Четыре сезона

Осень. Ночь выплескивает на широкие проспекты их города холодную темноту. Улицы стремительно пустеют, когда ноябрьский ветер, почуяв свободу, забирается под каждый поднятый воротник и туго завязанный шарф. Электрический свет фонарей меркнет под напором небесной черноты. Тишина захватывает каждый квартал и перекресток. Она правит уверенно. Поглощает редкие сигналы машин такси и пьяную ругань в переулках. Клаус стоит на пороге алкогольной лавки: облупившаяся вывеска, старые деревянные полки, хозяин эмигрант с женой, которая едва ли дотягивается макушкой до его плеча. В левой руке Клаус держит завернутую в бумажный пакет бутылку куантро, в правой неподожжённую сигарету. Он плавно перекатывается с пятки на носок, всматривается в чистое стекло, стараясь рассмотреть улицу за своим взъерошенным отражением. — Мы всё равно закроемся, — хохочет хозяин лавки, — так что рано или поздно тебе придется выйти туда. Чертовы муссоны... — Зато летом весь город пахнет океаном, — бормочет Клаус себе под нос. Зажатая между пальцев сигарета слегла подрагивает, и он подносит руку ко рту, сжимает сухой фильтр зубами, выдыхает через нос. Напряженно, будто перед прыжком в пропасть. Бумажный пакет шуршит — так сильно он перехватывает бутылку. — Это сказки всё, — не унимается лавочник. — Летом здесь воняет только выхлопными газами и пылью. Клаус морщит нос, но не отвечает. Он знает другой запах этого города. Другой вкус. Пропускал, игнорировал много лет подряд, а тут вдруг споткнулся, разбил нос и открыл глаза. Узнал, что есть что-то кроме сладковатого запаха пропитавшего каждую клеточку его тела, что-то больше, чем немеющие десна, что-то чище, чем стеклянные стены. Он шарит рукой в глубоком кармане старого пальто: длинные пальцы натыкаются на связку ключей, обертку от конфеты и карточку для метро. Наконец он нащупывает тяжелую бензиновую зажигалку. Клаус игнорирует возмущенный оклик хозяина лавки, чиркает кремнием и глубоко затягивается. Мелодия ветра жалобно звякает, когда он ступает на покрытый трещинами тротуар. Лавочник хмуро смотрит на истоптанный коврик у входа и густое облако дыма, медленно рассеивающееся в воздухе. Клаус борется с налетевшим на него ветром. Взмахом головы отбрасывает назад отросшие кудри, перехватив сигарету губами поправляет толстый шарф и не отступает ни на шаг. Он уверенно идет вперед считая, что пару кварталов пути не стоят узких эскалаторов, вонючих вагонов и изрисованных стен подземки. Когда из заставленного мусорными баками переулка, под свет фонаря к нему навстречу выходит Бен он и бровью не ведет. — Где пропадал? — спрашивает Клаус замедляясь. Бен всё такой же. Призрачно живой, в кожаной куртке, толстовке и с чудным чубчиком. Ветру не победить его волосы. Сколько бы потоков воздуха не бросалось на его фигуру ни одна прядка не шевелится. Он хмыкает. — Топтался за твоей спиной, сверлил затылок взглядом, молчал. — Вот и славно. Клаус окидывает брата изучающим взглядом, а потом спохватившись кутается в плащ посильнее и прибавляет шагу. Вдали вспыхивает свет полицейской машины, секунду спустя незамысловатый свист ветра прерывается сиреной и автомобиль на высокой скорости проносится мимо них. Клаус стряхивает пепел, рассматривает остаток сигареты между пальцев и щелчком отбрасывает окурок в сторону. Тлеющий огонек столкнувшись с асфальтом рассыпается крошечным красным салютом. Клаус прячет руку в карман, сжимает окоченевшие пальцы в кулак. — Я думаю — мне пора. Голос Бена теряется в этой мгновенно наступившей тишине. Мир, захлопнув рот замирает. Клаус останавливается. Резко, дергано. Подошвы ботинок вмерзают в землю за считанные секунды. Шейные позвонки зудят, просят его обернуться, требуют движения. Обернись и скажи, что он чокнулся. Клаус сжимает пальцами внутреннюю подкладку кармана. Пытается проигнорировать дрожь, которая волной проходится по худому телу сковывая мышцы, причиняя физическую боль. Будто всё снова перевернулось с ног на голову, и у него снова ломка, холодный пот и прокушена щека. Он почти чувствует кровавый металлический привкус. Но крови нет. Клаус даже проводит тыльной стороной ладони по губам, убеждаясь в этом. Ничего кроме влажного блеска слюны на коже не остается. Повтори что ты, мать твою, сказал? — Я не боюсь, — Бен продолжает говорить что-то у него за спиной. Его голос уверенно стучит в висках Клауса, бьет в затылок, расползается где-то под сердцем. — Я перестал бояться целую вечность назад. Но я оставался с тобой, потому что был нужен тебе. Потому что ты не… — Нет. — Клаус, отпусти меня. Номер Четыре всматривается в темноту перед собой, смаргивает подступившие то ли от ветра, то ли от чего похуже, слезы. Клаус одним уверенным движением срывает с квадратной бутылки акцизную марку и крышку. Несколько больших глотков. Так, чтобы в нос ударил терпкий запах апельсина. Так, чтобы закашляться. Чтобы пищевод обожгло огненной смесью. Быстрей бы разнеслось по организму и стерло последние несколько минут из памяти. Не сейчас. Ты что издеваешься? — Клаус, это не может продолжаться вечно. И ты готов, даже если не признаешь этого. — Пошел ты, — Клаус делает еще один глоток. Он снова трясет головой. Сбрасывает весь этот налипший на него бред, расправляет спину и не оборачиваясь продолжает идти вперед. Слышит призрачные шаги за своей спиной. След в след. Клаус знает, что от самого себя ему не сбежать, но попыток не оставляет. Они в молчании преодолевают почти два квартала. Проходят мимо круглосуточного супермаркета, трусцой через огромную стоянку машин, почти спринтерским бегом через широкий перекресток со сломанными светофорами. Красный свет без остановки мигает, заливая белые полоски на асфальте кровавыми разводами. Да чтоб тебя. Клаус, остановившись оборачивается к пустоте. Моргает от удивления, даже отступает на шаг назад. Страх, жадно причмокивая, сжимает его сердце в своих лапах. — Я здесь, — раздается откуда-то сбоку. Но Клаус не находит в себе сил посмотреть на брата. Он проводит рукой по лицу, зачесывает волосы назад и вдруг замечает, что ветер стих. Что стихло вообще всё вокруг. Ничего кроме гулко бьющегося сердца. Только его сердца. Я не смогу. Мне не хватит ни сил, ни смелости. Ты просишь невозможного. Клаус стоит на краю пропасти. Она разевает пасть обещая познакомить с его старой подружкой Смертью. Сладкой, страшной, манящей. Он снова там, на кладбище у могилы сестры, у Чу за бархатным столом, смотрит в зеркало на свое затерявшееся в белом порошке, отражение. Он снова в ванной, Кэй что-то бормочет в комнате, Пятый чем-то