bleed magic

Прогнозы погоды нам врут. Потому что сейчас Марк, кое-как прикрываясь портфелем и проклиная Джено, который настоятельно советовал Ли взять с собой зонт, пытается протиснуться в метро через огромную толпу людей, думающих точно так же, как и Марк — чужие зонтики недобропорядочных граждан так и норовят выколоть ему оба глаза медными спицами, тщеславно усмехаясь своим полиэстровым покрытием. Небо слишком быстро заволокли тучи — Марк и оглянуться не успел, как приятный солнечный майский день превратился в отвратительный конкурс мокрых маек, носков и даже трусов, — кажется, сегодня Марк встал не с той ноги. День не задался с самого начала или, как это принято говорить, если речь идет об не-очень-уклюжем студенте третьего курса медицинского университета, жизнь не задалась с самого начала. Марк проспал будильник ровно на тринадцать минут — это означало, что он пропустит свой автобус (потому что чистить зубы две минуты — обязательно, и нет, Джено, он не может побыстрее), это означало, что он пропустит и свой второй автобус после пересадки (потому что утренняя гигиена занимает ровно пятнадцать минут и не секундой позже, и нет, Джено, он же уже сказал, что не выйдет раньше, если и ты тоже проспал, это уже твои проблемы, хватит долбить и без того хрупкую дверь), поэтому Марку ничего не оставалось, как поехать на метро без пересадки по зеленой ветке, на которое он тоже может уже не успеть из-за неблагонадежности метеорологов — и ничьей больше вины в этом нет. Марка толкают со всех сторон — люди спешат на работу, в университет, в школы — как раз именно тогда, когда Марк по чистой случайности проспал и не взял забыл зонт. Давка просто невозможная — комар не то что носа не подточит, благоразумный ответственный комар в такую погоду из своего дома не выйдет. Вдруг шум и гам на секунду затихают, в воздухе начинает пахнуть чем-то приторно до скрежета зубов сладким — ненавистной корицей и шалфеем, дождевые капли будто замирают в сантиметре от темного и мокрого асфальта. Запах становится донельзя невыносимым, таким, что начинает кружиться голова и горчить во рту — Марк сглатывает, пугаясь, насколько громко он сейчас звучит. Сердце стучит так сильно, словно выпрыгнет сейчас из грудной клетки и побежит по мостовой — вниз в метрополитен, поскачет по грязным мраморным ступеням прямо на холодные блестящие рельсы. Дыхание размеренное, но снова оно требует неимоверных усилий, будто Марк только что пробежал стометровку за пять секунд. Конечности тяжелеют, Марка давит бетонной невидимой плитой прямо к земле — это будет потяжелее любой ноши ответственности за будущее. Марку слышится звон маленьких красных колокольчиков. Почему именно маленьких и красных Марк не сможет объяснить уже никогда, но Дзинь-дзинь — звук безмерно яркий, как глоток воздуха в душное лето, режет уши своим тонким скальпелем, запуская в ушную раковину тяжелой воды. Невысокий молодой человек, весь причудливо одетый в разноцветные куски ткани, множество слоев совершенно несочетаемой одежды, увешанный цепочками и мешочками на шнурках, несильно задевает Марка плечом — хотя Марка, словно вода камень, обтекают замершие люди в полуметре от него. От незнакомца пахнет медом и лавандой, и чем-то еще, что Марк никак не может вспомнить — название крутиться на кончике языка, но мозг слишком одурманен, чтобы вспомнить нужное слово. Что-то отлетает от тяжелого только на вид костюма незнакомца — со звоном падает прямо под ноги Марку, крутиться на своем неровном ребре и падает коричневой вылитой монеткой без опознавательных знаков или каких-либо печатей. Марк, все так же придерживая рюкзак с драгоценнейшими конспектами над головой, чтобы скрыться от воды с неба, поднимает монетку и уже поворачивается вслед, чтобы отдать ее незнакомцу, как тот исчезает, испаряется, будто его и не было вовсе. В лужу на асфальте падает капля. Люди оживают вновь — Марка опять сносит потоком, наконец-таки в подземку, где толкучка не прекращается ни на секунду, Марк поспешно засовывает монетку в карман и бежит к перрону поезда. Ему удается запрыгнуть в последнюю секунду до того, как двери вагона с характерным скрипом закрываются — отличное место прямо рядом с выходом будто сияет изнутри. За всю поездку к нему никто не подсел — жалкие тридцать сантиметров в утренний час пик между Марком и другими пассажирами так и остались свободными. А голос из динамиков сообщил, что из-за испытаний новых технологически улучшенных моделей поездов метро, скорость поездки увеличилась ровно на тринадцать минут, поэтому всей команде работников метро искренне жаль за временные несостыковки в расписании. На лекции Марк не опаздывает. Это ощущается как благословление свыше или вселенская удача, но преподаватели все, как один, решают отменить сегодняшние проверочные работы, а с последней пары Марка и вовсе отпускают за блестящие успехи в учебе. Замечает неладное Марк, только когда ему в кофейне у дома продают кофе с огромной скидкой — практически отдают за бесплатно, и он не находит ни одного куска битого стекла в своем салате, — а дверь квартиры ему удается открыть погнутым ключом с первого раза, даже не наткнувшись на недовольную соседку. Джено еще не вернулся домой, поэтому довольный от впервые полного одиночества в съемной квартире за последние четыре года Марк со спокойной душой скидывает уже высохшие с утра кроссовки в коридоре и валится на диван — в уже высохшей одежде! — открывает первую страницу гугла по своему запросу и начинает исследование. В детстве всем рассказывали сказки про волшебных существ. Что-то из этого было небылицами за гранью понимания, чему-то приходилось давать собственное логическое объяснение, чтобы ребенку было проще засыпать в темной комнате. Но что, если все это было правдой? Марк, не удовлетворенный от полученных знаний, выключает телефон и решает открыть онлайн-библиотеку с ноутбука — утопленный в своем скептицизме он тщательно проверяет год выпуска и печати каждой книги, которой ему подкидывает умный поиск по ключевым словам. Но что, если сверхъестественных существ больше не существует? Что, если они когда-то существовали, но в течение многих лет их кровь, наполненная загадками и волшебным мистицизмом смешивалась с людской? Мы видим кровь Фей в парящей балерине в метрах над землей, волшебство льется от самых пят до кончиков волос, мы видим ее в том очаровательном мальчике, который за сияющую улыбку получает самый большой кусок пирога от сварливого пекаря. Мы видим кровь волшебных созданий