Bad Blood in My Veins

— Здесь холодно, мама. Так холодно, что моя кровь стынет и обращается в лёд. Разве мёртвые должны чувствовать? — чужое ледяное дыхание расползлось по позвоночнику, и девочка вздрогнула, когда тьма охватила её с головой. Руки окаменели, покрываясь черными жилками вен. — Мама? И наступила тишина.

***

Тонущая в сумерках фабрика привычно грохотала сотней несмолкающих механизмов, её жерло наводнили тени, мечущиеся из угла в угол, когда крысы, учуяв торопливые шаги, попрятались в щелях за стеллажами. Карлу было, в сущности, наплевать на их животный страх, которым разило от каждого живого существа в присутствии самого Владыки. Будь то ликан, таракан, приблудившаяся деревенская девица или даже Сальваторе, от них исходила одна и та же приторная собачья покорность, сравнимая для Гейзенберга с гнилым душком разлагающейся плоти. Лорд брезгливо скалился на чужие слёзные мольбы, ведь стойкий иммунитет к сочувствию не позволял ему выделить в своём сердце место для очередной умирающей деревенщины, чья искажённая ужасом рожа как у плакальщицы уж точно не скрасит ни его существование, ни поминки. Перед лицом Смерти они все одинаково бледные и скучные, словно мотыльки, которым оторвали крылышки. Нет уж. Гейзенберг остро нуждался в сильном и сообразительном единомышленнике. А подбирать тело, обглоданное местной живностью… Увы, он не из тех, кому по вкусу объедки с общего стола. Такая рухлядь не сгодилась бы даже на самый элементарный эксперимент. Забавно, но именно такими видит Миранда своих детей. — Я бы поставил на кон всё, лишь бы наблюдать, как тебя жгут на костре, — проходя мимо Матери, следящей за ним из-за приоткрытой занавески, Карл поднёс пальцы с дымящейся сигарой к её правому глазу. Чёрные потёки очертили щёку ведьмы. — О, моя благодарность за годы унизительного подчинения была бы безгранична. Удовлетворённо хмыкнув, лорд задёрнул клочья ткани, скрывая чужой подпорченный лик и отдаляясь в противоположную часть помещения. Сигара была безжалостно брошена на пол, и Карл тут же приземлил поверх свой сапог вдогонку размышлениям, будто стремясь затоптать свой внезапно разгоревшийся интерес к «чепухе», как он окрестил семейные узы. Кому в этой дыре есть дело до морали, тот давно не жилец. Так зачем вообще терять драгоценное время, пресмыкаясь перед удавом, если он уже начал тебя глотать? — Мои планы идут дальше, чем ты сможешь дотянуться, карга, — бросил Гейзенберг через плечо, прежде чем подтянуть к себе молот, развернуться и покинуть комнату, углубляясь в коридор. Мрак встретил его, окутывая чёрной вуалью, но Карл решительно скользнул в самый эпицентр тьмы, не выказывая никаких эмоций. Ему было совершенно некогда решать проблемы с освещением в собственном жилище, когда появилось срочное дело. Что-то внутри отчаянно тянуло его присоединиться к Асгерд, обнимая её со спины словно плюшевого медведя, пока она слишком погружена в сновидения, чтобы уличить его в проявлении нежности, однако, лорд усилием воли переборол своё желание. Долгая работа в жаркой литейной превратила его мышцы в камень, а глаза в мешки с песком, но ради маячившей на горизонте свободы, Карл готов был никогда не смыкать глаз. «А сможет ли он с такой же лёгкостью отречься от любви, которая медленно, но верно утягивала его в пучину?» — прежде чем этот вопрос успел засорить все его мысли, Гейзенберг переключился на Уинтерса. Занудный моралист Итан, надо заметить, оказался крепким орешком и до сих пор умудряется держать голову над поверхностью, не позволяя суровым деревенским законам себя утопить. Его отвага, непоколебимость в убеждениях и жажда справедливости вызывают у лорда смешанные эмоции — уважение и одновременно досаду. Слишком уж ему знакома эта саднящая боль в груди, перемежающаяся с приступами слепой безудержной ярости. Ведь надежды и привязанность имеют свойство разбиваться осколками вовнутрь. Ему ли не знать. — Бьюсь об заклад, что мы с тобой одного поля ягоды, Итан. Ты по праву везунчик, раз ещё не разобран на запчасти как твои предшественники, но способен ли ты противостоять монстру, что находится внутри тебя самого? Конечно же, Карл мог привлечь к делу кого-то и поуступчивее Уинтерса, но зачем делать ставку на преданность волка, если можно надрессировать дворнягу. Осторожно, словно порыв ветра, просачиваясь за дверь, Гейзенберг вдруг чувствует, как его прожигают неприязнью два сощуренных глаза. Буквально вспарывают, копошась во внутренностях. Его собственный расфокусированный взгляд тут же застилает непроницаемая сталь, изгоняя туман прежних рассуждений, будто лорд опасается выказать слабость враждебно настроенному мужчине. Губы непроизвольно вытягиваются в отработанную до автоматизма издевательскую ухмылку, обнажая кончики клыков. — Так и знал, что ты хер положишь на моё личное