недоволен, а Дейв умоляет его. Еще полдозы. Еще один вдох. И станет легче. И всё закончится. — Клаус. Бен этой ночью настойчив и терпелив. Он распутывает клубок за клубком в попытках достучаться до сути. Он пытается докричаться до Клауса что есть мочи. Пытается уничтожить страх, отвести в сторону беду, затоптать эгоизм, показать другую сторону всего этого кошмара. Он много говорит, пока Клаус заставляет свое тело двигаться. Чем ближе Академия, тем труднее ему передвигать ноги. Он подкуривает новую сигарету, но затянувшись пару раз отбрасывает ее в сторону. Его трясет от холода и злости. Непонимание переполняет его. Он грызет обветренные губы и идет вперед несмотря ни на что. Голос брата то вспыхивает где-то над ухом, то гаснет глубоко внутри. Шторм прекращается в нём в одно мгновение. Кто-то щелкает тумблером. Этот щелчок эхом разносится по опустевшим комнатам его головы. Клаус не чувствует ничего кроме усталости. Она накатывает на него резко. Он обнаруживает себя у кованной калитки у входа в Академию. В холле горит свет и отблески разноцветного витража причудливой мозаикой ложатся на широкие ступени. Там внутри кто-то есть. Кто-то далекий, совсем забытый за эти несколько кварталов пути. Сожжённый в памяти дотла и восставший из пепла. Почти как птица феникс. Клаус сжимает свободной рукой металлическую решетку, прикрывает глаза, цедит сквозь зубы: — Ты трус. — Нет, — Бен топчется за его спиной. — И ты не трус. — Я не хочу, чтобы ты вот так… — Клаус. — Бен. Произнести это имя вслух оказывается куда больнее, чем предполагалось. Сердце замедляет свою работу, сжимается в ожидании сильного удара извне. Клаус делает глоток ликера, закусывает губу. Он знает, какие слова с минуты на минуту скатятся с его языка, от того и качает головой из стороны в сторону отрицая происходящее. Но жизнь предает его. Тело, мозг, всё его нутро делают что-то совсем противоестественное. Кто-то говорит это за него. Потому что сам он не сможет сделать этого никогда. Не в этой жизни. — Кидало. Никто не отвечает ему. Клаус шмыгает носом и поднимается на порог Академии надеясь на то, что разговор не окончен. Что Бен вернется к нему воскресным утром. Просто потому, что истинное прощанье не должно быть таким. Осенним, холодным и злым. Клаус открывает входную дверь, и теплая волна почти сбивает его с ног. Яркий свет заливает холл представляя его взгляду подставку для зонтов и вешалку с двумя пальто. Из гостиной до него долетает приглушенный звук разговора. Стоит ему щелкнуть замком как голоса затихают, он прикрывает глаза, облокотившись спиной на дверь. Баюкающую тишину нарушает неуверенный голос Кэй. — Клаус? — Я… — Клаус запинается, чувствуя короткую и очень острую боль в сердце. Мгновенную. Тут же отпустившую. Забравшую с собой какие-то тугие сети, разорвавшую нити. Он ухмыляется уголком рта прислушиваясь к шороху. Кэй наверняка сейчас выкарабкивается из-под теплых пледов, освобождается из крепких рук Пятого, отставляет чашку на журнальный столик, заваленный книжками. Она, хмурясь, появляется в дверном проеме. Сонная, в красной пижаме с все же прихваченной чашкой в руках. — Ты… — Я дома, — отзывается Клаус очень тихо. — Принес куантро, как ты и просила. Так что с тебя коктейль. А с Пятого, — он прочищает горло, повышая голос, — поменьше недовольных рож! Мне нужно было пройтись. Кэй забирает из его рук бутылку и пощупав его ледяные пальцы фыркает, а затем направляется в сторону кухни, не обронив больше ни слова. Она немногословна уже очень долго, но он не успевает подумать об этом — Пятый появляется в холле. Он выглядит смешным: взъерошенные волосы, развязанный галстук, подвернутые рукава рубашки. Пятый опирается о дверной косяк и смотрит на Клауса долгим считывающим взглядом. — Я дома, — Клаус смотрит брату прямо в глаза. Пятый коротко кивает, отворачивается обращая свой взгляд на вытканные на обоях узоры. Клаус выдыхает и сбросив пальто на вешалку подходит к лестнице. Спокойный голос Пятого настигает его на седьмой ступеньке. — Я рад, что ты вернулся. Я всё еще думаю, что могу понадобиться вам. Потому что мы — семья. Зима. Пятый абсолютно не верит тому, что видит. Ему кажется, что все происходящее в огромной гостиной его дома, прикинувшийся очаровательной сказкой кошмар. Он не участвует в представлении предпочитая быть в стороне. Собранным, настороженным, ожидающим сиюминутного пожара. Тем временем в углу у самой барной стойки Клаус с Эллисон устанавливают высокую зеленую ель. Живое, изумрудно-зеленое дерево настолько велико, что верхние ветки цепляют деревянные балки открытого второго этажа. Ёлка выглядит совсем голой, но судя по количеству коробок, расставленных по полу вокруг — это ненадолго. Запах свежей хвои распространяется по дому непозволительно быстро. Он пропитывает тяжелые портьеры, впитывается в мебельную обивку, липнет к телу. Пятый взглядом провожает бегающую от коробки к коробке Клэр. Ярко-голубое платье малышки щедро увешано рюшами, и она напоминает ему без остановки хохочущую фею забытого всеми волшебного острова. Проснись. Пятый обхватывает чашку рукой и чувствует, как внутреннюю сторону ладони пробирает жаром. Они застали его врасплох ранним утром. Бодрый Клаус, Эллисон пахнущая морозом и дорогой, и розовощекая Клэр. Сонный Пятый, нервно улыбнувшись сестре, оборачивается просто для того, чтобы посмотреть на удивленное лицо Кэй. Но кровать пуста, и он запоздало вспоминает, что Кэй не будет до самого вечера. Пятый остается один в этом шторме из искренней радости и болтовни. Время этим днём ломается. Стоя в гостиной Пятый уверен, что десяток часов пролетел в одно мгновение, хотя полдня назад он точно знал, что они наматывают сотый круг по Волмарту и это не кончится никогда. Конечно же его никто не слушает. Все доводы о том, что они никогда не праздновали рождество рассыпаются в пыль. — Что значит «никогда», Пятый? Ты пропал на несколько десятков лет. Это ты никогда не праздновал рождество, а не мы. Пятый знает, что Эллисон лукавит, но глядя на Клэр, которая разматывает маленькими пальчиками черные провода гирлянды прикусывает язык. Это рождество для неё. Для этого светлого лучика, который одним своим присутствием делает их другими, правильными людьми. Она притопывает ножкой и все они в одно мгновение становятся любящей и цельной семьей. Клэр налаживает коммуникацию между ними и глазом не моргнув. Немного детского смеха, щепотка волшебной пыльцы в виде перевёрнутой коробки конфетти, пятьдесят грамм виски в кофе и вот они уже даже не ссорятся из-за елочных игрушек или того, что Эллисон натягивает