Ему было важно почувствовать себя всесильным, могущественным. В руках подержать чужую жизнь, кончиками пальцев ощущать как ломается человек.       Катя сломана была уже давно.       Сказать ничего Смирнова не могла — у нее не было возможности даже сделать полноценный вдох. Воздух словно проходил через металлическую пластину, застревая в молекулах-атомах. Тогда девушка осознала — смысла бороться нет.       В нос ударил сладкий запах ежевики.       Смирнова опустила руки, исподлобья посмотрела на парня, уничтожить пытаясь взглядом — пронзительным, стальным, кровожадным. Будто не прижимали ее сейчас к стене, крепко сдавливая горло. Будто сейчас она не балансировала на этом тонком канате между жизнью и смертью — Кате действительно казалось, что он может убить ее.       Даже не зажмуриться.       Максим вздрогнул — резко отдернул руку, боязливо бегая по абсолютно спокойному и безэмоциональному лицу Смирновой. Колени у девушки подкосились — она едва удержала равновесие, коснувшись пальцами шеи. Кожа горела. Плавилась. — Жалкий, — Смирнова сделала глубокий вздох, устало прикрыв глаза. — Никогда ничего до конца не доводишь, — Она усмехнулась.       Сердце бешено стучало, голова, наполненная гулом самолета, тяжелела с каждым прерывистым вдохом. Катя облокотилась на стену в попытке избежать падения на пол. Холодный бетон сквозь ткань рубашки царапал кожу, и девушка, еще до конца не оправившись, пыталась поймать за хвост ускользающий рассудок. Максим — озлобленный тем, что Смирнова в очередной раз повела себя так, будто он пустое место — нервно бегал взглядом по углам, словно побитый пес.       Максим промолчал, униженный сложившейся ситуацией — он не был в состоянии принять тот факт, что все в очередной раз пошло не по его плану, будто бы Катя была недосягаема. И все старания Макса были просто ничтожны. Пытаясь скрыть волнение и попытки достойно ответить на слова Смирновой, парень как-то странно замялся, беспокойно рассматривая свои руки, словно ожидая увидеть на них чужую кровь — в сознании что-то неожиданно щелкнуло. На кончике языка собрался приторный привкус безысходности, в груди неприятно защекотало. Максим правда ощутил себя слабым — казалось, он мог затрястись в любой момент.       И на мгновение ему даже захотелось сбежать, раствориться — от осознания этого кровь закипала внутри в бурлящей лаве ненависти. — И чего ты хотел этим добиться? — Голос Смирновой пропах безнадегой, до тошноты неприятным скребущим под ребрами чувством отчаяния и презрения. Оно было почти физически ощутимо кожей — ледяной, покрывшейся испариной. — Самоутвердиться решил?       Максим ее даже не слушал. У Кати сложилось впечатление, что сейчас он находился в совершенно другом месте — он будто выпал из реальности, нелепо уставившись куда-то в пустоту.       Собаки всегда лают, когда напуганы. — Думаешь, я не смогу найти твое слабое место? — Не выдержал парень, громко рявкнув куда-то в сторону. Смирнова вздрогнула от неожиданности. — Оно есть у всех. Даже у тебя, — Парень широко усмехнулся, будто в его голове только что созрел коварный план.       Пазл начал медленно складываться.       Смирнова недоверчиво сузила глаза, с прищуром продолжая наблюдать за парнем — он находился в возбужденном — подорванном — состоянии, будучи неспособным контролировать не только свои слова, но и действия. Им овладевало что-то темное, пугающее, действительно дикое и кровожадное. Кате стало мерзко.       И страшно. Действительно страшно. — Не приближайся больше. — Слова девушки волной разбились о ледяные скалы.       Она развернулась и быстрым шагом направилась в сторону столовой, где сейчас ее должны были ждать Рома и Полина. Перед собой она все еще видела безумный взгляд парня (чем-то напоминающий взгляд загнанного в ловушку зверя), в котором не читалось ничего, кроме пустоты — всепоглощающей, темной и пугающей. По спине неприятно прошлась, царапая гладкую кожу, волна мурашек. Сейчас все вокруг девушки двигалось словно в замедленной съемке — через толщу воды и стекло чистого льда.       