от тебя такого не ждут

Во дворе однажды нашли резинку. Судя по масштабам — вещь строительная, но предположить, для каких целей она нужна никто так и не смог. Зато смогли придумать с ней забаву — растягивать на спор. Дети, от шести до шестнадцати, разбивались по парам, каждый брался за конец, а после отходил назад на столько, сколько позволяло дворовое футбольное поле. В перспективе находка должна была послужить развлечением на один, а может и два дня. Собирались устроить соревнования, а потом командный спорт — на одной стороне мальчики, а на другой девочки, в расчете один к двум. Но веселье оборвалось так же резко, как и резинка на четвертой паре конкурсантов. Два безымянно оставшихся в памяти мальчика то ли слишком сильно растянули, то ли сама находка была уже старой и по износившейся, но один из этих фактов привел к не самым лучшим последствиям. Резинка, разорвавшись с глухим треском, стремительно полетела по направлению пальцев одного из мальчиков и, подобно хлысту, ударила его так сильно, что бедолага потом ходил с гипсом. Часть с переломом и последовавшей паникой Аглаю никогда не трогала. Намного интереснее было наблюдать, как податлива резинка была до этого. Ее растянули с одного конца поля до другого, а потом и до деревьев, стоявших неподалеку. С каждым шагом казалось, что больше отойти невозможно, резинка стала практически белой и очень тонкой. Этот день с каждым часом все сильнее напоминал ей то состояние. Вроде бы уже пять утра, все мало-мальски адекватные люди давно спят или, хотя бы, находятся дома. Она же, по неведомой причине, стоит здесь, сна ни в одном глазу, только острое желание залезть в кучу теплых вещей и себя там похоронить. Весь отдел перешел в режим летучих мышей, улавливая каждый звук за дверью в кабинет начальника. — Создание помех расследованию, халатность при оценке уровня опасности, превышение полномочий, — папка глухо ударилась об стол, — Твои дружки сдали тебя с потрохами. По отделу прокатилась беспокойная волна. Дружки? Один-то есть, сидит зашуганный, глаза боится поднять, значит сдал, а второй кто? Те, кто был в «Золотом Драконе» припоминают какую-то красноволосую девицу. Но с ней Стрелков не общался. Или этого просто не видели? На версии про засланного казачка Аглая выдыхает — думают, пока что, не на нее. Какая же стрелков все-таки гнида. С Аглаей-то ладно, может Игорь на Красную подумает, а мальца жалко. Гром же его со света сживет, если разозлится. А он разозлится. Всем отделом, причем дружно, поставят на Дубине клеймо и будут попрекать «ссыкуном» за каждый неверный шаг. Они же святые от кончиков до пят, ни разу не пытались себя прикрыть, пойти на поводу у страха. Пятьдесят добродетелей, не иначе. Представление в кабинете подходит к концу, это можно определить по внезапно наступившей тишине мелькающем в застекленном окошечке теням. Врата в метафорический ад открываются и из них выходит Гром — помятый, уставший, в одной рубашке и целлофановым пакетиком. Он сгребает деньги, честно выигранные со ставок и высыпает их Дубину на колени. — Напарник, — рядом с диминым носом качается кулак. Он проходит мимо Аглаи, останавливается, окидывает тяжелым, как свинец, взглядом. — Пойдем, поговорим, — ядовито цедит он сквозь зубы, крепко хватая ее под локоть и выдергивая из-за стола, отчего девушка ударяется о край ногами. — Отпусти мою руку, — она, что удивительно, предельно спокойна, словно несмотря на все попытки убедить себя, Аглая четко понимала: Игорь не дурак. У него только два «дружка» и они оба это знают. Гром смотрит несколько растерянно, только сейчас осознав, что насильно хватать — не выход. Он и до этого хватал, но никто не пытался ему намекнуть, что это неприятно. — Надо поговорить — поговорим, дай только куртку найти. Они странно и несколько комично смотрятся рядом. Игорь высокий, как шпала, а