на стоящего в проходе Пятого шапку Санты. Клаус лишь присвистывает и предлагает измазать Пятого зеленым гримом. Клэр конечно же расстраивается, не обнаружив Кэй ни в одной из комнат дома. Она долго ходит за Пятым по попятам. В Академии, супермаркете и на рождественской ярмарке. Цепляется ручкой, спрятанной в неоново-розовую варежку за рукав его пальто, деловито морщит нос и нарочито громко спрашивает одно и то же. Где Кэй? Когда придет Кэй? Прошло уже достаточно времени, чтобы Кэй пришла? Мы можем ей позвонить? Поторопить? Где Кэй, которая умеет делиться с ней блестящими и теплыми смешинками? Это было так здорово в их первую встречу. Настоящее волшебство! Так где же Пятый спрятал её лучшую подружку? Где Где Где? Пятый не знает, как сказать маленькому человеку о том, что Кэй, наверное, разучилась колдовать. Он даже не знает как сказать об этом самому себе. Не знает как поговорить об этом с самой Кэй. Прошло уже много недель, еще больше дней, а он всё еще ни разу даже не заикнулся об этом. Каждый раз, когда смелости в нем было ровно настолько чтобы начать диалог, что-то случалось. То Кэй звонили из бара, то дни были слишком пасмурными, то Мардж обрывала телефоны заваливая вопросами об отцовском доме, то Джил заезжала и выхватывала подружку из его рук. Пятый злился, фыркал и хлопнув дверью закрывался в отцовском кабинете. Книги не приносили ни ответов, ни облегчения. Широкие абзацы текста и идеальный отцовский почерк только выводили его из себя. И он возвращался к нулевому меридиану молчания. Снова и снова. Они не говорят о произошедшем. Наступают на одни и те же грабли. Пускают историю по уже знакомому всем сценарию, но он не находит в себе сил остановить это. Клаус, находящийся в блаженной уверенности того, что всё пройдет, только и делает что таскает Кэй к океану смотреть на волны и кормить чаек. Он всегда возвращается с ней глубокой ночью и пока она принимает душ, позволяет себе выкурить сигарету на кухне в компании Пятого. Но Клаус не говорит ничего нового. Сплошная мантра о том, что им всем нужно время. Он это знает, Бен это знает, и они в этом уверены. Пятый же уверен только в том, что беда свинцовыми тучами клубится на горизонте готовясь завалить их снегом и леденящим ужасом последствий. Они умрут в этой вечной мерзлоте. Из-за своего упрямого молчания и трусости. Клэр, воодушевившись подбадриваниями Клауса и матери с довольной улыбкой вставляет штекер в розетку и метры гирлянды озаряют гостиную разноцветными вспышками. Пятый выныривает из серых мыслей отвлекаясь на праздник света и девичьи визги. Клэр хлопает в ладоши, пока Клаус, улыбаясь поднимает её вверх и усаживает на свои плечи. Эллисон поджав ноги на одном из диванов расслаблено выдыхает и тянется к стоящему бокалу вина на журнальном столике. Я даже не знаю как ты отреагируешь на всё это убранство, Кэй. Потому что я даже не понимаю, как я на это реагирую. Будто это всё не мое, знаешь? Я здесь лишний. Подскажи мне что… — Что тут у вас? — знакомый голос пробивается сквозь бесконечный поток его сознания. Кэй стоит за его спиной. На её распущенных волосах снежинки превращаются в капли воды, оседая росой на густых и темных прядях. Пятый смотрит в её глаза и чувствует себя полностью безоружным. Как тогда, когда он пришел домой пропитанный кровью и смертью, пахнущий порохом и огнем. Один её взгляд навсегда перекроил что-то в его естестве и теперь снова. Это лобовое столкновение, которое разом лишает его любой силы и обороны. Он просто открывает рот надеясь, что его губы скажут что-то за него. Как-то прокомментируют всё это буйство, шапку Санты на его голове и ребенка визжащего что есть мочи. Но он забыл все слова и вряд ли сможет их вспомнить. — Кэй! — Клэр барахтаясь на плечах Клауса, путаясь в широком капюшоне толстовки, требует немедленного спуска на пол. Пятый словно в замедленной съемке видит, как Кэй глядя на малышку приседает на корточки и разводит руки в стороны. Клэр бежит к ней изо всех сил, влетает в раскрытые объятия волшебным огнем. Она хохочет так звонко, что Пятому кажется — Кэй оглохнет. Но та лишь крепче прижимает к себе маленькое тело, прячет нос в ее волосах и улыбается. Такой искренней улыбкой, что Пятый готов поклясться чем угодно, он чувствует, как слабая рябь горячей эмоции пробегает в его сознании. Он, тряхнув головой, отбрасывает наваждение, но подошедший к нему Клаус выглядит таким же озадаченным. Кэй отпускает Клэр и та, повиснув на её руке настаивает на обширной экскурсии их гостиной. Пятый, глядя на Клауса бормочет: — Показалось. Кэй кое как стягивает пальто с худых плеч и не дотянувшись до вешалки протягивает одежду Пятому. Он принимает черную ткань из её рук и немного прихватывает девушку за запястье. Большой палец быстро нащупывает сердечную жилку, пульсирующую вену. Пятый надавливает на теплую кожу всматриваясь в глаза Кэй. Мы не можем так бездарно всё угробить. Я не могу позволить этому случится снова. Ты слышишь? — Всё в порядке? — спрашивает Пятый. И вдруг они оба понимают, что это не дежурный вопрос. Они замирают. В пространстве теряется Клаус, умолкает смеющаяся Клэр, исчезает приветствие Эллисон. Не остается ничего кроме кристально чистой правды и них смотрящих друг на друга во все глаза. Пятый не верит, что спросил об этом так и сейчас, Кэй не верит в то, что вообще это услышала. Она находится очень быстро, почти мгновенно. Но спрятать испуганный взгляд не успевает. Как и правду, лезущую наружу. — Я… — Кэй моргает, старательно возвращает в мир краски и звуки, — нет, но…. — Кэй! Кэй! Кэй! — Клэр дергает её как послушную куклу. — Смотри какая ёлка! Пятый выпускает запястье из своих пальцев предоставляя возможность сбежать и отсрочить неминуемое. Давая шанс собраться с мыслями и словами. И себе, и ей. Где-то далеко, над сводами их дома, за десятки кварталов до Академии первая электрическая вилка молнии вонзается в крепкий громоотвод одного из серебристых небоскребов. *** — Поразительно. Эллисон находит Пятого в отцовском кабинете. После легкого ужина и нескольких серий диснеевских мультиков, Клаус, прихватив тарелку кексов исчезает в своей комнате, Кэй вызывается уложить малышку Клэр спать, а Пятый, воспользовавшись общей суматохой прячется в кабинете. — Что именно? — он отрывает взгляд от отцовских записей, где последний сухими фактами старался описать силу Вани. — То, как вы ужились, — Эллисон мягко ступает по ковру и присаживается в кресло по другую сторону стола. — Вы будто… Не знаю. — Не имею ни малейшего понятия, о чем ты, — Пятый, вздернув бровь возвращается к