пространство. Рука Итана скользнула к стеллажу, где должен был лежать пистолет, однако, зачерпнула лишь воздух. — И на моё имущество тоже. Потирая гудящие виски, лорд едва сдержал глухой хриплый смешок. Вот бы всем столько наглости, сколько природа вручила Уинтерсу. Даже пребывание в чужом доме в качестве «почётного гостя» не смягчит его неисправимый чёрствый характер. Он как ураганный ветер посреди цветущего поля, сметёт и растопчет всё на своём пути, разгоняя безмятежно плывущие по небу облака и оставляя за собой сломанные стебли. «Оно и неудивительно, ведь наличие близких часто делает людей слепыми к чужим бедам в стремлении их защитить». И это ещё одна причина, по которой Гейзенберг так тщательно избегал любви. Однажды Асгерд уже довелось хлебнуть его одержимости, и он был не в силах ничего предпринять. — Чего заглох, охотник на младенцев? — вырвал его из раздумий раздражённый оклик. — Прикарманил и даже слов не нашёл в свою защиту? Как это на тебя похоже. — Мне твои цацки и за «спасибо» не нужны. У меня своих столько, что подавишься, пока пересчитаешь, — Карл хвастливо вздёрнул подбородок, старательно игнорируя разливающийся в груди жар, и щёлкнул пальцами. Нельзя дать тлеющей искре перерасти в пожар, иначе паразит возьмёт над ним верх, и он попросту размажет физиономию Уинтерса по стенке. — В следующий раз придумай менее нелепое оправдание своей собственной рассеянности, Итан-Дырявый Карман. Уинтерс разинул рот, чтобы съязвить, но поспешно прикусил язык, когда металлические предметы поднялись со своих мест и закружились в воздухе. — Урод, — буркнул он себе под нос. — А на кой чёрт тогда ты сюда припёрся на ночь глядя? Фокусы мне показывать? Не думай, будто тебе удастся пустить пыль мне в глаза этим дерьмом, после того как твои гады висли на мне в подземелье. — Мне показалось, ты выходил оттуда с мозгами, — с неприкрытым сарказмом парировал Гейзенберг. — Ну же, Итан, расслабь задницу. Тебя застал врасплох мой внезапный визит или схватил паралич лица? — со скрипом выдвигая стул, хозяин фабрики усаживается на него, упираясь локтем в колено, и пригибаясь, чтобы быть на одном уровне с обозлённым гостем. Итан хотел бы демонстративно отвернуться и закутаться в колючее одеяло, но вовремя вспомнил, какой опасный враг находится перед ним. Такого нужно держать в поле зрения на случай, если шестерни в его голове заклинит, и он решит всё-таки расстелить Уинтерса на секционном столе. — Всё это время я проявлял к тебе исключительно терпеливость и гостеприимство. Здесь не пряничный домик, но если греметь костями в сугробе тебе нравилось больше… Тогда у меня есть для тебя деловое предложение. А заодно, считай, испытание на вшивость. — Я, кажется, ясно дал понять, что не стану кормить твои амбиции, участвуя в убийственных миссиях, — презрительно скривился Итан, отодвигаясь, будто ему предложили нырнуть голышом в болото. — Поищи другого дурака. Плевать на твои личные счёты с Мирандой. Мне нужна только моя дочь. Карл сцепил зубы, выпуская пар из носа. Стоило предположить, что подбить на какую-то идею Уинтерса равносильно битью лбом о гранит в надежде получить озарение. Получишь только сотрясение. Придётся прибегнуть к более радикальным методам убеждения. Если собака игнорирует команду, вместо пряника выбирая кнут, хозяин больше не станет чесать её за ухом.

***

Истошный визг разрезал мёртвое скорбное молчание, и пол буквально начал пузыриться чёрно-алой жижей, колыхаясь как пудинг посреди захламлённой комнатушки со старыми коврами и следами от икон на стенах. Напоминание, что давно исчезнувшие обитатели дома ещё жили под покровительством настоящих святых до рождения культа Чёрного Бога. Половицы заскрипели, кресло-качалка с грохотом отлетело к стене, превращаясь в груду материла для растопки прямо у безжизненного камина, наполненного горой нечищеной золы. Толстый слой пыли и паутины, заботливо укрывавший детскую колыбельку, облаком окутал безглазую куклу. И посреди всей этой разрухи стояла хозяйка комнаты, игнорируя тот факт, что её жилище вот-вот утопит что-то мерзкое и гораздо более разумное, чем она и Ева вместе взятые. Что-то внешне смахивающее на свежий фарш, выпадающий из мясорубки. Маленькое аккуратное личико Эвелины помрачнело и сложилось в капризную гримасу, стоило ей выудить из жидкой массы полупрозрачный силуэт. Она неприязненно хмыкнула. — Мнишь себя бессмертной богиней? Вообразила, будто другие должны умирать, чтобы дать почву для ростков твоей мерзкой лжи! — чернота струилась щупальцами вокруг беспомощного тела Евы, оплетала сеточкой её блёклую призрачную кожу и червями вгрызалась в самую душу. И если вместо сердца внутри действительно зияет дыра, тогда почему же так больно? Почему ледяная тьма жалит не хуже языков пламени? Нет, так обжигает вовсе не тьма, а давняя