Hypnotized

      You are poison breathing       Just a fire demon       Take my soul, leave me here       I'm a shell, I'm heaving       Deep breath       Deep breath, searching for air I said       We don't want you here       We don't want you here       Ты — яд, дышащий       Совсем как огненный демон       Забери мою душу, оставь меня здесь       Я оболочка, я восстаю       Глубокий вдох,       Глубокий вдох, восстанавливая дыхание, я сказала:       Тебе здесь не рады,       Тебе здесь не рады       Всё её тело насквозь пропитано вязким ядом. Он слишком медленно, почти тянучи разливается по венам, заполняя собой каждую крохотную клеточку организма, и заставляет биться в предсмертной агонии. От боли Донна стискивает зубы и из последних сил старается не завизжать во весь голос: внутренности горят так, словно её сжигают на костре заживо, постоянно опрыскивая бензином. Но себя не обманешь, и невыносимые страдания находят отражение в её глазах: белки наливаются кровью — Донна готова поклясться, что со стороны она напоминает огненного демона. Только пылает она изнутри.       Донна ничего не говорит и не пытается просить о помощи — знает, что бесполезно; лишь внутренний голос протяжно молится всем известным ей богам. «Просто заберите мою душу. Пожалуйста. Хоть в самое пекло ада». Но смерть к ней чересчур милосердна: Донна всегда знала, что ходит у неё в любимчиках, в отличие от родителей и сестры. Смерть оставляет её в живых, но Донна себя живой не чувствует. На длинном столе лежит пластом вовсе не она, а кто-то другой: её восставшая из пепла, но жалкая, пустая, сломанная оболочка. «Глубокий вдох. Глубокий вдох».       Донна старается восстановить дыхание, пока внутренний голос насмешливо шепчет: «Тебе здесь не рады». Она наконец открывает глаза и находит подтверждение собственных мыслей в лице склонившейся над ней Миранды. Донна щурится и видит, как бледные губы Миранды подрагивают, а где-то в глубине её глаз стремительно сменяется целая гамма противоречивых эмоций: от местами детской радости до полного разочарования. Ей действительно были не очень-то и рады, но не совсем так, как она ожидала. Эксперимент удался, она не погибла, но сосудом для Евы так и не стала. Миранда ничего не говорит и, поджимая губы, отворачивается, приступая к записям в дневнике.       Что-то в Донне снова надломилось, но теперь в разы ощутимее, словно в её голове запустились необратимые метаморфозы. Донна пока не понимает, злится она или нет. В конце концов кроме Матери Миранды у неё никого больше не было. Имеет ли она право испытывать ненависть или гнев к такому холодному равнодушию? Но так ли должна реагировать обретённая мать? Донна игнорирует, как выстроенный в голове образ любящей семьи начинает давать сбой. Зато где-то на задворках её разлагающегося сознания мерзкий голос вовсе не желает затыкаться: «Тебе здесь не рады. Твоя новая мать тебе не рада». Донна приказывает ему замолчать и от обиды мысленно нарекает Миранду сумасшедшей сукой. Голос оглушительно громко смеётся и игнорирует её приказы: «А ты-то, милочка, лучше?»