записям. Эллисон фыркает и потянувшись вперед выхватывает из рук Пятого потрепанный дневник. — Поговори со мной, — просит она спокойно. — Не о погоде, картинной галерее или о том, почему Клэр такая шумная… — Эллисон. — Пятый, поговори со мной о вас. — Не припоминаю, чтобы у тебя был диплом семейного психотерапевта, сестренка, — нехотя язвит Пятый. Эллисон перебрасывает копну волос с одного плеча на другое, поправляет манжеты шелковой блузки и наконец смеряет брата насмешливым взглядом. — Ты ходишь, чернея тучи, Клаус пытается играть в весельчака, а на Кэй просто какая-то совсем не такая какой я её запомнила, — Эллисон постукивает пальцами по мягкому подлокотнику. — При этом, вы будто единый организм. Умудряетесь заканчивать друг за друга предложения, подаете миску с салатом, когда другой еще даже не попросил об этом и… Миллион примеров. — Мы живем под одной крышей, — Пятый пожимает плечами. — Ничего, как ты сказала, поразительного. — Вы живете втроем? — Эллисон пытается задать этот вопрос максимально нейтральным тоном. Пятый отрывает взгляд от портрета отца на стене и смотрит на сестру с прищуром. Эллисон разводит руками в сторону, мол, а что такого? — Кэй спит в моей кровати, — холодно отзывается Пятый. — А в общем и целом это не то, чтобы твое дело. — Ох, ну конечно же, — губы сестры растягиваются в отвратительно довольной улыбке, она подначивает его. — Так всё серьезно, а, Пятый? Пятый встрепенувшись как дикий зверек попавший под ледяной ливень смотрит на сестру во все глаза. Она забрасывает на меня ноги пока читает книги лежа на диване, я хожу с ней на выставки, спорю о том, где должны висеть кухонные полотенца и не забываю оповестить, что вернусь позже обычного. Я терпеливо посещаю с ней Мардж, а она молча заливает пятна крови на моих рубашках отбеливателем. Я перестал искать смерть, рассказал ей о своем детстве и почти каждую встречу целую её сразу в губы. Просто потому, что не могу удержаться. Мы иногда ссоримся, больше молчим, порой сбиваемся на длинные разговоры, о чем угодно. Я оттрахал её почти в каждой комнате этого проклятого особняка видя в этом что-то ритуально значимое, почти болезненную необходимость. Как думаешь... это серьезно? То, что она поселилась во мне, даже такая отстраненная, сломленная и разбитая — серьезно? То, что заочно она простила меня и Клауса. Это серьезно? Я вляпался, Эллисон. Серьезнее просто некуда. Пятый молчит, а улыбка на лице Эллисон гаснет. Она трактует это молчание по-своему, от того и хмурится. Откинувшись на спинку кресла Эллисон долго всматривается в свод потолка, а когда она подбирает слова, Пятому кажется, что он готов бросить в неё увесистой подставкой для перьевых ручек. — Тебе нужно найти кого-нибудь другого. — О чем ты говоришь? — Пятый вскидывается в одно мгновение. — Я вижу, что ты значишь для Кэй, а ты держишь её на вытянутой руке, как и каждого из нас. И вряд ли хоть когда-то сможешь дать ей то, в чем она нуждается, — Эллисон укоризненно цокает. — Мы-то к этому привыкли, а она… — Я вроде как-то четко выразился о том, что это вообще не… — Не мое дело, — Эллисон теряет напор и любопытство за пару вдохов. — Ладно-ладно, я просто хотела как лучше. Не хочу, чтобы ты просто сломал её, поддавшись собственному эгоизму. — Мы все всегда хотим как лучше, — Пятый встает из-за стола и отходит к двери. — Лучше было поступить так, а не иначе. Сказать то, а не другое. С рождеством, Элл. — Оно еще не наступило, — отзывается Эллисон совсем тихо. — Плевать. Пятый исчезает в серебристой вспышке оставив сестру одну. Он находит Кэй в комнате Лютера. Приоткрыв дверь, Пятый останавливается на пороге, прислонившись плечом к косяку. Кэй лежит на кровати рядом с сопящей Клэр, перебирая пальцами прядки она снимает с волос заколки в виде бабочек. Кэй аккуратно открепляет несколько розовых заколок, проводит пальцами по кудрявым волосам и улыбается. Она поднимает на Пятого теплый взгляд, и он чувствует острую нехватку воздуха в легких. Пятый скрещивает руки на груди и скользнув взглядом по её коленям, ухмыляется. Ты никогда не искала в этом спасения. А я? — Что? — шепотом спрашивает Кэй. — Никаких детей, — вдруг произносит Пятый. И это совсем не то, что он собирался ей сказать. Кэй удивившись приподнимает брови, и Пятый стойко выдерживает её насмешливый взгляд. Они никогда не говорили о «них». По обоюдному, чертовски молчаливому, согласию. А тут он сразу пришел с такой поправкой в договор. В контракт, которого даже не существует. То, что я сказал это и не собираюсь брать свои слова назад, достаточно серьезно для тебя, Элл? Достаточно показывает мое отношение к ней? Моё отношение к тому, что происходит? Кэй откладывает на прикроватную тумбочку все собранные заколки, поправляет плед на Клэр и подходит к Пятому. Она останавливается в шаге от него. В свете ночной лампы её глаза наполняются золотым блеском. — Мы всегда можем брать Клэр на выходные, — она едва заметно пожимает плечами. Внутренне Пятый подбирается не понимая, как реагировать на такие её слова. Он не находит ничего лучше, чем снова выставить защиту внутри себя, спрятаться в купол, подальше от этой честности. Но Кэй знает его. Знает, что означает этот его взгляд, нервно дернувшийся уголок губ и крепко сжатые предплечья. Она так спокойно принимает происходящее, что ему не остается ничего как со всей серьезностью сказать: — Я не шучу, Кэй. Никаких свадеб, покупок смешных котят, распашонок с рисунками динозавров. Никаких клятв, семейных психологов, выбора ламината и парных чашек. Я ничего из этого не дам тебе. Я просто не смогу, Кэй. Я не из этого теста. Я не дарю цветов, не покупаю конфет и не называю тебя милой. Мы никогда не состаримся вместе на берегу этого чертового океана. Потому что мы… я не такой. — Я знаю. Той же ночью, когда они по собственной воле превращаются в клубок сплетенных тел. Когда Пятый проникает в неё слишком глубоко, кусает за плечо слишком жадно и оставляет одним широким и бесстыдным движением языка влажный след на внутренней стороне её бедра, с губ Кэй слетает что-то совсем для него невообразимое. — Я люблю тебя. Мир раскалывается перед ним на части. Разлетается на миллиарды острых стеклянных осколков, которые вонзаются в его сердце превратив и без того глупый орган в подушку для иголок. Её хриплый голос теряется в полумраке комнате и его головы. Пятому дорого обходится сделать вид, что он этого не заметил. Кэй лежит под ним, раскрасневшаяся от едва сошедшего с неё оргазма, податливая и абсолютно беззащитная. Пятый не находится что сказать. Ни тогда, ни часом позже, ни