в добром материнском жесте, когда она подкладывает нам звонкую монетку под подушку за успешно выдранный молочный зуб. Мы видим кровь Дриад в экскурсоводах, которые помогут разглядеть магию за пределами туристической тропы, в старушках, которые десятилетиями поддерживают свои садики перед домом, мы видим ее в непоседливой соседской девочке, которая залезает на дерево выше и быстрее всех и никогда не спотыкается о корни. Видим кровь Русалок в самом быстром пловце страны, видим ее в странниках, которые в мертвой пустыне за считанное время находят источники свежей и чистой воды, видим кровь Наяд в девочке, у которой в сумке всегда с собой бутылка воды. Мы видим ее в сестрах, которые наперегонки купаются в речке, глубоко ныряя ко дну, чтобы поближе разглядеть обитателей воды. Мы видим кровь Ведьм, когда губернатор награждает лучшую врачиню города за рекордное количество выздоравливающих, от, казалось бы, прикосновения руки женщины, мы видим ее в дыхании матери на ушиб, когда он сразу же перестает болеть и чесаться. Мы видим их кровь в студентке, чья интуиция ее никогда не подводит. Мы видим кровь Оборотней в дрессировщице в зоопарке, которая будто бы на одной волне со всеми животными, мы видим их кровь в актере местного театра, который идеально вживается в роль шекспировских героев, мы видим их кровь в марафонцах, которые преображаются, как только выходят на беговую дорожку. Кровь сверхъестественных существ, может, по большей части и исчезла. Но, если приглядеться, их кровь течет практически в каждом из нас, нужно просто не бояться ее видеть. Марк просыпается от звона ключа в замочной скважине — весь промокший до нитки Джено проходит на цыпочках до своей комнаты, откуда еще долго сыплются проклятия и недовольный мат. Марк быстро проглядывает последнюю страницу и решает закрывать ноутбук. «Мы видим волшебство в несказанной удаче, когда каждая наша мысль имеет физическое разрешение, это значит лишь то, что вся наша жизнь наполнена магией и очарованием колдовства. Просто открой глаза, Марк…» Ли трет уставшие, слезящиеся от перезагрузки близорукие глаза, и перечитывает последнее предложение еще раз. «Простой открой глаза, Отмечай происходящее вокруг и перестань искать всему научную логику. Тогда жизнь станет легче.» Отбросив мысли о галлюцинациях, Марк захлопывает лэптоп и снова засыпается прямо там, на диване в гостиной, отметив про себя, не забыть завтра купить лотерейный билет. На удачу. Следующим днем Марк просыпается ровно за минуту до будильника абсолютно выспавшимся и свежим, он пытается проехать по вчерашнему маршруту еще раз, надеясь встретить у станции метро недавнего незнакомца, разыскивающего свою пропажу. Как человек высоких моральных принципов Марк уже раздумывает отдать находку в полицию — лучше оставить дело профессионалам, — но что-то его останавливает, поворачивает прямо в тридцати метрах от участка и ведет в ближайший продуктовый магазин за лотерейным билетом. Домой Марк возвращается, когда солнце уже переваливает за горизонт — уставший и абсолютно вымотанный. Джено встречает ошарашенного Марка, сидя в полной темноте на диване, он лишь злобно поглядывает на парня и молча включает телевизор. На экране растерянное лицо Марка, которому тычут семь разных микрофонов под рот, а тот лишь бегает глазами, смотря на людей по ту сторону камер и микрофонов. — И когда ты собирался мне сказать, что стал миллионером? — Джено выключает телевизор и включает свет, усаживая Марка возле себя. — Джено, я… — Марк небрежно трет шею потной ладонью, даже не представляя, как можно рассказать Джено о том, что произошло с ним в последние два дня. — После пар я зашел в 7eleven и купил лотерею… Пока не отошел от кассы сразу же посмотрел цифры и ввел код на сайте… А там, — Марк чуть ли не плачет, утирает нос рукавом толстовки, — А там пишут, что я выиграл десять миллионов вон… Джено вытирает мокрые дорожки на марковых щеках своими толстыми мозолистыми пальцами и приобнимает за плечи. — Дурак, ты чего ревешь-то? — А потом… А потом прямо там меня поймали репортерщики… Ну знаешь, где Мина со связей с общественностью, они меня откуда-то знали… и сказали, мол, давай сюжет сразу снимем, — Марк начинает немного успокаиваться, снимает толстовку и откидывается на диван. — Сказали, чтобы я для камеры снова купил лотерейку, а я купил… и выиграл машину. Джено заливается смехом под недовольные тычки под ребра все еще шокированного Марка, а Ли все равно — он сгребает старшего в медвежьи объятия, практически душит, выжимая душу из Марка через ребра. — Эх, Маркуша, заживем с тобой как короли… Всякие Яняны нос себе своими Ролексами вытрут, когда нас увидят, — Джено проваливается в мир собственных мечтаний с лакеями и дворецкими, но Марк спешит сгустить краски. — Там прямо у входа в магазин, был пикет в поддержку приюта для животных… И я все деньги им отдал… И машину. — Маркуш, — Джено улыбается своей коронной улыбкой, когда от темных чарующих глаз остаются только полумесяцы густых ресниц, — Маркуш, ты сделал что? — Они показывали очень грустных собачек, и я не мог удержаться. Прости. Подавив приступ ярости еще в самом его начале — где-то внутри груди, на четвертом ребре, — Джено делает серию размеренных вдохов и выдохов, сжимая при этом руку сидящего Марка до хруста костяшек. — Ну ничего, грустные собачки — это плохо, мы хотим, чтобы все собачки были в мире счастливы, правда ведь? Марк кивает, успокоенный обманчиво добрым тоном Джено, но на руке синяки останутся. — Так ты ревел-то чего? Денег жалко? Или собачки настолько прям несчастные? —Джено отбирает у Марка подушку, которую тот сжимал правой рукой уже десять минут, и откладывает ее на кухонный стол. Марк молчит. Джено, не сводя взгляда, подходит к раковине и начинает мыть посуду — плюсы жизни в маленькой квартире, аренду которой вы кое-как с другом можете себе позволить, — это легкодоступность всех благ для жизни в пределах вытянутой руки на площади двенадцати квадратных метров. Когда с посудой покончено, Марк тихо обнимает Джено сзади, уткнувшись тому в шею. — Мне так страшно было, Джено. Мне кажется, меня прокляли. — Прокляли, послав богатства? — Именно, — Марк отходит от теплого Джено, трет покрасневшие глаза, и старается выдавить из себя улыбку, — Доброй ночи, до завтра. Ли скрывается за дверью своей комнаты. Джено немного задерживается на кухне, чтобы покурить в распахнутое окно, а потом уходит в свою комнату через картонную стенку от марковой. На следующее утро судьба стучится в их двери.