Аглая гордые метр семьдесят, плюс несколько сантиметров от подошвы. Все завороженно смотрят им в спины, как на ходячую атомную бомбу, готовую взорваться. Аглая спиной держит дверь, а Гром невольно пригибается, привыкнув к низким перекладинам. В предбаннике прохладно, она накидывает куртку. — О чем поговорить-то хотел? — она пытливо смотрит ему в глаза. Игорь на секунду замолкает и растерянно смотрит в стык карнизов на потолке. Аглая мастерски подавила в нем всю ярость, оставив лишь обиду, из-за которой начать разговор еще сложнее. — Ты меня нахуя Стрелкову сдала? — он делает выстрел вслепую, надеясь, что она взбесится и начнет свару первой. — Потому что я боялась за себя. Сам узнал, как он умеет запугать, что даже ты поддашься, а обо мне и говорить не надо, — Аглая говорит спокойно, холодными глазами глядя на него. — Здорово, а про меня не подумала? Если бы не ты, то я бы поймал чумного доктора, но меня уволили. Эти увальни даже облаву нормально не организуют! — Да не пизди ты! У тебя плана сносного не было, а ты ловить собрался, герой в доспехах, блять! И раз на то пошло, то сдал тебя Дубин, а не я. — Да плевать мне! Ты определись, за кого ты, а то больно бойко прыгаешь — то обо мне заботишься, то Стрелкову все под диктовку рассказываешь. — Отлично, блять! Хочешь чтобы я выбрала? Хорошо, слушай: я лучше буду под диктовку рассказывать, чем бегать за тобой, как за ребенком малым, а то я гляжу тебе что в рот, что по лбу! Радостный такой стоишь, не уволили будто. Ты же потом к Прокопенко жалится побежишь, значок этот поганый обратно запросишь. День-два и все, думаешь, на круги своя вернется? Да нихуя подобного! Стрелков тебе и продохнуть не даст, умрешь, дай бог, охранником «Дикси». Я же не от хороших условий о тебе рассказываю. — Вот так, значит? Похуй, что у нас по городу маньяк разгуливает, что массовые протесты, погромы, зато ты — вся в белом, не при делах. Рассказывай сказки, что ты гнидой по необходимости стала. До этого ты для слонят в Африке, наверное, всех закладывала? — И для слонят, и для щенят, а ты молчишь, подлинная добродетель, погляжу. Только так получается, что я на работе и в безопасности, а ты — нет. Не думал, чем это все обернется? — Что Стрелков за вдох не по закону меня запрет лет на десять? Думал. Помнишь, как говорится? В правде сила, я за правду работаю. А ты, Стрелков, шайка вся его, вы не за правду, а за свое удобство. Я думал, что ты просто зашуганная, что в свару лезть не хочешь, поэтому и не отсвечиваешь. А оказывается, ты как они все. Богачи вот эти, которых сжигают, ты же как они внутри, понимаешь? — Игорь с блаженной улыбкой ткнул ее в грудь, — Ни чести, ни достоинства. Тебя держат тут потому, что ты никуда не лезешь, отсиживаешься в уголке, чтобы, не дай бог, не уволили. Ты не важна ни хрена, просто удобный винтик в этой гнилой системе. Он криво и несколько пьяно улыбнулся, смотря остекленевшими глаза прямо в душу. Потом развернулся, достал кепку из пакета, примостил ее на затылок и неспешно пошел домой. У Аглаи из-под ног со скоростью истребителя вылетела земля. «Как они» — худшее оскорбление. Как, как, он посмел их сравнить? После всего, что она сделала, не получить ни капли уважения или благодарности, только низкое и мерзкое сравнение. Он сейчас идет так блаженно, считая, что он выиграл. Будто он прав, сравняв ее с землей и нарушив обещание. Она вылетела, не заметив огромную дверь и крутую лестницу. Игорь, окрыленный успехом, идет медленно, оглядываясь по сторонам и улыбаясь каждому столбу, поэтому она сможет его догнать и сказать все, что думает о жизни, мире и о нем самом. В глубокую ночь улица освещается не самыми сильными фонарями, поэтому она видит Грома лишь урывками, когда он проходит под их ореолом света. Практически догнав его, она начала задыхаться, поэтому кинула в спину найденой в кармане