Катя с замиранием сердца проносилась мимо толпы размытых однотипных лиц.       Не сложно было догадаться, что Полине никогда не приходилось справляться с ожесточенным и бесчеловечным поведением. Она была не тем человеком, который мог бы справиться с чужой свирепостью — хотя девушка пыталась, много-много раз пыталась. Причина крылась в ее чересчур сильной эмпатии к другим — в любви и трепетном (невинном) взгляде на мир вокруг. В этом была главная проблема и слабость Морозовой.       В полном отсутствии инстинкта самосохранения. — Я все-таки не понимаю, почему волков в лесу просто не могут переловить, — Чуть нахмурившись, произнесла Морозова, забавно сморщив нос. — Рядом же деревня, здесь люди живут. — Ну так волки в деревню и не ходят, — Пятифан закатил глаза. Иногда невинность и доброта души Полины поражала даже его. В этом, конечно, было что-то милое и притягательное, но сейчас Рома был слишком уставшим, чтобы восхищаться и любоваться подобной открытостью, которая все еще была для него чем-то чуждым. — А вот люди в лесу часто шастают. И кто виноват, спрашивается? — Ну не будешь же ты волков за людскую глупость наказывать, — Удивленно вспыхнула Морозова. — То-то и оно! Если человек дебил, что с него взять? — Это вы сейчас про кого? — Смирнова, улыбаясь приветливо Полине, немного наклонила голову, пыталась скрыть красующийся на шее след. Он не был так сильно заметен издалека, однако Морозова могла разглядеть даже черную кошку в черной комнате. Что уж говорить о подобном. — Я знаю очень много дебилов, — Она покосилась на Пятифана.       Рома лишь цыкнул, скрестив руки на груди, и тут же отвернулся от Смирновой, пытаясь всем своим видом показать, что без нее здесь было лучше и ей вообще не надо было приходить.       В отличие от Пятифана Полина была безумно рада появлению Кати. Несколько минут назад Морозова была уже готова идти на ее поиски, бросив бедного парня совсем одного, однако девушка прекрасно понимала, что Смирновой это бы не понравилось.       Ожидание и расстояние сводили с ума.       Древние греки считали, безрассудная любовь — грех перед богами. И ещё, помните: если кого-то вот так безрассудно полюбить, боги ревнуют и непременно губят любимого во цвете лет. Любить свыше меры — кощунство.       Сильные чувства делают глупым и беспечным. Потому что сейчас Полина была готова вскочить с места и впиться в губы Смирновой, прижать к себе так сильно, чтобы каждой клеточкой тела почувствовать родное тепло. От такой запредельной близости слащавое чувство ожидания разливалось по венам, вспархивая бесконечным количеством бабочек внизу живота. Морозовой пришлось приложить огромные усилия, чтобы не сделать именно так.       Девушка задумчиво закусила губу. — Я соскучилась, — Смирнова произнесла это едва слышно. Так, чтобы никому не удалось понять сказанные слова. Чуть наклонившись к уху Морозовой, лишь на долю секунды задержавшись. Этот миг Полина была готова проживать вечность. И даже дольше. — Что там, кстати, с выпускным? Какие планы? — Тут же поменявшись в лице, спросила Катя. — Да я вообще не собирался на него идти, — Флегматично бросил Рома. — Скука смертная. — Как же Антон без тебя будет? — С неподдельным удивлением спросила Морозова, не подразумевая ничего такого. — Он выпускной очень ждет.       В этот раз Рома вообще не стал никак реагировать на слова девушки, просто закатив глаза и изобразив крайнюю степень задумчивости. Столовая начала медленно пустеть — урок начался еще несколько минут назад, однако учащиеся старших классов только сейчас соизволили подняться со своих мест. Были и те, кого звонок совершенно не потревожил.       