☀🌈🌂

Донхек как никогда спокоен. У него даже не дрожат руки, а слезы давно перестали капать на розоватый паркет — улыбка не сходит с его лица, мягкая, приятная самому себе. Сердце не ломает грудную клетку, за окном приятно стучит летний теплый дождь. Донхек в желтых резиновых печатках льет немного перекиси водорода в синие ведро с холодной водой, мочит тряпку и начинает отмывать половицы паркета. Кровь сходит с завидной легкостью, даже не оставляя разводов — дождь за окном мерно стучит по козырьку, стекая по стеклу длинными, прозрачными полосками жидкости. На полу небольшие лужицы розовеют, но Донхек их быстро смывает мягкой тряпкой. Он снимает желтые резиновые перчатки, аккуратно кладет их на ребро раковины в кухне. Невероятная эйфория охватывает все тело — в этот самый миг кажется, будто Донхек может и способен на все, мысли о будущем больше не тревожат голову, оставаясь в закромах разума лишь пылью на полках. Донхек искренне счастлив. Он берет щетку для полов и окунает ее в синие ведро с розоватой водой, начинает тереть полы, убирая мелкие капельки крови, засевшие в неровностях паркета. В дверь стучат. Кто-то заходит, спотыкаясь об тело, завернутое в ковер под лестницей, но, не проронив не звука, гость проходит дальше на кухню к Донхеку — так же мягко улыбается, своими большими глазами осматривает кухню. Гость с кряхтением присаживается на корточки, засучивает рукава своей голубой хлопковой рубашки и выжимает розовую от крови мягкую тряпку в ведро. Встает, выливает ведро в раковину, на секунду заполнив ее до верху светло-красной водой, пахнущей металлом и перекисью. Так же с кряхтением Гость набирает снова воды в ведро, немного испачкав свою голубую хлопковую рубашку темным пятном на рукавах, и присаживается рядом с Донхеком, помогая вытирать розовые разводы с медово-желтого паркета. Дождь за окном прекращается. Выходит солнце. А потом Донхек просыпается. Еще три дня назад он бы заливисто над этим посмеялся, прочитал бы нотацию Джисону, чтобы тот тренировал свои телепатические иллюзии на ком-то другом, иначе в следующий раз Донхек перед сном весь вечер будет смотреть гей-порно — чтобы и сны были накануне тематические, но сейчас Донхеку не до смеха. Три дня назад он все еще глумился над Читтапоном, что тот посеял свою тибетскую монетку-оберег и бегал по всему дому, как ошпаренный, проклиная весь донхеков род на семь поколений вперед — не то чтобы Донхек планировал продолжать свой род, но все равно обидно; а сейчас он готов собственноручно уехать в Китай и изваять эту монетку снова, заговаривая ее семь дней и семь ночей, лишь бы кошмары перестали его преследовать на каждом углу песчаных снов. Что нам мешает смеяться над смертью? Донхек задумывается об этом каждый раз, когда Ренджун неудачно оживляет сбитую грузовиком дворовую кошку или, наоборот, убивает птичку с едва ли сломанным крылом, чтобы, оживив, залечить ее раны — ведь просто так исцелять он ни черта не умеет. Так что же мешает смеяться над смертью? Определенно, осуждение соседей и осознание собственной смерти. Донхек готов покляться на Некрономиконе, что когда он умрет, Ренджуна даже не придется уговаривать оставить Донхека в царстве мертвых — тот сам с радостью сложит свои белы ручки и будет наблюдать, как свора прожорливых червей по кусочкам сожрет Донхека до костей, а после использует кости в каком-нибудь донельзя глупом ритуале призыва, только чтобы спросить, где Донхек в последний раз видел его носки с Снусмумриком. Его прах даже не подсыплют вместо сахарной пудры на маффин Донёна, как Донхек всегда того и хотел. Он умрет бесполезно, бесхозно и безызвестно — как старуха Тэён и любит предсказывать. Утро начинается не с кофе. Утро начинается с сообщения злой арендодательницы о просроченной выплате за этот месяц, утро начинается с мокрого носка в кошачьей блевотине, утро начинается с забытой с вечера и оставленной размораживаться курице, от которой остались одни кости. И кандидатов много: то ли кошка, то ли голодный Чэнлэ, который совершенно не видит проблемы в том, чтобы завалиться к Донхеку как к себе домой и обчистить его и без того пустующий холодильник. Но Донхек привык разбираться с проблемами по мере их поступления, поэтому сначала в его планах найти пропажу Читтапона, плюнуть в лицо профессору Киму, а потом позвать на свидание того очаровашку-волейболиста со спортивного факультета. И, конечно, главный подпункт: пережить еще один мучительный день, нигде случайно не умерев. Еще три дня назад Донхек жил, как у Христа за пазухой — не заботясь ни о конце света, который по расчетам Тэиля должен произойти как раз в конце этого года, ни о том, что ему надеть сегодня в университет, потому что Донхек выглядел абсолютно в любом куске ткани, будто только что вернулся с модного показа. Да, Донхек наряжается и красится ради мужчин, но он пытается впечатлить только одного мужчину. Иисуса Христа — не больше, не меньше. Насовав себе магических кристаллов в штаны, Донхек заручился поддержкой кошки в выборе своего наряда на выход — штрихом, оставляющим судью без слов и критики, было множество комков черной кошачьей шерсти, которые сливались с мастерки подобранными по тонам абсолютно черным джинсами и такой же абсолютно черной майкой с потрескавшейся от многочисленных стирок оранжевой Аской. Еще три дня назад, Донхек бы дал себе по лицу за такое, но сейчас, промокший до нитки, обрызганный каким-то уродом на Приоре водой из лужи, он стоял на седьмом этаже высотки в спальном районе, ведомый остаточной магией и собственным предчувствием. Дверь долго не открывают — наручные часы со Спанч Бобом, которые Тэён