и застарелая ненависть, жажда справедливости, которая подпитывалась десятилетиями унизительного существования, запертой птицей трепетала в грудной клетке. Чужое терпение, как и колодец, в который неблагодарные люди плюют и кидают камни, имеет свойство иссякать, превращая остатки воды в мутный яд. — Врунья! Неудивительно, что даже такие простушки как Асгерд отвернулись от тебя, — её ухмылка сделалась шире. — Ты же врёшь да сопли трёшь. Разве не так? Извивающийся сгусток ухватил растерявшуюся девочку, швыряя в колыбель, уже доверху переполненную такой же самой чавкающей жижей. Она изогнула спину и вцепилась дрожащими пальцами в бортики, но вскоре вынуждена была прекратить бесполезные попытки сопротивления и передать свою судьбу в чужие пакостливые ручонки. — И кто из нас похож на чудовище? — насмешка как кнут хлестнула тяжёлый плотный воздух. Вихрь вокруг начал сгребать с полок вещи, повинуясь вспышке чужой ярости. — Расскажи, что в тебе такого особенного, раз все кругом должны любить только ТЕБЯ! Шкаф накренился вперёд, и Ева едва успела пригнуть голову, чтобы избежать столкновения с кучей летящих в неё книг с толстыми переплётами. Кажется, среди них была Библия. — У любви не должно быть поводов, — девочка перевела на гостью взгляд, наполненный ядом. — Аргх! Заткнись! В то время как твоя мать посвятила тебе целый культ посмертно, мне и при жизни не досталось даже подобия семьи. Эвелина неторопливыми шагами приблизилась к сгустку плесени, который буквально у неё на глазах поглощал пропитанное страхом нечто, сжавшееся как эмбрион, и гадко ухмыльнулась, склоняясь над люлькой. Чёрная копна волос зашевелилась как змеи, обрамляя её торжествующее, но абсолютно непроницаемое лицо с безумными белками глаз. Ева трепыхалась как мотылёк, пойманный в липкую паутину огромным пауком, причитала и молилась, не в силах избавиться от мицелия, врастающего в её оболочку. Пульсирующие жилки стали её венами, только перекачивали не кровь, а жуткую тёмную субстанцию, и доставляли невыносимую боль. — Пустышка! Шелуха, за которой нет ничего, — вскрикнула озлобленная девочка, начиная впадать в истерику от несуразных оправданий своей пленницы. — Так и знала. Всё твоё тело — такая же гниль, как и душа. Настолько гадкая, что сейчас я едва различаю, где мицелий, а где то, что называет себя дочерью Миранды. — И какого же рода извинения тебя устроят? Прости, что тоже хочу жить и чувствовать, а не мёрзнуть здесь в одиночестве, где никто даже не слышит мою боль? — Ты ещё имеешь наглость жаловаться. Между прочим, платой твоего воскрешения стала моя семья! Знаешь, что действительно БОЛЬНО? – она грубо ткнула Еву пальцем в висок, будто хотела затолкать информацию прямиком к ней в голову. — Нас всех уничтожили только потому, что сочли недостаточно подходящими материалом, провальными экспериментами, опасными для общества. Но ты сделала всё в сто раз хуже, маленькая завистливая чума! Ты ломаешь всё, к чему прикасаешься. — Найди себе новые игрушки, но я не позволю трогать мои. Гримаса ненависти перекосила Эвелину. Из жутких плесневых глыб выступили ещё несколько искорёженных тел, деформированных до неузнаваемости. Гниль сыпалась с их заплывших лиц кусками, с мерзкими шлепками брызгая на ковёр. — Выходит, так ты видишь единственное существо, которое относилось к тебе с сочувствием, даже когда едва не окочурилось под твоим руководством. Сердце Евы неприятно кольнуло от этих слов, она поморщилась, и всё же затолкала куда-то вглубь остатки сожаления. — Сотня мутантов и какая-то чужеземка — спорная ценность. Малая жертва за жизнь, которую у меня несправедливо забрали, — еле ворочая языком попыталась оправдаться дочь Миранды, но её ответ был заглушен громким рёвом. — Мы тоже были людьми, у которых попросту украли будущее на радость какой-то бессовестной и неблагодарной покойнице. Посмотрела бы я на тебя, если бы вместо любящей семьи тебя нянчила кучка страшил в халатах, — казалось, тело Эвелины сейчас разлетится на осколки от ярости и пронзит всё вокруг, однако она, не замолкая ни на секунду, продолжала безжалостно извергать проклятия. — Я должна была стать номером один, а не запасным вариантом! Ты забрала у меня всё. Я была достойна семьи больше, чем ТЫ! — почти рыдая выкрикнула девочка. — Жалкая! Гадкая! Ева сжалась, парализованная напирающей на неё нечистью. — ЧУДОВИЩЕ! Торшер сломался пополам, и одна его часть пролетела над кроватью. — Полегче! — взвизгнула дочь Миранды, и её страх был встречен новой волной ледяного презрения, исходящей от Эвелины. — Заглохни! Ева зажмурилась. — Я уже и отчаялась отомстить, но каков сюрприз. Кажется, ваш почитаемый Чёрный Бог не так уж глух к чужим мольбам. Мне не составило особого труда обратить своё проклятие в преимущество и разыскать, где ты прячешься, — Эвелина опустила