Приятное ощущение тепла, запах свежего хлеба, кислых щей и компота витал в воздухе, смешиваясь во что-то ностальгически приятное, рисующее на запястьях воспоминания светло-голубыми цветами. Хотелось остаться в этом моменте — раствориться точно так же, как сахар в разбавленном чае.       Сейчас у выпускного класса было окно — они должны были репетировать последний танец. Рома не пошел, ведь он не «придурок, который будет танцевать» — если цитировать его слова. Полине просто не нашлось пары (Антон не пришел в школу), а Смирновой просто было скучно. Следить за присутствием учеников на столь важном занятии, естественно, никто не собирался. Особенно сейчас.       Тишина мешалась с посторонними разговорами. — Можно… — Шепотом начала Морозова, наклонившись к Кате. — Можно взять тебя за руку?       Смирнова зависла на несколько секунд, пытаясь переварить услышанное. В горле резко пересохло, а в голове вспыхивали, звездами рассыпаясь, разноцветные цветы. Катя попыталась вздохнуть — в нос тут же ударил сладкий запах. Не приторный, не мерзко-медовый, а приятный, проникающий в каждую частичку души. — Не глупи, — Она закатила глаза, покачав головой из стороны в сторону. А у самой внутри бабочки разрывали легкие, цветы прорастали сквозь вены, и все гудело-горело-пылало.       Смирнова покосилась на девушку и, заметив тень грусти на лице Морозовой, закусила внутреннюю сторону щеки. В тот же момент Полина почувствовала, как рука Кати неуверенно обхватила ее запястье.       Морозова вдруг ощутила себя самым счастливым человеком в мире. Краски сгущались — желтый, оранжевый, красный — и все вспыхивало пламенем. Разводами оставалось на коже, проникало внутрь, оставалось пигментом едва заметным. Морозова сглотнула, неуверенно переплетая их пальцы. Смирнова была готова сгореть от стыда.       У всех людей есть слабости. — Ты, кстати, сегодня гулять с нами пойдешь? — Катя и забыла о существовании Пятифана, пока тот не заговорил, неприятно нарушив тишину.       Этот вопрос заставил Смирнову поежиться. Девушка спиной почувствовала подступающий холод. Сегодня она должна была встретиться с друзьями семьи, навязанными ей матерью. Думать об этом не хотелось.       Особенно сейчас, когда Морозова нежно касалась большим пальцем кисти, мягко выводя незамысловатые узоры. От каждого контакта с кожей в животе у Смирновой все с трепетом расцветало сиренью будто бы весной. — Не могу, — Раздосадованно ответила девушка, потупив взгляд. — Мать возвращается, занята буду.       Полине про встречу она так и не сказала.       Точно так же, как не сказала про Максима.       Смирнова скидывала все на «неподходящее время». Просто удобного случая не подвернулось признаться — вывалить голую правду, рассказать абсолютно все, не боясь осуждения со стороны девушки. Катя ждала. И с каждым мгновением этот огромный ушат лжи увеличивался, смердел и заставлял Смирнову виновато вздрагивать, нервно заламывая пальцы. Она впервые чувствовала себя виноватой за собственную ложь.       Потому что обманывать Морозову было невыносимо — отвратительно.       Однако Смирнова была уверена — «нужный момент» обязательно настанет. — Тогда позже обязательно встретимся, — Стараясь не расстраиваться, проговорила Морозова, повернувшись в сторону Кати. Смирнова кивнула.       Цветы на запястье осыпались засохшими бутонами.       Остаток дня для Смирновой прошел без каких-либо происшествий. Она очень быстро забыла про ситуацию с Максимом, решив отбросить все волнения куда подальше (будто это могло помочь) и полностью погрузилась в какое-то трепетное чувство окрыленности. Кате просто жизненно необходима была какая-нибудь отдушина — тихая гавань — чтобы окончательно не рехнуться. Весной люди часто совершают глупые вещи.       Может, все дело в гормонах.       Смирнова покачала головой из стороны в сторону.       Становилось все теплее — на дорогах образовывались крупные лужи, которые невозможно было обойти, не промочив насквозь обувь. Смирновой такая погода не нравилась — однако лучи солнца, теплой пряжей струящиеся, скользили по лицу девушки, вызывая приятное волнение, и она уже попросту не могла злиться на слякоть и грязь.       