подарил Донхеку на шестнадцатилетние после того, как нашел их где-то в своей канализации, показывают мучительные десять часов утра. Соседка успевает выглянуть в третий раз, чтобы посмотреть на нарушителя спокойствия, но у Донхека уже нет настроения грубить ей в замусоленный глазок, когда дверь наконец открывается. Открывает заспанный, потрепанный студент, очевидно, медицинского (потому что только у этих ребят по мешкам под глазами, как по кольцам у стволов деревьев, можно считать проведенные без сна ночи), в уродливых очках с круглой оправой и, иронично, майкой с Икари Синдзи. Три дня назад Донхек бы уже начал визжать о кармических соулмейтах, но не сегодня. — Гони монету, — Донхек начинает без прелюдий, сразу расставляя все точки над ё. — Что? — студент выглядит малость ошарашенно, когда трет свои покрасневшие глаза воротником майки. — Джено? Это к тебе? Но студент не вовремя вспоминает, что его очаровательный сосед со спортивного факультета ушел с утра пораньше на тренировочный матч с волейбольной командой другого университета, оставив записку и грязную сковородку в раковине. — Отдай монету, она не твоя, — Донхек начинает раздражаться, потому что в его голове это приключение занимало не больше пяти минут: зашел и вышел, но студент отчаянно не идет на цивилизованный контакт. — Вы из приюта? Я же отдал вам все до последней копейки, — зрение наконец становится четким, и студент понимает, что вряд ли так же скудо и бедно одетый, как и он сам, парень перед ним пришел из озолотившегося за день приюта для животных. — Господь Бог мне свидетель, я не хотел, чтобы это зашло так далеко, — Донхек отталкивает студента из дверного проема и проходит в холостяцкую квартиру — непроветренный, спертый запах ударяет прямо в нежный донхеков нос, привыкший только к тайским благовониям и запаху кошачьих какашек, но, сохранив толику такта и уважения, Донхек решает промолчать о неаккуратности жилища. — Где она? — он начинает рыться в вещах, переворачивает грязную посуду в раковине, испачкавшись в масле, и вытирает руки прямо там о чью-то толстовку. — Что ты делаешь? Что вы себе позволяете? — студент повышает голос, но спросонья он становится выше, а сам студент понижает себе возраст лет на десять — самый расцвет прыщей и пубертата. — Видимо, мы как-то не так начали, — Донхек плюхается там же на диван под хмыканье студента, — Ли Донхек, — представляется он. — Марк, — студент жмет руку Донхеку, которая все еще хранит на себе капли масла, и встает в центре гостиной-кухни, выставив руки на бока. — Примерно три дня назад твоя жизнь стала до безумия удачной, тебе ставили все зачеты, все красивые одногруппницы вешались на тебя табунами, тебе невероятно начало везти в каждодневной жизни, — Донхек продолжает осматриваться в квартире, помечая мелкие делали, вроде загубленного кактуса на подоконнике и грязных трусов под диваном. — Так вот в этом ровно нихера твоей заслуги, Марк Ли, — Донхек кривится, продолжая смотреть на трусы, — Иными словами, ноль того, за что тебя можно реально похвалить. — Откуда? — Марк начинает возмущаться то ли по поводу осведомленности Донхека о его жизни, то ли по поводу осведомленности о его фамилии, хотя он точно помнит, что облажался и забыл ее сказать, то ли по поводу резкого высказывания незваного гостя. — В этом заслуга монетки, предположительно, которую ты украл или подобрал где-то на улице, такая бронзовая, с огнедышащим львом на одной стороне и ящерицей на другой, — Донхек закидывает ногу на ногу, непроизвольно состроив гримасу боли и унижения — нестиранные неделю джинсы (потому что счет за воду за последний месяц взлетел до небес, а химчистка — это благо привилегированного общества) неприятно стягивают ноги и все, что выше. В глазах Марка Донхек видит проблеск понимания, на секунду лицо студента озаряется, но потом брови сгущаются на переносице. — Я ее не украл, я ее… — Так вот, Маркус, я был бы несказанно рад, если бы ты мне ее вернул, потому что это буквально вопрос жизни и смерти, — Донхек ковыряется в зубах, счищая зубную эмаль ногтем с черным слезшим лаком, — потому что во второй раз умирать я не собираюсь. — Во второй раз.? — Так что, Мартин, либо ты отдаешь ее мне сейчас безо всяких препираний, либо я сжигаю твою жалкую квартирку дотла и ищу иголку в стоге сена магнитиком с холодильника. Донхек встает с дивана и вплотную подходит к Марку, — он немного ниже студента, где-то на сантиметр и три миллиметра, но ауру источает такую, будто на три столетия мудрее и опытнее Марка. — Я… — Марк от нервозности начинает кусать заусенец на большом пальце, — Я не Мартин. Донхек обреченно вздыхает. — Если Вам так сильно это нужно, я сейчас поищу и отдам Вам ее, — Марк поспешно убегает по направлению, кажется, в свою комнату, и закрывается там на добрые десять минут. — Марио, ты не против, если я воспользуюсь плитой? — Донхек подходит к грязной кухне, скидывает пеньки шпината рукой на пол и щелкчом пальцев зажигает плиту, — хотя зачем я спрашиваю, конечно. Не найдя ничего даже походящего на съедобную непросроченную пищу, Донхек выключает плиту и закрывает холодильник, — поиски в шкафчиках на верху венчаются успехом, и он находит открытые кукурузные хлопья. Срок годности апельсинового сока истекает завтра, но Донхек не то, чтобы брезгует — он просто привык жить экономично и в принципе одним днем. Заливая хлопья соком, Донхек находит ложку поприличнее (главным критерием является отсутствие кусочков пищи и запахов протухшей еды) и устраивается прямо на рабочем столе, слегла левитируя в сантиметре от грязной пластиковой поверхности. Марк выходит поникшим и