через неделю. Он гоняет эту фразу в голове снова и снова. Даже не проси, Кэй. Я просто не могу. Весна. Промозглым мартом Кэй чувствует себя призраком, который охраняет темную обитель Академии. За четыре недели она успевает встретить на крепком пороге много отголосков не своего прошлого. Низкорослый мужчина в костюме и шляпе мнет в руках пухлый конверт и осмотрев её с ног до головы справляется о Пятом. Высокая истонченная женщина — пряди отливают платиной, платье слишком вычурно, а улыбка напоминает хищного зверя, рассматривает Кэй как диковинную зверушку. Высушенный годами бесконечной работы и старостью адвокат, безразлично смотрит на нее сквозь идеально прозрачные стеклышки очков. А дерганный парень с почти черными венами, которые выступают на изрисованных татуировками руках, вовсе отступает. — Я ошибся адресом, крошка. Но если твой вечер свободен, я могу написать тебе свой номер на салфетке. Им всем нужен Пятый или Клаус и никогда она. И они все крайне удивлены ей. Словно никого на всем белом свете кроме двух парней, живущих на отшибе в большом поместье, не существует. Но вот их приветствует Кэй, и они делают для себя открытие. Есть еще кто-то живой в этом приюте тревоги, скорби и молчания. Кто-то, кто умеет открывать дверь, когда слышит трель звонка. Это невзначай подмечает адвокат и Кэй ухмыляется, глядя на то, как закипает Пятый. — Приятно было познакомиться, мисс. Я уж думал мне придется вскрывать этот дом с ордером или объявлять федеральный розыск. Господа Харгривз не слишком-то уважительно относятся к бумажным процессам и нашим с ними встречам. Они всё приходят и приходят. Но каждый покидает особняк с пустыми руками. Пятый не подписывает контракты с Комиссией Времени, Клаус не уходит на поиски новой дозы. Кэй всё ждет, когда ей запретят приближаться к двери, но этого не происходит и она продолжает откликаться на звонкую мелодию, разливающуюся по дому. Поэтому когда в их жизни входит Кросби: пальто сшито по меркам, величавая походка, золотой ролекс — Кэй с вежливой улыбкой провожает его в библиотеку и ни взглядом ни словом не высказывает своего удивления. Ночью, когда она свернется в клубок под знакомыми горячими руками, Пятый всё равно скажет ей о цели прибытия этого человека. Он всегда утоляет её любопытство, даже когда она не просит. От Кросби хотя бы веет уверенностью, а в слабо горящих нитях своего сознания Кэй не находит и половины повода для беспокойства. Она не доверяет себе до конца, но Пятый тоже спокойно реагирует на прибытие мужчины и Кэй окончательно расслабившись возвращается к своей книге в гостиной. Клаус, не отрываясь от набросков в своем блокноте протягивает ей стакан с какао и маршмеллоу. Когда часом позже, Кросби покидает Академию, он находит тонкую руку Кей в длинном рукаве её джемпера, целует тыльную сторону ладони и лукаво улыбается сквозь седую, аккуратно постриженную бороду. Проводив взглядом дорогой кабриолет Кэй оборачивается как раз вовремя чтобы наткнуться на Пятого стоящего у подножия лестницы. — Меня не будет около месяца, — бросает он максимально небрежно, — есть дела с которыми нужно помочь. На другом конце планеты. — О-хо-хо, — Клаус выплывает из гостиной держа в руках огромную чашку. — Не забывай звонить нам по вторникам, папочка. А мы обещаем быть прилежными детками и ложиться спать не позже десяти. Пятый не отрывает взгляда от Кей. Наблюдает как она сбивает первую волну растерянности со своего лица. Дослушав пламенную речь брата, он цокает языком. — Я вряд ли смогу быть на связи, Клаус. — Хорошо, — эхом отзывается Кей. *** Недосказанность кривыми обломками вылезает почти при каждом втором разговоре, а смелости для настоящих, честных слов в них ни грамма. Они так и не поговорили, а Пятый с той самой злополучно сладкой ночи отстраняется от нее всё больше. Это было лишним по всей видимости. Слишком для него. И поэтому Кэй прикусывает кончик языка, понимая, что разговор по душам теперь сделает только хуже. Потому что поступок Пятого выглядит откровенным бегством от реальности. И Кэй не может его в этом обвинить. Она смиренно кивает, провожает Пятого в аэропорт вместе с Клаусом и с охотой отвечает на прощальный поцелуй. Будто он не последний. Будто их будет ещё три сотни, а может даже и больше. Будто вся та саднящая грусть, которую она чувствует пока он проходит регистрацию на рейс ей чудится. И всё в порядке. Я знаю, что тебе нужно побыть одному. Знаю, что в твоем понимании все это лишнее. Слишком человеческое. Знаю, что ты винишь себя. Ищешь своё наказание при любом удобном случае и напрочь отказываешь принимать штиль внутри собственной головы. Я всё это знаю, Пятый. И поэтому я здесь, провожаю тебя на рейс. Отдаю тебе своё сердце, буквально наступая на растяжку от взрывчатки. Просто сделай то, что считаешь нужным. Стоя на парковке в ожидании такси, пока Клаус шуршит карманами в поисках зажигалки она долго всматривается в носки своих чёрных лакированных ботинок. Кэй автоматически подсчитывает количество разбивающихся о блестящую поверхность капель дождя. Кэй грустно улыбается, когда Клаус открывает ей дверь в салон машины. Счёт прерывается на сорок второй капле. И ей очень хочется плакать. Потому, что она вдруг явно понимает, что Пятый улетает от нее уже с вынесенным вердиктом. Клаус выглядит встревоженным. Тем же вечером он усаживает Кэй в плетенное кресло в зимнем саду и наливает стакан бренди. Кэй чувствует его сереющую тревогу, видит, как он мнется, подбирая слова и силясь начать разговор, и в итоге решает прекратить эти мучения одним ударом. — Я никогда не оставлю тебя, пока ты сам этого не захочешь, — Кэй тушит сигарету о край хрустальной пепельницы и смотрит на друга. — Даже если Пятый вернётся и сообщит что-то до абсурда смешное. — Что-то о том, что он не создан для семьи? — Клаус хмыкает, проводя языком по папиросной бумаге, работая над сворачиванием косяка. — О том, что всё зашло слишком далеко. О том, что он не может мне ничего дать, — Кэй взбалтывает бренди на дне стакана. — Или что я его достала до печенок. Или ему понравилась какая-нибудь грудастая стюардесса. — Какая глупость, — Клаус качает головой. — Мы уже стали семьей, разве не так? Он же не может отрицать очевидное? Я же не отрицаю. — Клаус, — Кэй прикрыв глаза изо всех сил пытается собрать потоки чужих эмоций воедино. — Я никогда и ничего от него не жду. — Это не значит, что ты не будешь расстроена. — Расстроена? — Не хочу называть вещи своими именами. — Просто обещай, что примешь любой его выбор. Потому что я — приму, — Кэй нацеливает все свое внимание