брови. — О, будет забавно оставить беспомощную Асгерд один на один с её рыбным другом. Как тебе моя идея? Если её физическая оболочка умрёт, тогда… — Нет! Отпусти меня, маленькая подлая дрянь! — заголосила девочка, выпучив глаза, когда одно из щупальцев поползло по её щеке. — От твоей болтовни у меня мозг разлагается! — Всё вокруг поддаётся разложению, и тебе не судьба стать исключением. Я сделаю так, чтобы ты сгинула вместе с глупой Розой. Итан и Мия никогда не полюбят никого больше, чем любили меня. Дочь Миранды поперхнулась ужасом, ощутив неожиданную уязвимость в мире, где она привыкла подчинять, а не подчиняться. Казалось, никто и ничто не способны вмешаться в ход её умело спланированной игры. Но вот её, белую королеву, сбивает с ног неожиданный ход чёрным конём, и она, не в силах сопротивляться, летит прочь с игральной доски. — Хочешь, скажу маленький грязный секрет? Моя плесень обеспечила Итану начало новой жизни, а теперь подарит тебе заслуженный убогий конец. Бедная больная девочка. На этот раз ты запомнишь его в деталях, — Эвелина наклонила голову, не опуская глаз, — рассыпешься как сухоцвет и бесшумно покинешь деревню, избавив её от заразы. Ты — ошибка, которой никогда не следовало появляться на свет. Ты — гниль и болезнь. И никакая Асгерд не станет от неё лекарством. — От заразы слышно! — Повторяю последний раз. Замолкни, — процедила Эвелина с явной издёвкой. — Здесь мой дом, а не твоя пещера, и никто не жалуется на слух. Я буду делать то, что угодно мне, даже если это означает стереть тебя в труху. Ева сжалась как парализованная, её снова бросило в лихорадочный жар как в тот роковой день, когда испанский грипп отнял у неё самое драгоценное. Только тёплая заботливая рука Анхен больше не поглаживала её по голове, меняя примочки, не подносила к губам кружку с горьким отваром. Никто не беседовал с ней, пока огонёк жизни навсегда угасал в ослабевшем теле, тлея из последних сил. Запах шалфея и свечного воска растаял, беспокойный шёпот больных стих. Она умерла и должна была с этим смириться. Но, чёрт побери, как же сложно проглотить и переварить несправедливость. — Зачем ты привела меня сюда? — Есть догадки или ты решила потратить ещё больше моего драгоценного времени на глупые вопросы? — съязвила Эвелина. Она надменно вздёрнула подбородок, указывая пальцем в ту сторону, где не хватало одной стены. — Ну же, расшевели мозг. Попробуй решить головоломку. Ты ведь так любишь кормить ими всех вокруг, что Асгерд от тебя тошнит. Ухмылка сделалась шире. У Евы язык зачесался от желания нагрубить в ответ, а брови капризно съехали к переносице, но увиденное настолько поглотило её, что она на несколько мгновений остекленела. Белый снег кружился в воздухе, с трудом укрывая грязное месиво, в которое превратились дороги. Еловые ветви накренились вниз от тяжести, а глубоко под их сенью высился небольшой холмик с треснувшей плитой. Ева судорожно втянула воздух, и колкий мороз обжёг её грудь изнутри. Пахло хвоей, горами и… горем. И от этой смеси першило в глотке. — К-кто там? — дрожащим голоском пропищала Ева. — Какая-то домашняя зверушка? Она искренне хотела верить, что это действительно так, однако Эвелина поспешила жестоко развеять её надежды. Не без привычных колкостей, естественно. — Там твоё место, так что полезай обратно, — брякнула она с издевательской ухмылкой, словно перед ней была старая игрушка, которой место на свалке, а вовсе не человек. — Нет. Нет! Я не хочу, — запричитала Ева. Она заскребла руками, выпутываясь из отвратительных щупалец. — Мамочка! П-помоги мне. Нет. Я хочу жить! Её тело со шлепком выпало из колыбели. Слёзы катились по щекам, рисуя прозрачные дорожки, и впитывались в мёртвую прогнившую землю, которая с чавканьем пила чужое горе. Всхлипывая и шмыгая носом, Ева уткнулась в свои коленки, заслонившись от гадкого хохота, который всё ещё эхом метался у неё в голове. Сейчас она больше всего мечтала, чтобы Миранда оказалась рядом, ласково прижимая дочь к себе, пока рассказывает ей одну и ту же сказку о голодном волке и храброй девочке, об одинокой бабушке и её пустой ветхой хижине. И когда посреди ночи из чёрной полосы леса доносился надрывный вой стаи, окутывая деревню, Ева заворачивалась в одеяло и бежала в комнату матери, представляя себе девочку в ярко-алом плаще, шагающую с корзинкой сквозь чащу. Теперь стая окружила её, скаля зубы из темноты и капая слюной в готовности растерзать. Захлёбываясь слезами, она обернулась и увидела сморщенную старуху в кресле, чья шея была изогнута, а длинные пальцы, костлявые как птичьи лапы, впились в бортики. — Мама к тебе не придёт, — проскрипела она, едва разлепляя скрытые бельмом глаза. Кольцо из плесневиков сузилось, подгоняя её к раскопанной могиле. Старуха и впрямь оказалась ведьмой. И волки собрались на её зов.

