Заслуги

      Он этого всего не заслуживает. Определенно. Сяо Синчэнь хоть и улыбается со всей искренностью, на какую только способен, но от побитой рожи "давнего друга" тянет блевануть прямо здесь. И сейчас.       — Позволь узнать... — начинает он, сосредоточенно хмурясь.       — Позволяю! — радостно кивает Сюэ Ян, и рожа у него до неприличия прежняя, — такой гремучей смеси наглости и харизмы Сяо Синчэнь ни в ком больше не видел. По крайней мере, в новой жизни так точно.       — Какого... — начинает он и замирает, мучительно закусывая тонкую губу. — С какой радости?... Об уровень и остроту его интеллигентного отчуждения можно порезать пальцы. Тут бы и камень почуял. Но Сюэ Ян не камень, он просто хамло и никогда не признает, что ему где-то не рады. Ко всему прочему, он, кажется, не до конца понимает, что в дивном мире живёт не один.       — Дорогой друг, — говорит Сюэ Ян, шмыгая носом, и вытирает кровь с щеки с таким видом, будто бы это совершенно в порядке вещей. — Я у тебя с месяцок побомжую, ага? Не боись, мои ребятки не тронут, ты им нахрен не всрался с такой постной рожей. Бинт и пластыри есть? Сяо Синчэнь пытался протестовать ровно минуту. Пока давний знакомый втаскивал в его студию свое барахло. А потом как-то смирился, затих. Принес пластырь, аптечку, заварил лапши на двоих, поймал белых мышей и запер их в клетку. Сюэ Ян тискал жирного, слепого кота и гонялся за местным зоопарком по периметру комнаты. Так они и оказались втроём: хозяин, обуза и старенький холодильник.       ...В середине июня Сюэ Ян притащил в дом дворового вида девчонку, по-пацански худую, белую как молоко, с острыми коленками, грязным лексиконом и розовым пластырем через нос. Девчонка сморкалась в подол застиранного платья и с порога развалилась на чинно застеленном диванчике Сяо Синчэня, как была, с улицы, вся в пыли, в армейских ботинках, грязь на которых давали в высоту два или три сантиметра.       — Это кто? — спросил Сяо Синчэнь, возвратившись домой под вечер. — И как это понимать? Сюэ Ян оторвался от народного творчества в виде установки небольшой раскладушки только для того, чтобы выругаться. Две железки с щелчком закрылись, едва не укоротив ему пальцы.       — Ты че, Синчэнь, Слепышку свою не признал? — гадко хихикнул он. — Запустил ты ребенка, Синчэнь. А тот принялся устало раскладывать купленные продукты по степени нужности. Без слов было ясно — теперь их в квартире четверо....       — Пятеро! — заявил Сюэ Ян, которому, видно, жара ударила в голову, буквально через парочку дней. — Если не считать твой зоопарк. И втащил в дом телевизор.       — Придурок! — громко заявила А-Цин, как раз занятая поеданием чужих йогуртов. — Лучше бы вентилятор купил. Или кондёр! Слепой кот, за этот год схуднувший, как минимум, в шестеро, но все ещё похожий на шар, принял боевую стойку и распушил обрубок хвоста. С А-Цин он не был согласен, но так как костлявые руки имели привычку заворачивать его в разные тряпки и таскать этот орущий батон из угла в угол, стал подхалимом и пессимистом. Вообще, по степени дерганности, его легко обходил только Сяо Синчэнь, которому давно стоило начинать пить разные травки. От нервов. Сюэ Ян, как выяснилось, припер телек во имя компьютерных игр, а потому, и для Синчэня, и для А-Цин все несмелые мечты и желания обратились в бренную пыль. Сюэ Ян расчертил полы студии на сектора, а назойливую А-Цин едва не пинками загнал на второй этаж. Сяо Синчэнь, конечно, счёл нужным заметить, что "второй этаж" называется антресолью, но Сюэ Яну было глубоко до задницы что там и чем называется.       — Ниче, не помрёт, — хмыкнул он в ответ на возмущенные вопли соседа. — Что ей, думаешь, много места, что ль, надо? Дымить без остановки она и под потолком может, верно, А-Цин?       — Предатель!!! — истошно рявкнула сверху А-Цин.       — Она курит? — поднял брови Синчэнь.       — Она укуривается — улыбнулся во все тридцать два Сюэ Ян.       — Не правда!!!       — Ты ей позволил курить?!       — Она ещё и пьет... — поддакнул "предатель". —Вечерами, тишком. И покупает по поддельному паспорту свои фруктовые пива. Синчэнь, не хватайся за сердце, что ты, сам никогда подростком не пил... Че, правда не пил?! Синчэ-еээнь...       — СЮЭ ЯН!!! — с антресолей с грохотом прилетел стоптанный девичий сапог. Почему он летом валялся у А-Цин под рукой, Сяо Синчэнь решил даже не думать.       — Что ты с ней сделал, урод?! — рявкнул он, чтобы хоть немного очистить совесть. — Чему ты ее научил?!! В последние несколько месяцев он чувствовал себя совершенно больным от этого дурного соседства. Шанс на спокойную жизнь развернулся к нему аккуратненько жопой. Сяо Синчэнь был как никогда близок к нервному срыву.       — Да не позволял я никому, ничего я не сделал, оба захлопнулись, быстро! Сяо Синчэнь ровно с минуту смотрел больным, ничего не выражающим взглядом на встрепанного Сюэ Яна со следом подушки на щеке, на его необъятных размеров толстовку. Затем на А-Цин, которая сидела на лестнице и строила им рожи. А затем со стоном закрыл лицо руками.       — Почему вы не можете просто оставить меня в покое? — слабо, почти болезненно спросил он. — Почему вы опять свалились мне на голову? Почему вы считаете, что я рад вас видеть, что хочу жить с вами бок о бок, почему вам не кажется, что я ПРОСТО ХОЧУ ВАС ЗАБЫТЬ? Я хочу тишины, понимаете? Я хочу спать нормально, а не дёргаться от завываний металла, не слушать ночами твой мат и агрессивное щёлканье приставочных клавиш. Я не хочу жить с постоянной мигренью, ведь кроме меня здесь все дымят денно и нощно. Я не хочу находить в своем холодильнике только пиво вперемешку с носками. Я не хочу, чтобы моих мышей разнообразия ради красили в жёлтый цвет. Я не хочу переживать из-за потёри работы только потому, что вы двое сидите у меня на шее. Я устал, понимаете? Сюэ Ян, я не сказал, что простил тебя. А-Цин, я не горел желанием подселять в свой дом ещё и тебя. Вы меня... заколебали оба! Понятно? Он стоял, тяжело дыша и затравленно озираясь по сторонам. В поле зрения попадала темная, залепленная плакатами, захламленная половина Сюэ Яна и немного безликий уголок А-Цин, который она так и не успела обставить. И почему-то эти двое вызывали только одно желание — сотворить смертоубийство во имя спокойствия или свалить нахрен подальше. Это считалось за одного. Синчэнь вдруг осознал свою полную неспособность в области мирных переговоров, объяснений и прочей демократической лабуды. А потому он просто ушел — пнув на ходу заваленный обертками столик, захватив чужое пальто, кажется, принадлежавшее Сюэ Яну и мстительно грохнув дверью. На улице шел мерзенький дождь, ветер задувал во дворы и обдавал с головы до пят острым брыгзом воды. Ко всему прочему, стояла непроглядная ночь, кисельная, душная — лето, что с него взять? Лицу было жарко и липко, на зубах натурально хрустел песок. Сяо Синчэнь сидел на лавочке самым что ни есть бедным родственником, мать его, Гарри Поттером из третьего фильма. Синчэнь видел что-то такое по телевизору, один раз, когда с Сюэ Яна случился акт невиданного милосердия. У Сяо Синчэня был вид продрогшей до почек вороны: с ресниц капает, в горле подозрительно колко, а в носу шмыгает влага. Синчэня трясло и коробило. Родное окно, оккупированной человекоподобными тараканами студии, походило на вырезанный в ночь кусок лимонного шелка. На него впору бы выть, но тошно. Ночь и тоска, а главное — нечеловеческая усталость, ниче так. Располагают. Синчэню казалось, что он мысленно утонул в этом сраном ливне, заснул в его тишине. На него нашло странное отупение. Он больше не думал, ничего не хотел и даже почти не сердился. Только губы странно дрожали, в глазах было остро и холодно, а ощущение мокрой ткани смутно напоминало о чем-то другом.       ...Ближе к трем ночи от подъезда отваливается темная фигура Сюэ Яна. Этому некрасиво плевать и на дождь, и на жару, и на стремительно мокнущую толстовку с какой-то грудастой мультяшкой. Он просто подходит, буднично бросает: «Завязывай» и тянет Синчэня назад, буквально тянет. За шкирку.       — О, бродячий истерик вернулся!... — истошно орет А-Цин, свешиваясь со своей постели и показывая Синчэню язык. И затыкается. Взглядом Сюэ Яна можно размазывать по столу. Очень тоненьким слоем.       — Спать, — вкрадчиво говорит он. — Сейчас. И что удивительно, А-Цин впервые за все это время не спорит. Она только обиженно хмурится и наблюдает как в полутьме студии, при свете красноватого абажура, Сюэ Ян стаскивает с Синчэня мокрые вещи и кидает их в угол.       — Переодевайся, падай и спи, — наконец говорит он. — И парься меньше. Усёк? Синчэнь отвечает нечто настолько нечленораздельное, что лучше бы уж молчал. Потом он какое-то время и правда молчит, возможно, обдумывая что-то. А-Цин косит одними глазом и ей неплохо так видно, что на Синчэне уже чужая футболка, а шоколадом его кормят едва не насильно. Она с ухмылочкой отворачивается и лезет под одеяло, чтобы сделать затяжку одноразовой ашки. Простыни пахнут черешней. А когда вылезает назад, то буквальное первое, что видит в неярком свете — это тонкие пальцы Синчэня, цепляющиеся за затылок Сюэ Яна. Второе — это, скорей, дорисовка — тот сжимает его бока с разных сторон и агрессивно, с напором целует. А по полу снуют жирные, белые мыши.       — Ты в своем уме? — устало спрашивает Синчэнь, когда его наконец выпускают.       — Это тебе для улучшения памяти — говорит Сюэ Ян, выгоняя на лицо нахальную лыбу. А-Цин больше не смотрит. Только утыкается хитрым лицом в подушку и тихо хохочет, стараясь заглушить этот звук. Теперь она почти уверена — эти друг друга заслуживают. Они заслуживают все это. Вот так.       А, ещё. В прошлой жизни у них абсолютно точно что-то там было.