на сформировавшийся под рёбрами клубок. — Хватит со всех нас обвинений, ругани и претензий. С этим порочным кругом пора кончать. Клаус бормочет что-то нечленораздельное, а Кэй жмурится до болезненный жёлтых вспышек под веками. Клубок из нитей все никак не поддаётся, но она старательно пытается сделать что-то почти невозможное. Тревога оседает в ней ядовитым туманом. Она бессильно выдыхает и откинувшись на спинку кресла устремляет в стеклянную крышу рассредоточенный взгляд. *** Тревога съедает её глубокими ночами до слез, леденящего безразличия, горячей крови и болящей головы. Кэй лежит в холодной постели и рассматривая серый потолок пытается прислушаться к себе. Клаус беспокойно спит этой ночью. Она чувствует его даже сквозь стены и несколько закрытых дверей. Соленый привкус разливается по языку, заставляя Кэй поморщиться. В Академии наступает мрачная пора. Несколько дней подряд они сталкиваются на кухне за завтраком и видят на лицах друг друга лишь отпечатки бессонных ночей и кошмаров. Кэй возится под абсолютно не нагревшимся одеялом, в конце концов зло фыркнув отбрасывает его в сторону и встает. Она на цыпочках покидает опустевшую комнату и так же тихо проникает в спальню Клаусу. Глубокая морщина залегает между густых бровей Клауса, а его веки то и дело подрагивают в призрачном свете уличных фонарей. Кэй аккуратно садится на край кровати и медленно выдыхает. Она находит теплую кожу запястья и прикрыв глаза погружается в себя. В плотной темноте, густом мареве, не остается ничего кроме её гулкого сердцебиения. Нити чужого сознания вспыхивают в ней не сразу. Слабое свечение почти неразличимо в кромешной пустоте. Ей удается разглядеть силуэт Бена и услышать слабый оклик Дейва, который тут же сменяется её пронзительным криком. Кэй чувствует жар на кончиках своих пальцев, настолько нестерпимый, что желание отдернуть руку почти побеждает в ней. Она ухватывается за единственную, раскаленную почти до бела, нить в своем сознании, кое как комкает её в клубок и направляет всю энергию на уничтожение. Каждая клеточка её тела напрягается, наполняется сопротивлением и злостью. Ну же. Давай. Сделай это. Это же так просто. Это же всего лишь кошмар. Ни смерть, ни потеря, ничего с чем бы ты не могла справиться. Давай! НУ! Острая боль иглой прошивает её лицо и Кэй открывает глаза вскрикнув. Тонкая струйка бордовой крови вытекает из носа, стекает с подбородка и каплями оседает на светлой футболке. Клаус подхватывается на кровати. Он быстро моргает, сбрасывая остатки сна. Кэй выпускает его запястье и вскакивает на ноги. — Черт, — Кэй прижимает руки к носу пачкая пальцы. Клаус смотрит на неё во все глаза, а она, махнув рукой выбегает из комнаты. Кэй запнувшись на пороге их с Пятым спальни бросается к прикроватной тумбочке и пошарив внутри бросает на кровать коробку бумажных салфеток. — Кэй! — испуганный голос Клауса заставляет её ругнуться. Она вытаскивает несколько белых салфеток и усевшись на пол у кровати запрокидывает голову, прикладывая импровизированный компресс к носу. Клаус вихрем влетает в комнату и тут же падает перед ней на колени. Он трясущимися руками тянется к её носу, но Кэй шлепнув его по пальцам отстраняется. — Что ты делаешь? — спрашивает он ошарашено. — Боже, зачем ты… Да, я тут уже тысячу часов пытаюсь прийти в норму. Не говорила никому из вас, потому что не хотела вот такой реакции. Потому что не хотела, чтобы ты снова винил себя, чтобы Пятый злился, чтобы вы все обращали на это слишком много внимания. — Ничего... — Кэй сильнее прижимает бумажные платки к носу. — Ничего, я просто... Виски наливаются пульсирующей болью, а сердце сжимается от захлестнувшей обиды и немой беспомощности. Просто ничего не получается, сколько бы я не пробовала. Раз за разом. Только кровь, головная боль и тошнота. Я как сломанная игрушка на распродаже. Кэй сжимает свободную руку в кулак и несколько раз с силой ударяет по полу. — Кэй... Кэй... — испуганный Клаус перехватывает её руку. — Ты... Она не может удержаться. Слезы, брызнув из глаз растекается по её щекам. Прозрачные потоки очень быстро смешиваются с кровью и розовыми реками стекают по шее. Она ревёт. Надрывно и открыто. Не стесняясь того, что весь этот шум вполне себе может перепугать соседей близлежащих домов. Так громко с ней случается всё это очередное поражение. Нити чужого беспокойства словно десятки змей расползаются во все стороны — пачкают её нутро грязным пеплом и сажей. Клаус усаживается рядом и неловко крутит в руках салфетницу. Спустя добрых пятнадцать минут Кэй затихает. Убирает от лица грязные и никуда не годящиеся платки и требовательно протягивает руку к Клаусу. — Так вот, — Клаус прокашливается и протягивает Кэй несколько салфеток, — так вот куда с такой скоростью пропадают пачки с бумажными полотенцами. А я-то всё грешил на Пятого, хотя, казалось бы, вы вместе, зачем ему … — Между прочим, — Кэй гундосит, — до моего появления в этом доме салфеток не было вообще. — Да нет, были, — Клаус тихо хихикает, — просто я использовал их по-другому. Кэй прыснув от смеха закусывает губу, четко ощущая, что еще один смешок повлечет только истерические слезы. Клаус обнимает её мягко и тепло. Шторм внутри Кэй угасает. Он притягивает её к себе и прислонившись губами к виску шепчет: — Я рядом, Кэй. Я правда рядом. Помни об этом, пожалуйста. Спасибо. *** Она танцует одна. В богом забытом баре. В месте, где никому нет до неё никакого дела. Дощатый пол со скрипучими половицами, слабые светильники, завеса из густого дыма толстых сигар и бармен, которому не меньше ста лет. Он, зажав в желтых зубах трубку протирает стаканы грязной тряпкой. Маленькая рыбацкая деревня, которая не замечает Кэй, как моряки не замечают кричащих чаек над своим уловом. Весна не проникает в это поселение. Здесь всегда господствует туман и дожди. Каждый знает свое место. Каждый даже не догадывается о существовании соседа. Живые, дышащие тени восседают по углам, пьют за одиночными столиками, закусывают горькую водку вяленой рыбой и жареным хлебом. Старик у входа вернулся с войны, после седьмого стакана ему станет легче, а после восьмого он заснет за столом, спрятав истрепанное морскими ветрами лицо в фуражке капитана. Девчонка, сидящая на высоком стуле прошлой средой, не струсила и шагнула вниз с высокой скалы. Море обошлось с ней не справедливо. Оставило глубокую царапину на правом бедре и выплюнуло на песчаный берег. Вернуло к жизни, даже не озаботившись о её желании забвения. Мужчина у окна, закрытого засаленными занавесками, почти обратился в Дейви Джонса, сквозь