грустным, прячет руки в карманах и даже не обращает внимания на гостя, который хозяйничает у него на кухне. — Я, кажется, ее потерял… Донхек давится хлопьями. — Что? — Я имею в виду, я не могу ее найти… Донхек прикладывает неимоверные усилия, чтобы предотвратить убийство, которое только что могло развернуться от его собственных рук, спрыгивает на пол и громко кричит: — Лови! …и запускает недоеденную миску прямо Марку в голову. Марк в последнюю секунду успевает увернуться, поэтому миска прилетает в стену с цветочными обоями и разбивается, упав на пол. Сок растекается прямо на марковы носки. — Какого черта? И нахрена надо было это делать сейчас? Донхек пожимает плечами. — Если бы монета была все еще у тебя, ты бы поймал миску, или она бы не разбилась, или бы я передумал ее кидать, или бы в землю врезался метеорит и последнее, о чем ты бы думал, это разбитая тарелка. Донхек протягивает тряпку, лежащую на раковине, Марку и смотрит тому прямо в глаза. — Произошло бы что-нибудь удачное, понимаешь? Тебе бы повезло. Марк, кажется, понимает. — А раз нет, я прихожу к выводу, что либо ты ее потерял (что мало вероятно, ведь это не очень по-удачному, да?), либо ее у тебя свистнули прямо из-под носа, пока ты считал ворон и юбки одногруппниц. Донхек рассказывает так легко, будто это прописные истины и каждого школьника этому учат в третьем классе, но Марк кое-как понимает то, о чем он говорит, и старается оставаться на одной волне. — А значит, собирай свои манатки, припудри носик, и мы выдвигаемся искать эту гребанную монетку, пока меня не прикончил Читтапон или я не умер естественной смертью. Марк, все еще смутно понимающий всю эту тему со смертью, быстро убирает миску, пишет Джено записку, что ушел по делам, хотя проще было бы написать ему смску, и надевает свою лучшую толстовку, рукав которой почему-то жирный. Еще три дня назад Донхек бы стукнул того, кто сказал бы ему, что он пойдет искать монетку в стоге сена с каким-то дрыщавым студентом медицинского, но сейчас Донхек идет искать монетку в стоге сена с каким-то дрыщавым студентом медицинского. Весь город ведь не спалишь и не проведешь по дотлевающим уголькам магнитиком с холодильника. Перекосившись от собственных мыслей, Донхек поворачивается к Марку: — И это не свидание! Дверь захлопывается, как только Марк выходит из квартиры, по донхекову щелчку пальцев. — Купишь мне кофе. Марк растеряно кивает.

***

— А вот тут у нас клетки для собачек, — Ренджун мельтешит перед ними, то и дело разрываясь по неотложным делам приюта к телефонной трубке, сменяя милость на гнев за доли секунды. У Марка в глазах звезды горят. День едва ли переваливает за середину, а они вдвоем под ручку обхаживают уже половину города в поисках пропажи — заглянули в каждую мусорку, заглянули в каждый темный переулок, заглянули в рот каждой милой собачке (этот пункт был не обязательным, но Марк настоял), а драгоценную монету так и смогли найти. Донхек даже проверял по следам остаточной магии — от Марка разит как от взаправдашнего чернокнижника, а вот след монеты как сквозь землю провалился. Земля! Оставалось только одно место, которое по маршруту Марка они не проверяли — Донхек стучит себя по голове за глупость, привлекая ненужное внимание любопытных глаз. Конечно, что-то такое же крошечное, как монетка, запросто могло провалиться вниз. В канализацию. У Донхека уже руки чешутся, и сам он весь чешется — а вот Марк чесаться не спешит. За те пятнадцать минут, что они уже торчат в приюте для животных (который оказался тем самым, в который Марк сделал щедрое пожертвование! и которым, по чистой случайности, заведует неудавшийся мамкин недонекромант Хуан Ренджун), ни Марк, ни животные в равной степени не отходят друг от друга, облизывая щеки, лапы, руки — именно в таком порядке. Зацелованный собаками всех мастей и возрастов, Марк радостный скачет вокруг вольеров, перебирая пальцами. — Ренджун, но ты сказал у вас сейчас на руках пятнадцать собак, но тут только четырнадцать клеток, — начинает Марк, но не успевает продолжить. — Ренджон, я принес твой латте с зефиром! — шумный, громкий парень с гнездом на голове влетает в помещение, словно вихрь из всего большого, черного и громкого — кожаных курток, тошнотворного запаха сигарет, барабанной установки и личного мини-трактора. На таких обычно в мультфильмах падает наковальня. Ренджун закатывает глаза и хватается за сердце. — Это, потому что, мой дорогой Марк, у нас есть четырнадцать собак и одна сутулая псина, которая никак не может запомнить мое имя, — последние слова Ренджун выкрикивает с упреком к влетевшему урагану, — Ренджун! Донхека ситуация искренне забавляет, потому что видеть, как маленький и хрупкий Хуан Ренджун выходит из себя ему приходится каждый день, но вот видеть, как будет происходить убийство недооборотня-недощенка — это аттракцион одноразовый. Смертельный номер в их цирке на выезде. Громкий парень не обращает никакого внимания, только улыбается во все тридцать зубов и два клыка и протягивает свою широкую ладонь Марку. — Юкхэй, приятно познакомиться, — Марк неуверенно пожимает руку и представляется в ответ. — Скажи спасибо Марку, Сюйси, это благодаря ему у тебя появилась подстилка под дверью, — Ренджун хмуро бурчит откуда-то из закромов, параллельно разговаривая на повышенных китайских тонах с кем-то на телефоне. — Это он так шутит, — Юкхэй заразительно улыбается и усаживается около Марка с Донхеком, смотрит на них с какой-то щемящей преданностью в глазах, будто уже готов умереть за них при первой же возможности — самый взаправдашний щенок. Марк, слегка обеспокоенно поворачивается на Донхека: — Шутит