пачкой сигарет. Игорь удивленно обернулся и сразу же получил звонкую пощечину. — Если ты еще хоть раз посмеешь сравнить меня с этими уродами, то все вопросы мы будем решать на больничной койке, тебя это понятно?! Игорь в оцепенении резко кивнул и продолжил изумленно таращится на девушку. — Ты требуешь от всех, чтобы они были честными и бескорыстными, а сам избиваешь их, чтобы всем доказать, что крутой и лучше всех, вот так у нас работает бравая полиция? — А как ты предлагаешь? Здесь ни у кого нет моральных принципов и законов, их угрозами о статье не возьмешь. Надо разговаривать на их языке, и, как ты видишь, это единственный способ. — А ты пробовал другие? Если носиться с кулаками, все время, что работаешь и не пытаться сделать по-другому, то очень легко будет утверждать, что все тупые и не понимают разговоров, — она заправила за уши непослушные волосы и посмотрела на него огромными черными глазами, которые становились темнее в приглушенном уличном освещении, — Я, может, и веду себя как дура, вот так за тобой бегая, да и человек я не самый лучший, но пойми: сейчас никто не знает, что делать, а пытаться в одиночку поймать маньяка опасно. Я пытаюсь тебя предупредить, а ты глухой будто, все про честь заладил. Не получится с честью и правдой, мир такой. Игорь, ничего не сказав, поднял с асфальта пачку сигарет и отдал ей. — Я сам решу. Он тихо и бесшумно развернулся и семимильными шагами дошел до поворота и скрылся. Она выглядит жалко. Вся всклокоченная, взведенная, посреди улицы, воздух забирается под куртку, рука сжимает сигареты. Зачем она решила учить его жизни, что-то доказывать? Грому же надо было просто выпустить пар, а Аглая взъелась и повелась, по-глупому как-то. Она потерянно смотрит вдаль. Столько всего надо было сказать. И что он мудак, и что она дура. И что оба не виноваты, что пора отпустить все и не злиться. И бежать за ним не стоило, потому что она выглядит только глупее. И еще, и еще, и еще… Ветер начинает дуть сильнее, надувая куртку как парус. Стоять на улице уже неприятно, Аглая спешит в теплое укрытие предбанника. Внутри все несколько сонно, погасили свет в некоторых местах, люди смотрят на время, цокают и возвращаются к бездумному заполнению документов. Ксюша Зайцева, не спавшая, кажется, с прошлого дня, при опросе некрепко кивает и делает какие-то пометки, зевая каждые полторы минуты. — Че вы там так долго обсуждали? — Цветков, уже собравшийся домой, встречает ее у двери. — Да так, неважно, — Аглая, для усиления эффекта, машет рукой, — Отпустил что ли? — Стрелков? Да, кажется. Ну, мне он так сказал. — Да с его ответами разве что в русскую рулетку играть. Я тоже пойду, раз тебя пустили, — она оглядывает снующий повсюду народ, — А Зайцева почему не идет? — Ксюша? Да черт ее знает, может, премию хочет. — Ну, если только. Ладно, я пойду, а то засну прямо здесь, — она рассеянно оглянулась по сторонам, ища гардероб. Когда очень сильно устаешь, то проявляется состояние, при котором ты очень медленно моргаешь. Закрывая глаза, ты словно засыпаешь на несколько секунд, а потом просыпаешься. Ты не способен думать ни о чем, кроме век, которые качаются подобно ставням на окне. Дергаясь в такт автобуса, Аглая очень сонно перебирала последние события, которые медленно, но верно превращались в ком. Кто-то куда-то ее вел, что-то говорил, о чем-то просил. В своих воспоминаниях она наиболее расплывчато помнила «спасение» Макарова. Нашла, привела (куда — вовек не вспомнит, на задворках памяти маячит лишь темный и давящий коридор) поговорила, теперь он куда-то пошел, что-то сказал. Продираясь сквозь эту полудрему, она чуть не пропустила свою остановку и выбежала из автобуса обвешанная сумками и курткой, как виноградная лоза. Ключи в карманах нашлись не сразу, а потом, как назло, не хотели вставляться в замочные скважины (Аглая