мутное стекло бутылки на него взирают мертвые глаза жены. Кэй знает всё о каждом из них. Она приходит сюда уже в десятый раз, и сила её правит. Расправляет крылья, раскрывает объятия улыбаясь голодной алчной улыбкой. Кэй не знает, почему ей удается это именно здесь. Но найдя отраду в этом месте она не в силах устоять перед желанием явиться снова. Кэй плавно двигается под музыку из огромного музыкального аппарата. Ему столько же сколько и бару. Он давно отпел своё, стерся, как и все в этом городе. Почти до основания, почти прекратив существование, оставшись мутным воспоминанием в головах всех этих людей. Но Кэй приходит и пару центов, звякнув в пустом желудке бездушной машины, рождают музыку. Старые песни несущие в себе самые темные секреты этого мира. Рассказывающие о настоящей любви, злости и ненависти. Поющие о войне, церкви и бесконечных лугах. Кэй чувствует себя живой. Это давно забытое ощущение плещется в ней, как плещется столетний виски под прилавком в одной из бутылок. Бармен не спрашивает сколько ей лет, что она забыла здесь и как нашла дорогу в их лимб. Он только грубым голосом сообщает Кэй, что ничего легче красного Лаки Страйка у него для неё нет. А еще он не готовит девчачьи коктейли, а плошки этого заведения никогда в жизни не видели лайма и оливок. Тем для Кэй проще. Она с полным спокойствием выпивает предложенный бренди и находит несколько монеток для автомата. Кэй раскачивается в такт мелодии и перед тем, как собрать очередные нити боли в клубок, почти с нежностью проводит по ним руками. Она ловко перебирает их, почти не обжигаясь, не испытывая робости или страха. Болезненно напряженный прищур Дейви Джонса растворяется в воздухе, лицо его расслабляется, и он отводит взгляд от бутылки впервые за долгое время. Кэй улыбается и подносит тлеющую сигарету к губам. Струйка дыма из её губ разбивается о низкий и черный потолок, когда музыкальный автомат умолкает, повинуясь коротнувшему электричеству в своем сердце. Кэй замирает, а затем оборачивается к двери бара так резко, что несколько локонов хлестко ударяются о её щеки. Знакомая, до втянутого сквозь сжатые зубы воздуха, энергия бьет ей в затылок со страшной силой. На пороге никого нет, а старик у входа помутневшим взглядом смотрит на ее, слишком быстрые для этого бара, движения. Кэй хмурится, оправляет подол платья и твердым шагом идет к бармену. Она выкладывает на стойку несколько купюр, тушит сигарету в переполненной пепельнице и прихватив кожаную куртку с барного стула идет к выходу. За её спиной звякает ржавый колокольчик. Кэй запинается на ровном месте. Прирастает подошвами кед к земле не в силах сдвинуться ни на шаг. В шумящей волнами ночной темноте, на условной парковке, возле её черного шевроле стоит Пятый. Он в строгом костюме, с туго завязанным галстуком, едва заметной улыбкой. Опирается на заднюю дверь её машины, скрестив руки на груди. Пятый смотрит на неё. Прямо и больно. — Пятый, — Кэй констатирует увиденное. Пытается убедить себя, что он не приведение, ни её воспаленная фантазия. Она не бредит, нанюхавшись вишневого табака. — Да, более звучным именем меня не наделили, — говорит он, вскидывая подбородок. Между ними не больше десяти шагов, но расстояние кажется ей бесконечностью. Она медленно вдыхает соленый воздух, сжимает пальцами свою куртку и пытается сдержать подступающие слезы. Ты должен был порвать это не глядя. Одним резким движением. Словно отрываешь крепко приклеенный пластырь. Ты не должен стоять здесь, вот так смотреть на меня и подбирать слова. Почему ты вообще здесь? Зачем ты здесь, если решение принял еще несколько недель назад? Чего ты хочешь? Почему ты вообще вернулся раньше положенного? — Кэй? — Пятый окликает её, вырывая из вереницы злосчастных мыслей. Кэй фиксирует на нем свой, почти испуганный взгляд, когда он расслабляет руки, опуская их вниз. Они смотрят друг на друга с разных концов вселенной. Кэй видит, как Пятый останавливает сам себя, когда его ладони начинают расходится в стороны готовясь принять её в объятья. Но это невозможно скрыть. Эту, на секунду мелькнувшую, нежность, эту тоску, которая пробивается в Кэй даже сквозь плотные слои тумана и атрофированной, изломанной силы. Она всхлипывает. Громко. Так, что сердце сжимается болезненной судорогой. А потом она бежит. К нему. Кэй влетает в объятья Пятого беспокойной птицей. Он крепко прижимает её к себе, зарывается руками в волосы, пальцами скользит по напряженной спине. Губы Пятого находят её губы, и Кэй готова расплакаться в эту же минуту. Они сталкиваются зубами, как тогда, почти год назад в темном коридоре Академии. Судорожно выдыхают друг другу в рот, как и всегда, когда желание настигает их врасплох. И никто из них не может остановиться. Кровь сладкой пульсацией ударяет в её голову. Тяжелой всесильной волной заполняет Кэй, погружает на глубину. Пятый целуется жадно и больно. Пытаясь наверстать все эти потраченные в пустую минуты. Он прижимает Кэй к себе, буквально вжимая в своё напряженное тело и она не в силах удержаться на ногах. Привстав на носочки, она потирается о него всем своим телом, углубляет поцелуй, тянется непослушными пальцами к галстуку, к плотному вороту рубашки. — Ты… Ты… — она не знает, что хочет сказать. Пятый требовательными поцелуями впивается в шею, оттягивая волосы Кэй назад, заставляя запрокинуть голову. И все мысли разом исчезают, оставляя ее на растерзание приятных мурашек и сладкой судороги внизу живота. Всё происходит в одно мгновение еще секунду назад она умирала в его руках на засыпанной щебнем парковке, а теперь они сидят на заднем сиденье её машины. Её куртка вместе с его галстуком остаются на промозглой улице. Кэй не прекращая настойчивых поцелуев удобнее устраивается сидя на Пятом. Его руки блуждают по её телу, поднимают подол платья: пальцы сжимают оголенные бедра вырывая из груди Кэй громкий вздох. Она выгибается вперед, подставляет скрытую тканью грудь под настойчивые губы. — Сними, пожалуйста, — она хнычет, ощущая как Пятый большим пальцем ныряет под край её белья на бедре. — Пятый, я… Он перемещает руки с её ног на талию. Ладони быстро поднимаются вверх, проходятся по груди, сжимая её сквозь ткань и Кэй всем телом подается вперед. Потирается о скрытую тканью плоть, заставляя Пятого почти зарычать и сильнее сжать лямки платья в кулаках. Он цепляется за них, стягивает с плеч Кэй, помогает ей выпутаться из лямок, сбивает верх платья к ее тонкой талии. Пятый темным, почти черным взглядом, наблюдает как светлые ореолы сосков медленно твердеют под его пальцами. Он припадает к