же? Донхек пожимает плечами. Марк не до конца понимает все эти магические штучки, с которыми он сталкивается за последние пять часов — ему до сих пор кажется, что половина всего — это больные галлюцинации его истощенного мозга и желудка, потому что с утра он так и не позавтракал, а Донхек своим кофе не поделился (даже отобрал печенье, которое им бесплатно дала бариста). Он находит объяснения практически всему, только не той удаче, которая преследовала его по пятам последние двое суток и исчезла с восходом солнца на третьи. Зато Марк абсолютно точно понимает, что Донхек — так еще заноза в его заднице. Сто семьдесят с кепкой сантиметров абсолютной стервозности и неповиновения, горячих споров и пререканий на пустом месте, отвратительного вкуса в музыке (серьезно, кто в 2021 до сих пор слушает Тэйлор Свифт?) и, конечно же, странных друзей из любой точки мира. Марк чувствует себя попаданцем фэнтези мира Толкиена или Джорджа Мартина, но спасибо, конечно, что не Лавкрафта. Донхека можно вытерпеть, перетерпеть, но только не на пустой желудок, Донхек может быть сносным — Марк где-то в глубине души в это верит, — но в то же время отсчитывает каждую секунду до того, как они наконец найдут эту злосчастную монету и разойдутся как в море корабли. — Так, что вы, ребята, тут делаете? — Юкхэй забирается с ногами на один из закрытых вольеров и мотает ими в воздухе, будто радостный пес хвостом, — или Хёкки соизволил наконец проведать старых друзей? — Хё… кто? — Марк ухмыляется, поглядывая на Донхека, пока тот стоит и жестами показывает Сюйси всевозможные варианты его кончины от донхековых рук. — Ну со старыми ты это прав, с вас песок давно сыплется, а вот с друзьями это ты перегнул палку, Сюйси, — у Донхека на зубах скрипит непонятно как появившийся сахар, и весь он крайне недоволен, что Юкхэй готов выдавать все секреты каждому незнакомцу вот так сразу. Еще только не хватало каждой встречной собаке жопу нюхать, повинуясь инстинктам предков, но Донхек даже думать не хочет об этом, тем более представлять — он не уверен, что чего-то подобного за двадцать пять лет жизни Юкхэя еще ни разу не приключилось. — Мы ищем какую-то монетку, которая приносит удачу, — Марк ничем не лучше — со спокойной душой выкладывает все их тайны, даже глазом не ведет. Донхек закатывает глаза и недовольно кусает внутреннюю сторону щеки. — Я с вами в разведку не пойду. — Да кто тебя туда еще возьмет, — Ренджун появляется в дверном проеме в очаровательном фартучке с цветочками, заляпанной кровью — по запаху Донхек и Юкхэй понимают — птичьей. — Опять обрывал голубятам крылья, некрофил? — Донхек ухмыляется, и его внутренний Донхек дает ему звонкую «пять». Ренджун донхекову шпильку игнорирует, что явно дается ему с трудом — но Донхек уже купается в собственной гордости и самолюбии, так что этот раунд он выиграл. Марк тихонечко спрашивает у Ренджуна: «Ты правда этим занимался?», — и только получив отрицательный ответ, успокаивается и возвращается к сути беседы. — Так в чем проблема? Попросите Тэна заговор сделать или что там вы, ведьмы, делаете, — Донхек искренне обижается на обращение, пиная Сюйси коленом по голени, но тот лишь все так же залихватски смеется и пускает пальцы пистолетики в Марка. — Не думаю, что это правильно, называть нашего Инджуни — ведьмой, слишком много ему чести, — Донхек, видимо снова проголодавшись, начинает стреляться излишними колкостями во все, что его окружает — за эти пять часов, проведенных вместе, Марк подмечает эту особенность и спешит протянуть Донхеку шоколадный батончик, который завалялся в его толстовке на «черный день». Донхек чуть ли не со слезами на глазах принимает подношение батончик и вгрызается в него, как остервенелый волк в овечку. — Дело в том, мой псиноподобный друг, что эта монетка и есть тэновская, и не просто монетка, а излитая и заговоренная на Тибете супер-крутым другом-монахом Читтапона, которую ему подарил его полумертвый жених и которая, в теории, должна поддерживать жизнь в нашем Хёкки после… — тут, не дав Ренджуну закончить, Донхек хватает Марка за руку и уводит из приюта прямо так, не попрощавшись. Марк долго отпирается, но Донхек вскоре успокаивается, и Марк скорее идет за ним ведомый по собственному желанию, чем по принуждению. Они плюхаются на ближайшую скамейку в парке, Донхек накрывает голову руками и складывается в три погибели, пока Марк ищет хоть что-то похожее на фургончик с едой. Ветер обдувает их со всех сторон — птицы во второй половине дня особенно звонкие, что давит на донхековы уши неподъемным грузом ответственности за свою жизнь. Это даже своего рода комедия — как легко зависит его жизнь от какой-то бронзовой блевотины тысячелетнего тибетского дракона и совершенно неуклюжего, никак не вписывающегося в его предыдущую самобытную идиллию близорукого ботана с медицинского факультета, который даже в магию и волшебных существ с трудом верит, хотя Юкхэй чуть ли не пустил когти от удовольствия, когда ему погладили за ухом. Судьба — сучка, Удача — еще большая сучка, которая любит издеваться над всеми и пить баббл чай по воскресеньям. Донхека просто выбешивает невозможно, что он настолько неспособен в жалости к самому себе пользоваться своим мозгом по назначению и выдумать охрененно крутые, мать их, планы. Как будто бы не он в позапрошлом году спас город от разбушевавшейся наяды, после чего заслугу приписали сильным толчкам куску земли где-то далеко в океане и «слаженной работе специалистов». Будто не он три года назад спас Тэиля от назойливых риэлторов, которые оказались дриадами, хотевшими заполучить кусок дачного участка Муна для крайне