***

      Come join us we want to play       Tell us all your fears       You don't want to run away       Now it's crystal clear       Присоединяйся, мы хотим поиграть       Расскажи нам о всех своих страхах       Тебе не хочется убегать       Теперь это кристально ясно       В доме Леди Димитреску хочется задохнуться от размеров комнат, высоких расписных потолков и обилия роскоши. Но ещё больше хочется задохнуться от её сумасшедших дочек.       Бэла, Кассандра и Даниэла кружат под замысловатую мелодию в центре зала и громко, беззаботно хохочут, пока Альсина, не обращая на них никакого внимания, раскуривает очередную сигарету и зачитывается новой книгой. Музыка плавно льётся рекой, и мягкий свет приятно разливается по всему помещению. На памяти Донны Альсина, несмотря на своё благородное происхождение, никогда не была заядлой любительницей танцев и шума, но своим девочкам позволяла и прощала абсолютно всё. Донна никогда не любила и всё ещё терпеть не может этот гиблый замок, но Матерь Миранда считает, что ей стоит чаще проводить время со своей новой семьёй. Кто такая Донна, чтобы перечить матери? Она поглаживает Энджи по голове и считает минуты до конца осточертевшего ей вечера.       Больше всех Донне не нравилась средняя из дочерей Леди Димитреску, Кассандра. Слишком агрессивная, слишком жестокая, слишком неудержимая. Слишком, слишком, слишком. Донна совершенно не удивляется, ловя на себе именно её игривый, полный азарта взгляд.       — Мои милые сёстры, — хищно скалится Кассандра, облизывая свои кровавые губы. — Вам не кажется, что наша драгоценная Донна совсем заскучала? Как вы смотрите на то, чтобы немного её поразвлечь?       На это Даниэла мило улыбается Кассандре, но Бэла никак не меняется в лице. Втроём они недолго переглядываются и, кажется, молчаливо о чём-то договариваются. Бэла закатывает глаза и одним лишь кивком головы даёт своё согласие на таинственную авантюру. Донна ёжится от счастливых ухмылок Кассандры и Даниэлы: она вовсе не горит желанием идти куда-либо с ними и сделала бы это в самую последнюю очередь при крайней необходимости. Но её мнением никто и никогда не считал нужным интересоваться — без лишних слов Даниэла берёт её за руку и утягивает с кресла за собой вглубь коридора. Донна только успевает схватить Энджи и покрепче прижимает её к груди, боясь выронить по дороге. Каблуки стучат по каменному полу, пока они спускаются куда-то вниз. Донна лишь предполагает, куда её ведут, но не спешит уточнять. Зная сестёр, в голову им способно прийти что угодно и когда угодно, и вряд ли её ждёт нечто приятное.       Они оказываются в одной из пыточных комнат: по крайней мере, Донне кажется, что она предназначена именно для этого. Её взгляд сразу же цепляется за худенькую молодую служанку, подвешенную вверх ногами, и ей становится невыносимо дурно. Задыхаясь, Донна всё-таки роняет Энджи на пол и прикрывает рот рукой. Нет-нет-нет, она не будет в этом участвовать. Только не в их садистских играх. Пока Бэла и Кассандра, тихо переговариваясь, ходят вокруг будущей жертвы, придирчиво осматривая ту со всех сторон, Даниэла поднимает куклу с пола и заботливо поправляет ей волосы.       — Какая красавица, — весело говорит она и принимается внимательно рассматривать её белое платье. — Сделаешь мне похожую?       Но Донна её не слышит. Донна не хочет, очень не хочет, но пристально вглядывается в бледное лицо подвешенной девушки и не может выдавить из себя ни единого слова. Даниэла перехватывает её полный ужаса взгляд и щёлкает перед ней пальцами, привлекая к себе внимание.       — Эй, золотце, — неуместно тепло улыбается она и берёт Донну за руку. — Что с тобой? Расскажи, что тебя так пугает?       Донна всё ещё напряжённо молчит и продолжает прожигать взглядом служанку, которой совсем скоро предстоит умереть страшной, мучительной смертью. Разумеется, она никогда не занималась самообманом и прекрасно понимала, как и чем питаются женщины Димитреску. Но смотреть на это? О чём они думали, ведя её сюда? Донна вновь игнорирует, как выстроенный в голове образ любящей семьи начинает давать ещё один сбой. Даниэла всё понимает без слов и улыбается ещё шире.       — Золотце, пойми: люди — наша пища. Без них мы умрём, и ты это прекрасно знаешь. Одним больше, одним меньше. Так какая разница? Эта девчушка тебе никто, как и нам. Ты же не плачешь, когда поедаешь запечённого кролика? Пойдём, — мягко говорит Даниэла, подводя Донну чуть ближе к центру. — Ты не обязана ничего делать, можешь только посмотреть, как мы с ней играем.       Что-то с хрустом ломается в Донне вновь. Пока Кассандра с остервенением раздирает служанке горло, а Бэла довольствуется её запястьем, Донна не отрывает от них затуманенного взгляда и еле заставляет себя не моргать. «Мне надо к этому привыкнуть, вот и всё. Что может быть проще?» Периодически вымазанная в крови Даниэла поворачивает к ней голову и озорно подмигивает — Донна душит нарастающее отвращение, жеманно улыбается ей в ответ и, пожалуй, слишком сильно прижимает к себе Энджи, рискуя проломить ей фарфоровые ручки. Она читает в самоуверенных глазах сестёр нескрываемое самодовольство: «Очевидно, тебе больше не хочется от нас убежать. Мы это видим».       «Чокнутые твари», — думает Донна, а внутренний голос злобно хихикает и продолжает вкрадчиво нашёптывать: «А ты-то, милочка, лучше?»