***

Протяжный вой лился сквозь чащу, окутывая страхом последние живые души в Деревне Теней и нагоняя клочья непроглядного тумана на ветхие разрушенные дома. Сухой лист, принесённый порывом ветра, уныло шлёпнулся в лужу, раскачиваясь на её поверхности, и погрузился на дно. Где-то среди груды досок, утонувших в липкой грязи, мусора и покосившихся ограждений мерцал один единственный жёлтый огонёк от керосиновой лампы, отражаясь искорками в больших любопытных глазах мальчишки, который продолжал вглядываться в серую завесу, как будто ждал, что оттуда явится чудовище. Огромный лохматый вырколак, жаждущий поглотить лунный диск и погрузить безбожных обитателей деревни в темень. И тогда наступит вечная ночь. Впрочем, та, что сгустилась над руинами, также не желала отступать. Она растеклась чернилами по округе, оплела паутиной каждый уголок и сейчас подбиралась щупальцами к дому, где жил мальчик с оставшейся «роднёй». Вернее будет сказать со сборищем отчаявшихся одичалых людей, которые в каждом шорохе видели угрозу и отчаянно прятались за своей верой как старик за густой бородой. — Лусиан! — окликнули из соседней комнаты, и ребёнок подпрыгнул, медленно на трясущихся ногах оборачиваясь к дверному проёму, где собрались у камина несколько фигур, обрамлённые лишь тёплым рыжим светом огня. В их глазницах клубилась тьма, черты истощённых лиц казались жесткими и едва различимыми, словно у мумий. Все такие разные — они нашли здесь убежище, когда деревня превратилась из тихой и уединённой в необитаемую, кишащую мутантами землю. Отчуждённость в их небольшой группе постепенно уступила место доверию и поддержке. Ведь ничто не сплотит умирающих людей сильнее ненависти к общему врагу. К ведьме, которая провозгласила себя Матерью, но, по иронии, облачилась в чёрный балахон и стала губить всё живое. Свободная рука инстинктивно сжалась на маленьком деревянном крестике на груди, как будто это простое действие способно было защитить не только от слуг жуткой предводительницы культа, скрывающихся в тумане и тенях, но и от гнева собственной матери. — Ты ждёшь, пока ворона клюнет тебя за нос, или хочешь приманить оборотней к нам на ужин? — поучительно начала женщина, уперев сильные руки в крутые бока, чтобы придать всей своей позе ещё больше строгости, хотя один её тон обычно заставлял Лусиана робко вжимать голову в плечи и мямлить. Он прекрасно знал, что за непослушание посадят в погреб, а там, по слухам, часто рыскают мороайки и воруют детей, чтобы утащить на болото. Мальчик шмыгнул носом и сцепил руки за спиной, нервно перебирая тонкими пальцами со стёртыми в кровь костяшками. На фоне столпившихся вокруг людей он был просто карликом. — Клянусь, Люсия, у твоего мальчишки голова набита опилками, — заворчал старик, который всё это время кряхтел в дальнем углу, вырезая фигурки из дерева и не желая контактировать с остальными домочадцами. Никто по сей день не знал, какие тараканы живут в его черепушке, где мудрость соседствовала с обыкновенным старческим маразмом. И, по правде говоря, знать глубину его безумия не особо хотелось. — Скажи пацану, чтобы не поднимал гам и не баловался с грёбаной лампой, пока нас не постигла та же участь, что и погорельцев из приюта Луизы. Чувствую, недолго мне осталось портить этот и без того прогорклый воздух, но пожить ещё охота. — Не старик, а куча недовольно скрипящих шестерней, — шепнул кто-то из темноты. — Сидит да колупает полено ножом, а вид, будто гранит алмаз. — Да что ты можешь знать об алмазах, когда рылась всю жизнь лишь в рыбьих потрохах? — Будь добр, спрячь жабры, а то и их оторву. В возмущающемся маленький Лу с облегчением узнал хохотушку Мариану, бывшую жену рыбака. Удивительно, как эта хрупкая юная девушка до сих пор сохранила в себе остроумие и оптимизм. От неё единственной, пожалуй, никогда не поступало жалоб по поводу безвыходной ситуации, в которой они оказались. — Не ребёнок, а бес неугомонный. Уж я бы направил его энергию в полезное русло. Мать Лусиана, низенькая полноватая женщина с полотенцем в руках, смерила старика недовольным взглядом своих глубоких серых глаз. Из них, наверняка, давно выцвела надежда на спасение из большой бревенчатой могилы, где они все бесцельно существовали вот уже длительное время, словно скелеты в тесном шкафу в кабинете анатомии, однако сталь никуда не делась. Она продолжала обрамлять радужку, делая взгляд женщины устрашающим, почти волчьим. А волчица, как известно, будет защищать своё дитя до последнего вздоха. Даже если это означает, что придётся в одиночку пойти на старого матёрого медведя. — Так займи его тем, что считаешь полезным, старый ты сплетник, вместо того чтобы греть наши уши своими нескончаемыми жалобами, — полотенце щёлкнуло в воздухе, просвистев в нескольких сантиметрах от ворчуна. — Мой Лу родился и вырос в трущобах из-за сбредившей ведьмы, которая возомнила себя божеством. И я искренне рада, что еретики, которых приютила Луиза, больше не бродят поблизости и не воруют запасы наших круп. Похоже, мы — последний оплот здравомыслия в этой грязной прогнившей канаве, не опустившийся до разбойного грабежа. — Горстка верующих отщепенцев среди культистов Чёрного Бога, жаждущих испить нашей крови. Это ты хотела сказать? — издевательски протянул старик, ничуть не смутившись чужого гнева, что обрушился на него как лавина. Он зевнул и снова откинулся в своём скрипучем кресле, погружая лезвие в податливый кусок древесины, стараясь придать фигурке зверя более узнаваемые черты. — Раз уж взялась трясти правдой — не броди вокруг да около. Это