сомнительного ритуала с кровью младенцев. Как будто не он, черт возьми, помог Суён закадрить ту девчонку с кофейни, а потом спас ее от этой же девчонки, которая оказалась ужасно злобной фейри. Будто бы не он, черт возьми, Ли Донхек — гроза улиц, темных магических существ и магазинов с мармеладными мишками. Донхек протяжно воет, но звук так и оседает в гортани, не добравшись до связок и рта — ему бы сейчас выдрать все сожженные постоянными покрасками волосы и уйти в монастырь — в тот же Тибет, — но этот ужасный студентишка хлопает его по спине в утешающем жесте и, сам не понимая конкретно, о чем он говорит, тихо шепчет, что все наладиться. Донхеку хочется вырвать все волосы и Марку тоже. Его живот урчит, пока солнце медленно, но верно близится к кромке высоток, собираясь спрятаться от этого жестоко мира хотя бы еще на восемь часов. Донхеку невыносимо. Состояние близкое к полному отказу от всех благ цивилизованного мира, когда просто хочется уйти в поля пости коз и овец, Донхек чувствует примерно каждый первый день. Когда мировой катаклизм никак на тебя не действует, ты свободно перемещаешься между трупов твоих как врагов, так и друзей, но упавшая со стола синяя ручка вводит в апатию и бесконтрольную истерику. Донхек чувствует себя слишком драматично для своих двадцати лет и тринадцати дней, проведенных на магической стороне человеческого сообщества. Везучий засранец не ценит то, что у него есть. Марк неловко утыкается в экран телефона. Природа шепчет, но Донхек, в силу своего бунтарского периода, закрывает уши и поет, стараясь перекричать, глупую попсовую мелодию, — мама его не так растила. Птицы облетают их за километр, и Марк это замечает, но в упор не видит, как мир Донхека коллапсируется каждый раз на попытки Марка достучаться и попытаться успокоить его. Да что вообще этот гребанный Марк Ли понимает. — Мне бабушка один раз сказала, что если ты ненавидишь весь мир, то нужно поспать, а если тебе кажется, что мир ненавидит тебя — нужно перекусить, — Марк заходит издалека, стараясь развеять грустный монолог Донхека, который он видимо забыл рассказывать только у себя в уме, а не вслух. — Так что я понимаю, какого это, когда тебе хочется в равной степени придушить и себя, и весь мир вокруг, я ведь студентишка медицинского, — Марк встает со скамейки, потирая затекшие конечности, и на манер бабушек выполняет простецкие упражнения на гимнастику. — Поэтому тут совсем недалеко должен быть фургончик с едой, идти буквально минут пятнадцать, — говорит Марк, собираясь утащить Донхека на противоположный конец города. Озлобленная прогулка значительно помогает Донхеку развеяться от грустных, гнетущих мыслей и разогнать собственных мозговых тараканов по углам, где им самое место. Они доходят действительно за пятнадцать минут, Марк не врал, но он умолчал, что им придется пройти через самый неблагонадежный район, убегать от бешенных собак и драться с воронами, потому что Донхеку вдруг приходит идея, что это будет смешно спросить у птиц про монету, а потом отобрать блестящий кусочек фольги, которые вороны, со слов Донхека, называют священной реликвией. Через еще три минуты и кучу вытащенных из всех щелей смольных перьев, они наконец приходят к фургончику, которому место только в самых отпетых ужастиках Стивена Кинга, — с машины слезает вся краска, баннер с кем-то ужасно улыбчивым и так же ужасно по-вандальски разрисованным перманентным маркером отрывается со всех четырех углов, а корпус авто-катастрофы в оранжево-бурых ржавых разводах, походящих на кровь. Только сейчас Донхек понимает, что человек, который пришел в нему во сне отмывать кровь с половиц был Марком, и это вводит его в еще больший тупик. Мама о таком не предупреждала, даже Тэиль умолчал. Марк, улыбаясь во все лицо, барабанит по темному замусоленному стеклу, показывая Донхеку большой палец, мол, все на мази, расслабься, все свои. — Юта, друг мой, брат мой! Открывай! В стекле появляется ярко-алая макушка, а позже и все безумно улыбающееся лицо вышеупомянутого Юты, в красных подтеках чего-то густого. Донхек не то, чтобы верующий, но на всякий случай перекрестился. — Марк! Братан, я тут такой новый соус замешал, очумеешь просто, — Юта открывает дверцу и переваливается через нее, чтобы пожать Марку руку, чуть не вывалившись из фургона, — Попробуешь? — Как-нибудь в другой раз, обязательно! — Марк все так же улыбается до ушей, что Донхеку становится жутко, — Нам три ттокпокки с твоим секретным ингредиентом, — и подмигивает так продавцу, что у Донхека стойкое ощущение, что он в серии какого-нибудь сиквела Ганнибала, и его сейчас накормят человечиной, а потом продадут на органы. — Для моего братишки сделаем все быстро и со вкусом! — Юта скрывается в тени фургончика, колдуя над едой и громко гремя посудинами, будто правда кого-то убивает. — Юта такие ттокпокки делает, просто пальчики оближешь, — Донхек понимает, что Марк ненамного отличается он него самого — он так же просто пытается жить своей простой жизнью, наслаждаясь каждым закатом и гладя каждую встречную собаку на улице. Донхеков мозг уверен, что, если ему когда-нибудь встретится ангел-хранитель Марка, и он его спросит, каково же предназначение этого смешного маленького человечка на земле, ангел ему ответит, что он должен был перевести старушку через дорогу в 2017, а остальное это просто свободное время. Вполне в стиле Марка, Донхеку даже нравится. Через пять минут, все так же с чрезвычайно громкими звуками падения и матов, Юта снова появляется и протягивает два горячих ттокпокки, не взяв с Марка ни копейки. Еще через мгновение, сам он показывается во всей красе