***

      Can't you see you're hypnotized       Locked inside those lies       No don't you go out at night       You'll end up hypnotized       Hypnotized       Разве ты не видишь, ты загипнотизирована       Заперта во лжи       И не вздумай выходить по ночам       Ты будешь загипнотизирована       Загипнотизирована       Донна всегда находит успокоение не только среди любимых кукол, но и у себя в саду. Возможно, потому что она любит цветы? Или потому, что цветы дарят ей то, чего у неё и в помине нет?       Пыльца рисует ей прекрасные картины давно ушедших дней. Донна может снова увидеть задумчивого, увлечённого своей работой отца за созданием очередной куклы. Донна может снова увидеть красавицу-мать, заплетающую ей волосы в две пышные косы. Донна может снова увидеть малышку Клаудию и даже не испытывать при этом раздражение от её надоедливого плача. Чего Донна никогда не видит, так это счастья и радости в новой семье.       В галлюцинациях они приходят к ней только за тем, чтобы как можно больнее задеть и сильнее унизить. Карл обычно называет её полоумной идиоткой, в своей привычной манере не скупясь на изощрённые ругательства и оскорбления. Моро заливается премерзким, хлюпающим хохотом и пускает слюни от одного лишь её раздосадованного вида. Альсина неприятно скалится, стряхивая пепел прямо Донне на голову. Хуже ножа режет взгляд Миранды: холодный, насквозь разящий неприязнью и разочарованием. Она презрительно оглядывает её с ног до головы и гордо разворачивается, убираясь восвояси. Сквозь слёзы Донна учится контролировать пыльцу и её воздействие на себя — она в этом преуспевает, но гадкий осадок остаётся на душе и не желает из неё убираться.       Донна больше не выходит в сад по ночам: в тёмное время суток пыльца ударяет в голову сильнее, чем при свете дня. Вместо этого она шьёт для Энджи новый ботиночек, пока её верный спутник — голос — вновь, словно червь, разъедает ей остатки изрядно искалеченного разума: «Разве ты не замечаешь, что живёшь будто под гипнозом?»       Впервые Донна с ним покорно соглашается и не желает спорить. Она лжёт, когда говорит себе, что простила Миранду за эксперименты с Каду. Лжёт, когда говорит себе, что ей приятна компания Леди Димитреску и её дочерей. Лжёт, когда убеждает себя, что привыкла к постоянным насмешкам Карла и нескончаемому нытью Моро. Донна откладывает нитку с иголкой, берёт Энджи на руки и выходит во двор. Она как можно глубже вдыхает ночной морозный воздух вместе с пыльцой и не пытается сопротивляться её эффекту. Фигуры приёмных братьев, сестры и матери моментально материализуются перед Донной, готовясь осыпать её новой волной унижений. Она больше не строит фантазий о любящей семье.       «Как же я вас всех ненавижу, выжившие из ума сволочи», — думает Донна, и голос вновь задаёт ей тот же самый избитый вопрос: «А ты-то, милочка, лучше?»       — Да, — пищит в её руках Энджи, заливаясь истеричным смехом. — Я лучше.