всё равно что облизывать ложку, зная, что твоя тарелка ещё пуста. — Если я возьмусь кормить тебя исключительно правдой, вскоре ты окочуришься. Иногда ложь – залог выживания и крепкого сна, поэтому завари себе немного мяты и, будь добр, заглохни до рассвета, – распорядилась Люсия, скрещивая руки на груди. – Мариана, поставь-ка чайник греться. У старого Барди снова обострилась словесная лихорадка. Мне бы не хотелось засыпать и просыпаться под его баллады. Вполне хватает петуха, который ещё почему-то бродит у нас под окном, а не плавает в рагу. — Одичавшие женщины… — буркнул старик. — Хуже гадюк. Ш-ш-ш. Только тронь моего пернатого, я тебя сам ощипаю. — Ты здесь на тех же птичьих правах. Взгляд, подёрнутый пеленой безумия, метнулся к мальчишке, который так и прирос к дверному косяку, судорожно стискивая его побелевшими пальцами и наблюдая за перепалками старших. — Ты что это там застыл? Ты вампир? Приглашение нужно? — от его хрипа Лусиан шмыгнул в сторону, стараясь держаться на расстоянии, на что Барди только прыснул в бороду и залился кудахчущим смехом. И тут же переменился в лице, да так, что мальчику показалось, будто в углу не человек, а старый медведь, вернувшийся из спячки, или сам Дьявол. — Эй, шкет! Ещё раз тронешь чёртову лампу, будешь стоять и светить в мой ночной горшок, ожидая пополнения. — Барди! Подбирай выражения, — рявкнула на него Мариана, хлопоча возле камина. — Я надену тебе этот дрянной горшок на голову, если немедленно не прекратишь запугивать дитя. Мальчишка скривился от отвращения и поставил керосиновую лампу на стол, отодвигая её от греха подальше. Взрослые поглядывали на него со смесью жалости и чего-то такого, что он не смог распознать. Он был единственным ребёнком в хижине, а может, и во всей деревне, поэтому давно привык, что все его друзья — воображаемые. Однако, стоило ему рассказать о них матери, как женщина почему-то приходила в нешуточный ужас и заставляла его молиться усерднее. И пока Лусиан, стоя на затёкших коленях, водил пальцем по страницам толстенной Библии, изображая на лице вдумчивость и трепет перед забывшим про него Богом, Мари поила травами несчастную Люсию. Барди выжидающе шаркнул сапогом, и тогда Лу, скрестив руки за спиной и запинаясь, начал свой рассказ. Он боялся, что окружающие снова обнаружат в его детских шалостях что-то зловещее, но еще больше опасался, что его попросту поднимут на смех. Поэтому каждое слово буквально застревало в горле, вызывая у него тремор. — Я думал, ч-что увижу вырколака, — робко промямлил он, ожидая то ли взрыва хохота, то ли удара. — Мама рассказывала, будто они питаются небесными светилами. — Любопытно. И ты решил предложить им свой фонарь, раз туман проглотил луну? — не удержался старик, гогоча во всю глотку. — Сынок, у тебя что это, курага застряла в голове? Да всё что можно увидеть из этой хибары — грязь и птичьи ф… — Барди! Несносный старый лишайник. Мальчик обиженно насупился. — Хватит уже издеваться над ребёнком. Себя вспомни в его возрасте. То, что у тебя борода уже по колено, вовсе не значит, что ты — мудрец, — Мариана осторожно положила ладонь на плечо Лусиана, подталкивая его в сторону ванной, и с укором посмотрела на старика. — И то, что её нельзя отрезать, пока ты спишь. Избегая хмурого взгляда оппонента, Мари поспешила перевести тему, правда и здесь её ждала неудача. — Между прочим, парнишка, которого принесла вчера Люсия, очнулся. — Великая радость то какая. Зачем, Бога ради, вы вообще притащили сюда ещё один рот, сердобольные женщины. Разве вам своих мало стало? — Барди потрепал пока ещё целую бороду, будто отчаянно искал в ней очередную колкость. — Или вы считаете, что владыки не сунутся в такую вонючую дыру за беглецом? Он же чужак. Всем им одна дорога — к чертям на куличи. Тьфу! Если Димитреску нравится забавляться с непослушными мальчишками, — он многозначительно поглядел на Лусиана, робко прячущегося за спиной Марианы, — не будем отнимать у неё игрушки. — Иди-ка набери свежей воды, помоги нашему гостю умыться и проверь его самочувствие, — шепнула она мальчику, ободряюще похлопывая его по спине. — Я присоединюсь к тебе и Люсии, как только мне удастся убедить Барди завязать рот хоть на пару часов. Из-за него всех в этом доме уже начало лихорадить. Лу кивнул и, стараясь не попадаться никому на глаза, прошмыгнул в соседнюю комнату. — Он, прежде всего, живой человек. Раненый и нуждающийся в помощи. — А мы в нём не нуждаемся. Тьфу! — закряхтел Барди, швыряя фигурку волка в камин, который ответил ему взметнувшимися искрами. — Сходи-ка завтра к Герцогу и попытайся выменять этого заблудившегося туриста на мешок зерна. Того и гляди протянем зиму. И прихвати с собой мальчишку, чтобы глаза мне не мозолил. — Тот факт, что Владыки убили твоего сына, ещё не означает, что обязательно носить камень в груди, вместо сердца. — Да если бы не моё ворчание, кто бы удерживал всех вас от желания подбирать каждого встречного, попавшего в беду. Все вы прекрасно знаете, что «псы» Миранды сделали с моими детьми, Кэлин, Марко и Вайолет. Сначала Кэлин утащили на дно, выхватив прямо из лодки, затем я обнаружил браслет Марко в амбаре. Тварь проломила доски и поглотила его живьём, оставив лужу кислоты. Он даже не успел позвать на помощь, — глаза старика заволокла пелена ненависти и боли. — Что же касается моей старшей дочери, Вайолет, она ушла служить в замок добровольно. Смерти Кэлин и Марко настолько её подкосили, что она не желает меня знать. — Ты никогда не пробовал поговорить с ней и вернуть домой? — Я ещё не расстался с