в двери фургона, присаживается на ступеньки и, держа в одной руке еще третий ттокпокки, закуривает. Донхек жадно вгрызается в лепешку, пока Марк за руку отводит его к Юте поближе. Юта успевает только нахально ухмыльнуться, как Донхек, набив полный рот и даже не прожевав, встревает: — Это не свидание. Юта даже не выглядит шокированным, как Марк в первый раз, когда Донхек предугадал его мысли — бедняжка подумал, что Донхек умеет их читать и добрые тринадцать минут пытался выпросить прочитать мысли сидящих в вагоне метро. Все остальное время поездки у Донхека заняло объяснение, что предугадать, о чем люди думают в определенный момент совершенно не сложно, а вот читать мысли могут только телепаты и иногда медиумы. А Донхек, к всеобщей радости, ни тот, ни другой. Юта не прекращает ухмыляться, завидно затягиваясь сигаретой, совершенно не замечая обжигающую еду в руке. Когда со своей порцией Донхек справляется, он лаконично интересуется, собирается ли Марк доедать свою, но, получив отказ, чуть менее лаконично спрашивает о том же Юту, и, получив положительный ответ, Юта вырастает в глазах Донхека минимум на сантиметров пять. — Так чем же вы занимаетесь, ребятки? Скоро уже и солнце сядет, и совсем опасно на улицах станет, — спрашивает Юта, попеременно переглядываясь то с Марком, то с Донхеком. Не желая иметь еще одного осведомленного об их делах, Донхек уже успевает перебить Марка, который только собирался открыть свой поганый рот, чтобы выдать их секреты: — У нас свидание. Продавец излишне медленно тянет «понятно», будто пробуя каждую букву на вкус, перекатывая ее у себя на языке. — Тогда как джентльмен, Марк обязан сопроводить свою даму до метро, — Юта кладет хрустящую купюру Марку в карман, и Донхек ловит себя на мысли, что Юта Марку какая-то крестная фея или, как не удивительно, ангел-хранитель. Совершенно не обижаясь на обращение к себе (потому что быть дамой — это не что-то постыдное), Донхек старается как можно скорее увести Марка подальше, потому что у них есть еще дела, которые можно сделать только после захода солнца из-за бурчания ворчливого Тэена. Но они застревают еще на несколько минут, пока Юта с Марком хорошенько не попрощаются. Отойдя на приличное расстояние, Донхек решает утолить любопытство: — Он твой парень или типа того? Марк давится воздухом. — Нет-нет, просто… он мне как брат, он был первым, кто помог мне обжиться в этом городе, как только я переехал… — Если сейчас будет слезливая история, уволь, я не хочу ее слушать, — Донхек все так же держит Марка за руку, пока они буквально бегут к станции метро, — как-нибудь в другой раз. «Как-нибудь в другой раз» оседает где-то в груди Марка теплым облачком. Все великие истории, какой могла быть бы и эта, начинаются со слов «Я знаю короткий путь». Но эта история далеко не великая, потому что заканчивается она скалолазанием по заброшенным и недостроенным зданиям неудавшегося спального района. Но вид, должен Донхек признаться, завораживающий. Марк позволяет себе усесться на самый край крыши, свесив ноги в поглощающий полумрак ноги. Донхек пока не такой же смелый, поэтому усаживается за полметра. Закат прекрасен. Это того рода закат, который воспевают в книгах и песнях, того рода закат, который оплот надежды и спокойствия в несущихся водах времени, такой закат, под который в пору влюбляться. Можно исписать хоть гору страниц, описывающих то, что сейчас происходит с природой, но этого все равно будет ничтожно мало — такие закаты бывают раз в жизни, обычно под ее завершение. Марк сидит, затаив дыхание — даже его сердце старается не шуметь, не перебивать ту атмосферу, которые создают солнечные лучи и рассекающие их ласточки. Ласточки, живущие в междомовье. Они летают, разрезая зеркало неба на белые полосы, отсекая себе каждая по большому куску. Ласточки, живущие в междомовье, умирают в междомовье. Зрячие бьют сильнее — первым родился конфликт. Донхек немножечко влюбляется. В закат, в Марка, в свою жизнь. Он понимает, что ничтожно мало знает о ней — он еще не все на свете увидел, попробовал и не успел подействовать на нервы каждому из восьми миллиардов людей на планете. Ему еще есть ради чего жить, ради чего стараться. Видимо, об этом и говорил Читтапон, на одной из своих скучных лекций — магия, она не в движениях руки и нашептываниях проклятий, магия — она в природе и во всем, что этом природой создано. Магия в закатах и рассветах, магия в распускающихся почках каждую весну, магия в том, как обделенный и обиженный жизнью одуванчик вырастает из-под твердого мазутного асфальта. Донхек тоже создан природой, и Марк. Значит, магия есть в каждом. — Дух захватывает, правда? — Марк шепчет, — волшебное чувство. Как будто я сейчас не разобьюсь насмерть об бетонные плиты и не расколю себе голову об арматурины внизу, а, спрыгнув, начну парить. Донхек понимает. Своей детской трусливой душонкой он хочет поднять Марка за непрошенный сентиментализм и романтику на смех, но он понимает. Тишина и спокойствие, по которым Донхек изголодался. Когда солнце окончательно садится, им все-таки приходится на ощупь спуститься вниз, потому что на крыше становится невыносимо холодно. Они действительно срезают путь — станция метро горит неонами ночного города, и уже через несколько мгновений они сидят в вагоне. Донхек не отпускает руку Марка всю дорогу. Если Судьба и действительно сучка, а с Удачей они работают на пару — Донхек готов разнести всю их шарашкину контору в пух и прах, только чтобы они давали ему такие моменты почаще. Когда за взаимным молчанием незнакомец вдруг становится ближе всех на свете, а тепло руки становится колыбелью.