фейерверки в руках

      дьявольские глаза встречают его янтарным блеском и ломают напополам сразу же. дверь хлопает, назад дорога закрыта. перед ним задача: допрос подозреваемого. если точнее – обвиняемого. если точнее, но с точки зрения грома – дьявола.       фурия следит хитро. у разумовского сто козырей в рукаве, ещё один припрятан где-то, где игорь даже не догадывается. вот он – сам серёженька разумовский, весь в твоих руках, в твоём распоряжении. «этого требует ситуация», - говорил игорь прокопенко с полчаса назад, как предлог отключить камеры и оставить его без наблюдающих. он согласился, оставляя сергея на его совесть. по правде говоря, тут ещё кто у кого в руках. позвоночник хрустит звонко.       - я уж заждался.       «заткнись», - думается. голос тянется сладко и приторно, как нуга, мерзко оставаясь на языке и у грома под рёбрами. с губ не спадает ухмылка, и что с ним не так? какой-то поломанный. странный. больной. серёжа вытягивает скованные наручниками запястья сзади, позволяя на секунду спустить с игоря изучающий взгляд и чутка зажмуриться. руки у него растёртые до красных следов, кажется, ещё секунда, и разумовский начнёт зализывать себе раны. игорь бы сделал это первым, но думать об этом в упор не хочется.       - как так, серёж?       гром не садится. гром расхаживает нервно по тёмной допросной и ждёт ответа. вместо него - вскинутые в невинной гримасе брови и пожимание плечами. чертёнок. игоря он бесит до невозможности. игорю он нравится. только когда с глаз позолота уходит и сменяется небесной гладью. любишь тепло – люби и дым, говорят. у разумовского пожар, он всё горит и никак не догорает, кого-то сжигает до тла, а кого-то душит едким дымом. серёжа постукивает пальцами по столу и гром, кажется, готов сорваться, когда его продолжают ломать.       - почему ты вызвался меня допрашивать? – ответ разумовский, конечно же, знает.       - вопросы здесь задаю я.       - и всё же? – с ним играются, его дразнят и игорь ведётся. в лёгких не хватает кислорода. серёжа паузы выдерживает искусно, - хочешь вкусить победу сам, да, гром?       почему-то, сергей с ним всегда по фамилии. почему-то, это отдаётся колкостью где-то в районе сердца и чуть ниже. в своей игре разумовский ведёт и с ним даже не пытаются соперничать.       - я тебе нужен, да? – он привстаёт и поворачивает голову к игорю, и тот же как на триггер реагирует, моментально – вжимает в стол, заломав и без того скованные за спиной руки.       серёжа чувствует загривком горячее дыхание, раздражённое, выворачивается к нему всем телом и смотрит прямо в глаза, сердитые и сосредоточенные. в его же взгляде плещется желчь. солнце ярко умирает, звон тишины. разумовский облизывает губы, хитро щурится и льнёт вперёд. поцелуй с ним – как фейерверк, взорвавшийся в руках. тебе отрывает пальцы и кровь плещет, а ты взгляда оторвать не можешь – завораживает. эмоциональный до боли под рёбрами, сбитый и скомканный. гром теряется и серёжа прикусывает ему губу. вот же засранец. мокро, жарко, тошно. сам же отрывается первым, и всё с дурацкой ухмылкой. доволен.       - продолжишь?       продолжит. руки у игоря грубые, шершавые, а серёженька весь из себя изнеженный, фарфоровый – того и гляди, разобьётся, коснись неправильно. и гром касается везде, куда дотянуться может. разворачивает резко, снова уложив на стол, приподнимает его робу, которая даже на нём не сидит – чересчур он худой и выточенный. и бесит смотреть на хрустального разумовского, который вот этими нежными ручками сжигал людей. а теперь и его самого сожжёт.       гром дышит тяжело. с серёжи штаны с бельём спускает и снова теряется при виде молочной кожи на худых бёдрах. разводит их же и пальцами растягивает. до чего же нежный – его лица не видит, но уверен, что тому сейчас до закатанных глаз и закусанных губ. не по уставу, вообще-то, задержанных трахать – а когда игорь по уставу действовал? с третьим пальцем шумные выдохи становятся задушенными стонами и нечленораздельным бормотанием и сбитым к чертям дыханием. в глаза бросается, как у разумовского руки дёргаются – видать, хочет себе же удовольствия добавить. такой голодный, ему всегда мало.       серёжа гнётся, когда гром входит. как кошка – гибкий позвоночник и голова запрокинута. и эта выточенность, изысканность бесит, бесит, бесит до сжимающихся на бёдрах пальцах. и вдалбливается – потому что бесит. только поэтому. у разумовского вставший член и физическая невозможность касаний, разумовскому нужно больше, разумовский кричит от удовольствия и текущего вязкой горечью возбуждения аккурат под пупком. у него слегка выступают рёбра из-под рубахи. его бы так и оставить и в мрамор – точно греческая статуя.       фейерверки теперь у серёжи – только в глазах. кончает без рук, ты гляди. пачкает стол и себе живот вязкой жидкостью и следом за ним до пика доходит гром. выходить не спешит и делает это медленно, заставляя чувствовать каждое прикосновение.       янтарь поблёскивает мутно и игоря, всё же, ломают.