умом настолько, чтобы соваться к трёхметровой шельме, рискуя головой ради дочери, которая не только не оценит мой поступок, а и присоединится к пиршеству. Я вижу, что мальчишка Люсии не дружит с реальностью, и знаю, что мечтательность приведёт его к печальному концу, — старик покачал головой. — Ты должен научиться видеть в ребёнке ранимого ребёнка, а не еретика. Детям позволительно верить в сказки, и совсем необязательно ставить его на соль коленями и скандировать молитвы. Моё сочувствие Вайолет. Вероятно, перспектива таскать мешки с твоей мельницы её совсем не соблазнила. — Все вы будете смеяться над моими методами воспитания до тех пор, пока беда не постучится и в вашу дверь. Поверь, судьба Лусиана будет незавиднее судьбы моего Марко. — Да, конечно же. Завтра какая-нибудь рыба отрастит ноги и выйдет из озера, чтобы забрать нашего Лу. Пей свой чай, иначе мне придется отрастить крылья и улететь отсюда, дабы не слушать эти бредни. Тебе бы сказки сочинять. Лусиан ещё долго слышал жаркий спор, доносившийся до него из зала, но ему не было дела до того, что опять не поделили взрослые. Он не застал времена, о которых так скорбели Барди, Мариана и его мать, а потому не мог в полной мере судить об этой потере. Мальчик вообще не верил, что родная деревня могла быть менее враждебной и холодной, а по её улочкам бегали такие же дети, как и он сам, а не лохматые твари, воняющие гнилью. Сделав несколько робких шагов по направлению к кровати, мальчик поудобнее обхватил ведро с водой, стараясь ничего не разлить. Подобранный на лесопилке чужак недавно очнулся, и Лу боролся со страхом и интересом одновременно, гадая, как отнесётся к нему незнакомец. Что, если он, как и Барди, начнёт кричать на него или его галлюцинации ещё не прошли, и он нападёт, если Лусиан к нему прикоснётся? Ноги мальчика слегка подрагивали. Что вообще имел в виду Барди, когда назвал его «оторванным от реальности»? Разве плохо иметь какую-то мечту, какой бы нелепой она ни казалась окружающим? — Чёрт, голова, — парень, лежащий на кровати, закряхтел, протягивая руку к бинту, туго обмотанному вокруг его головы. — Энтони, сколько же мы выпили? И где приставка? – он беспомощно взвыл, вытягивая руку в пустоту, где, по его мнению, должен был находиться его товарищ. Лу опасливо покосился в тот же угол, но там висела лишь паутина, которую медленно перебирал лапками огромный чёрный паук. — Что такое «приставка»? — Лусиан перевёл взгляд на раненого, будто тот свалился с луны, и, поставив ведро, с любопытством обхватил тонкими ручонками коленки. — Это такое чудовище как мороайки, которое пристаёт к живым? Это она на тебя напала? Парень резко повернулся под градом из вопросов, а в его глазах застыл глубокий ужас, от чего мальчик почувствовал себя некомфортно. Лусиан стиснул кулачки и замолчал. «Я снова сделал или сказал глупость! Меня накажут?». На его глазах выступили слёзы. Но шок незнакомца быстро сменился пониманием, и парнишка опечаленно рухнул на кровать, делая судорожный вдох.

***

Стояла жуткая плотная тишина, сквозь которую был не в силах пробиться ни единый, даже самый резкий звук. Такая же неподвижная, как и тело, из которого с кровью капля за каплей утекала жизнь, такая же неподъёмная, как и груз вины, потянувший шокированного парня соприкоснуться дрожащими пальцами с ледяным асфальтом и взвыть. Рёв мотора всё ещё грохотал на всю парковку, а телефон с разбитым экраном вибрировал от нового входящего звонка, но в тот момент горе сделало несчастного подростка настолько глухим, что он не услышал бы не только взволнованного отца, а и собственного отчаянного вопля. И когда к раскрытому горлу подступила желчь, чья-то рука вдруг мягко отстранила его от тела сестры, и он отчётливо увидел девочку в тёмном узорчатом балахоне. Её зелёно-голубые глаза искрились блеском, а пальцы были холоднее глыбы льда. — Ну-ну, только не хнычь, игрушкам ведь свойственно ломаться. Разве нет? — фыркнула она, кривясь в отвращении, когда чужие слёзы заструились под её призрачной ладошкой, обжигая кожу. Некоторые участки мгновенно потемнели, и она поспешила убрать одну руку за спину, шипя от боли. «Фу, жалость!» — Дождь из глаз не поможет тебе её починить, так что прекрати выжимать из себя океан сочувствия и соли. Вы, живые, все так боитесь Смерти, будто она вас растерзает или осквернит. Аарон лишь уронил голову и ссутулил плечи, но дрожать от подступающей волны истерики не перестал, судорожно вцепившись в клочок красного пальто, зажёванного колёсами внедорожника. — Не смотри ты туда, сердобольный. Хочешь, я расскажу тебе сказку? — девочка присела рядом с ним, тыкая его в плечо как охотник убитую тушу зверя. — Из меня рассказчица хоть куда, — продолжала она похваляться, не обращая внимание на протестующее мычание, извергающееся из сгорбленного парня. Выдох. Аарон моргнул, приводя все чувства в порядок. И снова медленный глубокий вдох. «Прогрессирующий галлюциноз и диссоциативная амнезия. Мы пытались стимулировать мозг сеансами когнитивной терапии и препаратами, но пока безуспешно». — Девочка, значит. Снова, — жилистая мужская рука вытянула новую карточку с кляксами, предварительно не забывая эти же пальцы окунуть в глазурь пончика. Липкая алая капля вишнёвого джема шлёпнулась на поверхность стола, и к горлу вновь подкатила горечь. — Сконцентрируйтесь на том, что видите сейчас. Прошло уже столько времени, а мы пока не добрались до призн… — он закашлялся, давясь крошкой. — Гхм! До повреждённого участка вашей памяти. На пятне появилась красная сладкая клякса. Перед лицом