Но даже несмотря на приближающийся выпуск из школы, весну и долгие вечерние ночи — Смирнову не покидало чувство отчаяния и безнадежности. Девушка находилась в постоянной тревоге. Ее кости будто рассыпались, стертые в алмазную крошку — сбивались друг о друга костяшки пальцев, разрывались капилляры. Наполнялись вязким дегтем мышцы.       Становилось все тяжелее и тяжелее дышать.       Если бы не Полина, Смирнова бы точно наглоталась таблеток — чувствовать такую боль почти каждую секунду было невозможно.       Мать Смирновой готовилась к визиту гостей так, будто от этого зависела ее жизнь. Женщина беспокойно крутилась, что-то бубнила себе под нос, периодически поглядывая в сторону Кати, странно и недоверчиво щурилась, доставая новый фарфор.       Суета раздражала, наполняя мысли трелью насекомых — неприятной, скользяще металлической стружкой по стеклу. Катя уже хотела просто уйти в свою комнату, запереться там и не выходить, пока кусты сирени не зацветут ярким весенним цветом. Однако заметив ледяной взгляд женщины, осматривающий ее с брезгливой оценкой, она предпочла остаться, продолжая делать вид, что занята расстановкой книг на полках.       Она действительно не понимала, кого будет волновать их порядок. — Веди себя адекватно, — Раздался голос Лилии Павловны с кухни. — Не груби и не пререкайся.       Смирнова закатила глаза. Именно это она, естественно, и собиралась сделать. — Егор очень хороший мальчик, — Продолжила женщина уже в дверном проеме, торопливо вытирая руки кухонным полотенцем. — Постарайся ему понравиться.       Обязательно — промелькнуло в мыслях у девушки.       В последнее время Лилия Павловна старалась навязать парней Кате слишком часто. Ее абсолютно не волновали слова Смирновой о том, что ей это не интересно. Задачей женщины было воспитать «хозяйственную, умную и красивую женушку» для будущего зятя. И Катя подходила почти под все стандарты своей матери.       Вот только никому подчиняться она не собиралась. Вокруг Смирновой было слишком много людей, которые хотели забрать ее свободу. Хотели приручить.       Она же не псина дворовая, чтобы на нее можно было надеть ошейник.       В любом случае Катя не собиралась устраивать сцены за столом. У нее не было на это сил. Да и мать заставит дома сидеть, если девушка сделает что-то не так. А без Полины Смирнова просто пропадет. Растворится, растает, превратится в пустое. Поэтому сейчас Кате оставалось лишь заткнуться и мило улыбаться.       Или просто улыбаться.       …или делать вид, что она улыбается.       Из раздумий девушку вывел стук в дверь. Лилия Павловна тут же подскочила, странно дернувшись не то от испуга, не то от раздражения, и направилась в сторону входной двери, попутно поправляя прическу. Катя хотела застрелиться.       Егор выглядел как самый обычный парень — даже взглядом нельзя было за что-то зацепиться. Совершенно скучная и ничем не привлекательная внешность — карие глаза, светлые волосы, высокий рост. Неинтересно. Смирнова посмотрела на него только один раз, когда мать попросила встретить гостей и пригласить всех к столу. Девушка приложила титанические усилия, чтобы очаровательно улыбнуться — не забыв поздороваться — и показать парню, где его место.       Точнее, куда он может сесть.       Катя ведь никогда никого на место не ставила, это просто нонсенс! Чтобы она — девушка воспитанная и послушная, некурящая спортсменка и красавица - цитируя слова Лилии Павловны — грубила старшим? Да никогда в жизни. Слушать хвалебные речи про саму себя Смирновой было невыносимо. Ей время от времени приходилось сдерживаться, чтобы не засмеяться во весь голос. Хотя, с другой стороны, грех было жаловаться — Лилия Павловна настолько увлеклась диалогом с мамой Егора, что совершенно забыла о существовании дочери, поэтому девушке больше не нужно было следить за выражением своего лица.       