тихо ненавидела тех, кто придумал оградить этаж двумя дверьми, для каждой из которых был свой ключ). Мерзкие красные часы на духовке показывали полшестого утра. На работу завтра, кажется, не надо. Ура? Допустим, ура. Аглая ненавидела такие сбившиеся дни. Когда по пути домой уже встречаешь тех, кто спешит на работу, когда проваливаешься в сон, пока другие просыпаются на учебу, когда день потерян еще на моменте вечерней чашки чая, чтобы утихомирить мысли и не спать с пустым желудком. Утром, которое все больше становится чем-то метафорическим, хочется лежать «до упора». Голод и прохлада из форточки поднимут тебя ближе к трем дня, когда другие спят в вагонах электрички, несущей их из института на работу. Батареи еще греют, она наматывает на трубу старый домашний свитер и идет мыться. Тапочки канули в лету и застряли в четвертом измерении, где-то в недрах щели между кроватью и шкафом. Холодильник преступно пуст, Аглая, не раздумывая, открывает приложение доставки. Ничего, что имеет хоть малейший шанс испортиться в ближайший месяц. Гречка, рис, макароны, консервированная фасоль. И еще курицы, которую сразу же кладут в морозилку. К пяти она завтракает, потом включает первый попавшийся сериал. Под монотонный бубнеж Доктора Хауса она кладет голову на ручку дивана и начинает не заинтересовано следить за событиями. Через некоторое время выуживает из-под дивана вязание. Стрелка часов совершает олимпийский скачок до трех ночи, Аглая решает пощелкать каналы, в надежде наткнуться на незатейливое реалити, желательно без Бузовой. На «Первом» мелькает знакомый клюв. Через мгновение она понимает, что маска не последователя, становится интереснее, благо на «России 1» тоже новости. Спустя минуту безуспешных попыток вникнуть в сюжет ни с начала, ни с конца, Аглая хватается за «личность преступника пока не разглашается». Неужто поймали? Она спешно набирает Игоря, но после мучительно долгих гудков бросает трубку. Оно и логично, потому что он-то и задержал, сейчас не до бесед. Девушке жутко интересно, кто скрывается за маской преступника. Она хватает первые попавшиеся вещи, практически на лету залезает в джинсы и теплую кофту, берет рюкзак, закидывая внутрь ключи, телефон и проездной. Автобусы в такой поздний час — невиданная редкость, поэтому приходится мерзнуть добрых двадцать минут, а после трястись по дорогам еще пятнадцать. Приближаясь к участку, она начала слышать неразборчивый рев и мигающий свет, а это значит, что Чумного Доктора точно поймали. Лестницу у здания оцепили, а бравые полицейские со страдальческими лицами пытаются оттеснить недовольных арестом своего лидера. Аглая подходит к самому краю, где людей поменьше, а те, кто остался, спокойнее и тише своих собратьев. Ближе всего стоит Максименко, к которому она подбегает. — Поймали что ли? — она расталкивает всех локтями, пока не упирается в бело-красную ленту. — Как видишь, — он страдальчески обводит действо головой. — Пропустишь? Он на секунду задумывается, а потом кивает. — Ты только никуда не лезь, просто в стороне постой. Аглая подныривает под ограничительную ленту и взбегает по ступеням. Только на середине вспоминает, что надо было спросить, кто, собственно, Чумной Доктор, но решает, что хуй бы ей Максименко что рассказал. За тяжелыми дверьми, в данный момент охраняемыми как последнюю ценность, разворачиваются похороны Сталина, Бородинская битва и броуновское движение разом. Бумаги передаются через руки, вечно кого-то зовут, мат льется из всех щелей, а свободное место найдется разве что в камерах. Аглае кажется, что она попала в настоящий ад. Припав к стене, она просачивается в гардероб, где людей поменьше, что способствовало сооружению курилки. Где-то витает аромат жженого ворса, под носом мелькает пепельница, а вахтерша лишь жмурит глаза и хватается за сердце. — Климова, ты что