снова возникла маленькая ухмыляющаяся девчонка со вздёрнутым носиком. — Проклятье! Аарон сжал до побеления кулаки и отпрянул назад, желая поскорее покинуть кабинет, но ему не позволили, нажимая на плечо и насильно усаживая в скрипучее кресло этого грёбаного мозгоправа, который вот уже которую неделю пытался «чинить» его «сломанный» мозг, по иронии ломая его лишь сильнее. Крупица за крупицей буйный парнишка и правда начал сдавать и падать духом, превращаясь в апатичное серое растение. Как те кактусы, что заняли собой весь подоконник и собирали уличную пыль. — Я не шизик! — осклабился парень, уворачиваясь от мозолистой старческой ладони, что так и норовила причесать его лохматую без лака чёлку. — Она была там! Девочка в балахоне. Маленькая кикимора. Старик неопределённо покачал головой. — Где кикиморы, там и ведьмы, вурдалаки, — он начал загибать обтянутые плёнкой кожи фаланги своих длинных пальцев, — и прочие галлюцинации шизоидного спектра. Был на моей практике один пациент, мальчик восьми лет, которого эти самые воображаемые друзья уговорили утопиться. — «Русалочку» что ли пересмотрел? — Вот вам смешно, а мы испытываем некоторые опасения. Складывается ощущение, будто вы уже длительное время находитесь в скафандре, если не хотите прислушаться к своим Ангелам-Хранителям, — он кивнул женщине-копу, застывшей в дверях с нечитаемым выражением лица. — Эта замечательная женщина нашла вас, когда вы корчились на земле в припадке, пуская пену изо рта. Она утверждает, что сначала вы наехали на свою сестру внедорожником, а затем подскочили и начали трясти её, словно тряпичную куклу. Что могло сподвигнуть вас на такое зверское преступление? — Это вы пытаетесь выудить из меня признание в том, чего я не совершал! Старик выставил в защитном жесте ладонь. — Тише, сынок, я не глухой. — Мою сестру убила какая-то потусторонняя тварь. У меня даже не было шанса спасти её! — Давайте для начала спасём вас самих от психического расстройства, а уж следователи восстановят детали произошедшего, когда вы будете в более вменяемом состоянии, чтобы дать им честное и реалистичное признание, не вплетая мистику. Невозмутимость испарилась из глаз Аарона, оставив ему на закуску лишь непреодолимое желание бежать без оглядки, сверкая пока ещё целыми пятками. Туда же в пучину, где в вязком хаосе теней погрязла вся его разрушенная жизнь. Он не просто потерял близких и крышу над головой. В то злополучное осеннее утро он навсегда искалечился и умер в своём же теле.

***

Асгерд в агонии каталась по каменному полу, изгибаясь и завывая как одержимая бесами у церковного алтаря. И боль эта исходила изнутри, из самого сердца, вспарывала грудь, заставляя её забыть, как использовать собственные лёгкие. Словно их засыпало землёй. Она приподнялась на дрожащих пальцах, чувствуя себя тем огородным пугалом, набитым ватой и соломой, обклёванным и обгаженным воронами. Но страшнее были не столько физические страдания, сколько серый туман, стремительно заволакивающий рассудок. Лишённая возможности здраво мыслить, она — настоящий трофей для обезумевшего, но далеко не глупого лорда. Струйка крови стекла по её распоротому лицу и приземлилась на дрожащие костяшки пальцев, едва удерживающие груз из камней и беспомощно обмякшего тела. Казалось, ещё два мучительных мгновения, и кости хрустнут, а суставы вывернет наизнанку. Вся эта сомнительная конструкция в буквальном смысле держалась на честном слове. И от того, насколько честным и правдоподобным для Сальваторе будет это слово, зависела дальнейшая судьба девушки. «Да уж. Не позавидуешь тебе» — раздался заливистый детский голосок, который поначалу показался Асгерд смутно знакомым, но, вопреки ожиданиям, не принадлежал Еве. «Девочка с большим доверчивым сердцем и таким крошечным тугим мозгом». — А ты ещё к-кто? «Смотря кого ты жаждешь здесь увидеть. Хотя, мне, в сущности, наплевать. Я вернулась свершить месть, а не общаться с умирающей». Противная гора рыбьих глаз и плесени подбиралась к ней с раскрытой зубастой пастью, предвкушая скорый пир. Пусть жертва вертится, только разогреет кровь, перед тем как он, Сальваторе Моро, навсегда откусит у неё желание глумиться над ним вместе с конечностями. Монстр неуклюже покачнулся на своих великанских ногах, на мгновение теряя равновесие, и тут же обрушил лавину камней себе на спину. Асгерд выпрямилась, сквозь красный туман взирая на гнусную рожу водяного лорда, который только что дерзнул бросить в ход игры все свои козыри в виде физического превосходства, чтобы запугать её. Однако, она быстро раскусила тот факт, что он совершенно не продумал дальнейший ход, и умело подсекла его на этой ошибке. — Видать ты совсем повредился рассудком, если идея свести со мной счёты в этой каменной могиле показалась тебе выигрышной, — она покосилась на острые сталактиты. — Если рухнет потолок, от нас обоих останется одна большая лужа. Твоя ведьма даже не поймёт причину такой глупой смерти. — Я буду её героем, она будет гордиться мной. — Прости, что придётся открыть все твои сорок глаз на очевидные вещи, но никто не придёт оплакивать склизкую субстанцию, которая когда-то умела говорить. Ты будешь мокрым местом, только и всего. — Да что ты в этом понимаеш-шь? — пробулькал Сальваторе. — Достаточно, чтобы не питать подобных иллюзий насчёт собственной важности и посоветовать тебе того же. Моя родная мать так испугалась ответственности за свои ошибки, что решила повесить их исправление на меня. Мне ли не знать, что такое быть козлом отпущения? Меня не просто обманули. Мне лгали всю мою жизнь.