Она со скучающим видом — подперев подбородок согнутой в локте рукой — перебирала вилкой салат, словно пыталась найти там ответы на все вопросы мироздания. Периодически девушка останавливалась, чтобы коснуться собственной шеи — она все еще чувствовала кожей отпечатки чужих пальцев. Ей не удалось их смыть даже водой с мылом. Мышцы шеи неприятно ныли, болезненными импульсами отдаваясь. По крайней мере, следы были не очень заметны — лишь небольшие покраснения ближе к челюсти. — Почему ты такая грустная? — Неожиданно раздался мужской голос прямо напротив Смирновой. Егор смотрел на Катю как-то отрешенно, будто бы не было перед ним никого. И спросил он это исключительно из-за банальной вежливости. — Я не грустная, — Безразлично ответила девушка, отложив вилку в сторону. Она скрестила руки на груди, немного наклонив голову, и переключила все свое внимание на парня. Никто не запрещал ей развлекаться менее радикальными способами. — Просто скучно. Ты какой-то неразговорчивый. — Мне просто показалось, что я тебе совсем не понравился, — Глаза Егора тут же загорелись озорным огоньком, как только девушка переключила все свое внимание на него. Он почувствовал себя нужным. Особенным. — Чем ты интересуешься?       Смирнова сделала вид, что задумалась, пытаясь понять, как бы помягче сказать, что из интересов у нее зеленоглазая девушка с обворожительной улыбкой. Внизу живота приятно разлился мед, заполняя каждую клеточку тела теплом. — Да ничем особо, — Катя пожала плечами. — Вышивать люблю. — Правда? — Недоверчиво спросил Егор, будто слишком уверенный тон Смирновой вводил его в некое заблуждение. — Конечно, — Девушка кивнула, чтобы придать парню еще больше уверенности в ее ответе. — А какой твой любимый философ? Я уважаю работы Ницше… потрясающий психолог и гений своего дела, — Желая поразить Смирнову своими познаниями, Егор чуть сузил глаза, задумавшись, и наклонился вперед, смотря девушке прямо в глаза, словно пытаясь найти в них хоть что-то человеческое.       Однако Катя на его внешность и «острый ум» совсем не обольстилась. Казалось, теперь ей стало даже скучнее, чем было до их диалога. Смирнова действительно старалась не сорваться — это было заметно по тому, как старательно девушка контролировала собственные движения и выражение лица. Но Егор в этот момент показался ей до безобразия необразованным и поверхностным в своем запасе знаний. — Ты буквально назвал самого популярного «философа» и надеешься впечатлить меня? — Совершенно бесстрастным тоном проговорила Катя, откинувшись на спинку стула. Ее действие привлекло внимание Лилии Павловны лишь на несколько секунд. — Думаешь, это показатель того, какой ты начитанный? — Егор нахмурился. Такого он точно не ожидал. А Кате просто надоело, что каждый представитель мужского пола в ее окружении навязчиво пытался довести ее до нервного срыва своей глупостью и попытками впечатлить. — Еще скажи, что ты занимаешься спортом, не куришь и не пьешь, — С каждым словом тон Смирновой становился все грубее. Теперь девушка смотрела на него с нескрываемым отвращением. Атмосфера презрения и ненависти чувствовалась кожей, болью пульсировала на кончиках пальцев. Парень поежился. Он не понимал, почему Катя так взъелась на него из-за простого вопроса. — Я прям потеку сразу, — Сказав это, Катя закатила глаза, скрестив руки на груди. — Что замолчал? Может, твой любимый поэт — Есенин, а любимая книга «Поющие в терновнике»?       Смирнова попыталась скрыть улыбку, вспомнив о том, как увлеченно Морозова рассказывала ей о каком-то детективе — который Катя клялась прочитать как только у нее появится свободное время.       