ли? — интересуется ближайший из курильщиков. В ответ раздается нечто среднее между «ага» и кряхтением толстого мопса. — Опа. Какими судьбами? — интересуется голос за вешалкой. — Да по новостям увидела, что задержали Доктора, решила съездить, узнать кого и чего… Над куртками и пальто нависает тишина, все невольно переглядываются. — Грома поймали. — В смысле? Как поймали? За хуйню какую-то или… — Как Доктора поймали, — голос из дальнего конца гардеробной помедлил, а потом продолжил, — Поступило сообщение, что на одной из крыш видели костюм, наши приехали. Сначала его погоняли, а потом он спустился, и его этот… Ну, как там? Мелкий, напарник его, короче. — Дубин, — подсказали откуда-то. — Во! Дубин, точно. Ну, он в него электрошокером шмальнул. Стрелков сейчас с Громом в допросной. Аглая силой воли подавила в себе желание без объяснений сорваться и побежать туда, но она усмирила в себе это безрассудство. — Да не он это, — крикнул кто-то из передних рядов. — А кто тогда? Все при себе: и оружие, и костюм, — вторил ему кто-то из недр. — Да заткнитесь вы, оба двое. Когда допросят и судмеды дом осмотрят, тогда и решим. Клуб курильщиков ненадолго и впрямь заткнулся. — А что будет, если признают? — наверное, каждый понимал, что «если» в аглаином вопросе лишь для того, чтобы грамотно построить предложение. — Пожизненное. Это же как терроризм будет. С улицы послышались крики, заверещали мигалки. Каждый думал так громко, что мысли можно было читать по выражению лица. — Ладно, если что — меня тут не было, — она механически схватила рюкзак и повернула к выходу. — Эй, Климова! — Чего? — она рефлекторно посмотрела назад, лишь потом поняв, что ее звали. — А ты чего так о Громе волнуешься? — поинтересовался невесть откуда взявшийся кокетливый голос, — Нам тебя поздравить? Готовность поздравить многие выразили громким хохотом. — Ебало завали. Ответ одобрили обоюдным «ооо». Спускаясь, она вжалась в тень прямо рядом с перилами и побежала вниз, ощупывая карманы. В опасном маневре, она вырулила за ограждения и, стягивая на себе пальто, чтобы защититься от ветра, пошла к остановке. Она бездумно перебирала ногами, часто спотыкаясь и рискуя упасть. Лишь сев на промерзшую и прокуренную скамеечку, она посмотрела вперед и заплакала. Сначала, когда одинокие слезы побежали по щекам, она попыталась сдержаться, но ком в горле стал настолько большим, что она в один момент разбилась, будто хрустальная ваза, и ударилась в слезы. Промокло все: от рукавов до воротника, волосы лезли в рот, а руки дрожали, как на морозе. Иногда она отрывисто всхлипывала и ненадолго прекращала плач, но на вдохе слезы лились вновь. Казалось, что мир разрушен целиком и полностью. Игоря, самого обычного бедного майора, поймали на крыше в этом костюме. Никто не захочет разбираться, потому что разбираться будет не в чем, дело же понятное, как два и два, дополнительное расследование не даст ничего нового, кроме новых улик. Но ведь так не может быть! Нет, нет и нет! Ни за что! Игоря не могут посадить, оставить гнить в тюрьме до конца жизни. Он не виноват, потому что Игорь Гром бы ни за что на такое не пошел бы. Это же Игорь Гром! Они совсем не понимают? Ведь же…! Как же…! Скоро приедет автобус, водителю придется выйти, чтобы поинтересоваться у странной женщины о ее намерении занять место в салоне. Она мелко закивает, всхлипнет, но денег на проезд у нее не окажется. Водитель устало зевнет и скажет ехать так. На третей минуте слез, он спросит об их причине. — Ничего важного, с парнем рассталась, — Аглая скажет первое, что пришло в голову. — Ааа, — безэмоционально ответит водитель. Через четыре часа снова надо будет идти на работу. Аглае будет очень сильно хотеться спать и сварить себя как рака в горячей ванной. Ветер сменится дождем, водитель погасит практически все лампочки в автобусе. Жизнь продолжится.