Обратно в реальность Катю вернул раздраженный голос матери. — Катя, — Сквозь зубы процедила Лилия Павловна, приказным тоном заставив повернуться к ней. Смирнова почувствовала неприятную прохладу. — Ты как себя ведешь? — Все в порядке, — Катя даже не успела подумать о том, что ответить, как вместо нее влез Егор, самодовольно улыбаясь. Возможно, он надеялся на то, что девушка увидит в нем защитника и перестанет вести себя так грубо. — Мне нравится. — Нравится быть униженным? — Так, — Пытаясь сгладить образовавшиеся углы, Лилия Павловна резко поднялась со своего места и миловидно улыбнулась. Мама Егора смотрела на женщину непонимающе. — Катя, мне нужна твоя помощь на кухне.       Смирнова уже успела почувствовать, как сильно ей влетит за подобное поведение. Девушка извинилась, чуть наклонившись корпусом вперед, и направилась вслед за матерью, надеясь не получить очередной выговор.       Все запреты и упреки, которые не раз повторяла Лилия Павловна, надеясь совладать с дочерью, вылетели у Смирновой из головы, забылись. Сейчас Кате было плевать абсолютно на все — она не чувствовала ни страха перед матерью, ни угрызений совести — потому что постоянно контролировать себя смертельно утомительно.       Девушка не собиралась в очередной раз лишать себя чего-то. — Поэтому отец и ушел, — Лилия Павловна скрипнула зубами, презрительно посмотрев на дочь. Женщине казалось, что сейчас Катя вела себя так инфантильно назло ей. Стараясь побольнее задеть девушку, Лилия Павловна решила использовать самое неприятное воспоминание для Смирновой. — Никто не захочет иметь что-то общее с… — Женщине пришлось приложить усилия, чтобы подобрать слово, прилично выразившее бы все презрение, с которым она относилась к Кате. Лилия Павловна сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. — …этим.       На Катю это никак не повлияло. Лишь сильнее разозлило. Сердце, бешено стучащее в ушах громкими ударами пульса, норовило разорваться на мелкие ошметки. Голова неприятно гудела. Пружинки в грудной клетке были зажаты то предела — стянуты в металлическую пластину. Смирнова сейчас сорвется.       И это будет не обычное падение в обморок от головокружения и недостатка кислорода, не истерика на коленях перед матерью, не тихие всхлипы под покровом ночи. Это будет неконтролируемая ярость, которую Катя больше не собиралась сдерживать. По ощущениям в ее легких сейчас метался дьявольским огнем самый настоящий пожар.       Она ненавидела каждую секунду этого чертового дня. Ненавидела всех вокруг. И ненависть разрывала ее на части, уничтожала по маленьким кусочкам, рвала на лоскутки красного атласа. страх мешался с отвращением — Катя, скорее всего, даже по школе теперь нормально ходить не сможет.       И проблема даже не в том, что с ней может что-то случиться. Нет.       Она волновалась — боялась — за нее.       Полина такого не заслуживала. Не заслуживала жить в страхе, не заслуживала ходить, оглядываясь по сторонам. И Кате было до безумия — до кровавых отметин на ладонях — боязно, что с Морозовой что-то случится.       Инстинкт самосохранения необходим человеку для того, чтобы защитить себя в случае надвигающейся опасности. Реализации этого инстинкта служат такие чувства, как боль и страх. Вот только сейчас Смирнова не стремилась защитить себя. Она хотела обезопасить близких ей людей.       Близкого ей человека.       Нервы, натянутые до предела, с оглушительным треском порвались. Медная проволока надломилась, царапая кожу. — Он ушел, потому что ты постоянно унижала его, — Рявкнула Катя. Девушка вздрогнула, будто не узнала собственный голос. — Ты ненавидела его даже сильнее, чем меня, — Продолжила Смирнова чуть тише. — Была бы моя воля, я бы тоже ушла. — Ну так сдохни точно так же, как сдохло это ничтожество, — Голос Лилии Павловны дрогнул. Она прикрыла рот ладонью, будто бы сразу же пожалела о том, что сказала.       Катя почувствовала, как воздух в ее легких сжался. Все тело окутало пламя — стало душно. Невыносимо жарко. Будто воск каплями касался кожи, царапал каждую клеточку жгучим ядом. Слова матери эхом ударили по вискам. Это не может быть правдой. Нет.       Он умер…?