груди Кэй, проводит языком по нежной коже, прикусывает и слегка втягивает её в себя. Кэй задыхаясь сжимает пальцами плечи Пятого. Где-то высоко в небе, невидимая рука острым лезвием вспарывает пузатые тучи и на землю обрушивается стена дождя. Слетевший с губ Кэй стон тонет в первом раскате грома. Она теряет связь с реальностью. Плавится в этой кипящей алчности, в этой похоти, которая пропитывает каждый миллиметр её тела. Пятый рывком впивается в её приоткрытые губы. А она продолжает тереться о него без остановки, имитируя секс с какой-то безумной необходимостью. Рваные бесконтрольные движения обрываются, когда Пятый переключается на мочку её уха. Его рот втягивает в себя кожу под ухом, оставляя после себя красноватые пятна. В этом оглушительном сердцебиении, шорохе их одежды, влажных звуках поцелуев рождается что-то настолько искреннее и честное, что Кэй даже понимает это не сразу. — Иди сюда, — Пятый подталкивает её к себе, — иди ко мне. Кэй… Она глухо стонет, когда одна его рука забирается ей под юбку и большой палец уверенно нажимает на её клитор сквозь ткань. Пространство вокруг расплывается во всем стороны, раскачивается как палуба корабля, попавшего в шторм. Кэй прикрывает глаза и отдается этому всепоглощающему чувству без раздумий. — Больше… — Пятый говорит это сквозь вереницу поцелуев, сквозь вязкую патоку разливающуюся под веками. — Никаких больше командировок… Никаких мнимых пауз… Ничего… И никогда. Что-то разрывается в её висках. Громко, ярко. Как выпущенный в пустыне салют. Но она не успевает подумать об этом. Не успевает зафиксироваться на сказанном, придать этому хоть какое-то значение. Пятый, придерживая Кэй за подбородок погружает большой палец в её влажный рот вместе с тем другой рукой сдвигая ткань трусиков в сторону, давая ей такой нужный сейчас контакт. Кожа к коже. Она всхлипывает и бессознательно тянется руками к ремню на его брюках. Волна мощной дрожащей энергии проходится по их телам, когда Пятый оказывается внутри. Она насаживается на него сразу до конца, не сдерживая вскрик, не утруждая себя попытками сжимать плечи Пятого не так сильно. Кэй замирает лишь на секунду, давай насладиться им обоим этим тесным жаром, а потом она приподнимается и насаживается на него снова. Почти яростно, почти грубо. Пятый целует её широко и влажно, глотая её стоны и сбитое дыхание. Обхватывая её бедра, направляя, подталкивая. Мы слишком хорошо знакомы. Кэй ловит внезапно мягкий поцелуй Пятого. Мимолетная ласка улетучивается стоит ей сжать его сильнее. Он глухо стонет ей в рот и подается навстречу, проникая глубже. Она путается пальцами в его волосах, сбивается с заявленного ритма отдаваясь во власть беспорядочных движений. Таких горячих и бесстыдных, что кипящая кровь внутри нее практически обжигает хрупкие стенки вен. Кэй насовсем теряется в происходящем, когда Пятый приподнимая её за бедра резко опускает податливое тело на себя вместе с тем окончательно перехватывая эту безумную инициативу, прикасаясь пальцами к влажному клитору. Она закусывает губу до крови, когда он совершает несколько уверенных круговых движений пальцами, когда он прикусывает её сосок и надавливает на возбужденную плоть именно так, как нужно. Пятый ухмыляется. Самодовольство слетает с его лица стоит Кэй дернуться в его руках. Она изгибается на нём, зажимает свой рот мокрой от пота рукой, цепляется зубами за фаланги своих пальцев заглушая вскрик. Пятый срывается моментально, он яростно входит в обмякшее тело. Погружается в неё до конца, пока лихорадочные движения подводят его к манящему краю. Он гортанно стонет, откидывая голову на заднее сиденье. Кэй оставляет красные следы на его плечах. Сладкая тишина обнимает их разгоряченные тела. Кэй смотрит на него из-под опушенных ресниц. Они оба тяжело дышат, пытаясь взять из пропитанного сексом воздуха остатки кислорода. В темноте Пятый нашаривает кнопку на двери машины и в салон тут же прорывается запах дождя и свежий воздух. Конденсат на стеклах медленно превращается в маленькие капли. — Я…. Люблю тебя. А потом она плачет. Честно и открыто. Совсем не стесняясь того, что она всё еще сверху, он всё еще внутри и они всё еще голые. Кэй утыкается лбом в плечо Пятого. Его лицо приобретает поистине удивленное выражение, но она не видит этого. Кэй лишь чувствует его. Впервые с момента своего незапланированного самоубийства на кафеле в ванной. Чистое чувство. Правдивое. Настоящее. Без налипшей пелены ядовитого тумана. Слезы сами по себе слетают с её ресниц одна за одной. Облегчение. Чертово облегчение. Ты чувствуешь это? Слова, сказанные Пятым в запале, наконец обретают вес в её сознании. И она носит этот секрет в себе очень бережно. Уже по возвращению в Академию, после того как галстук был выброшен, а мокрая насквозь куртка заброшена в багажник, лицо Пятого не выражает ничего кроме привычной скуки. Но Кэй знает, что это лишь самозащита, очередная маска, которая спадает с его лица. Берется трещинами, распадается в пыль, стоит ей только остаться с ним наедине. *** Лето. Крики чаек теряются в небесной синеве над их головами. Они лежат на клетчатом пледе. Окруженные песком, ковылем и отвесными скалами. Солнце лениво ползет к горизонту, но закатный свет еще даже не зарождается в голубой лазури. Пятый подложив свернутый пиджак под голову наблюдает, как лежащая рядом Кэй, звонко хохоча, рассматривает широкую ладонь Клауса. Она водит острым ноготком по линиям на его коже, подставляя их солнцу и ветру. — Это, — Кэй придерживая пальцы Клауса, свободной рукой заправляет мешающие пряди волос за свое ухо, — линия Марса. Я где-то читала, что она хранит человека от всяких неприятностей. — То-то она такая короткая, — Клаус фыркает, но ладонь не убирает. Только устраивается удобнее, заложив вторую руку за голову. Кэй качает головой закатывая глаза. Волны широкими мазками набегают на берег, с каждой прошедшей минутой они подбираются к их пледу всё ближе. Океан оповещает о скором приливе. — Да брось ты, а вот это линия отношений и если верить толкованию… — Мне скоро обломится? — Клаус толкает Кэй в плечо. — Заприметил я одного парня в твоем баре. — Так, — Кэй шлепает Номера Четыре по руке, — лапы прочь от Лариона. — Тебе-то что? — Клаус с прищуром поворачивает голову к Пятому. — Ты же занятая леди. Пятый поднимает глаза к небу и кривит губы обнажая передние зубы, выказывая отношение к сказанному. Клаус отводит взгляд и зацепив глазами бесконечный горизонт выпадает из реальности на несколько секунд. Океан шепчет, разговаривает с ним на мертвом, но таком знаком ему языке. Рука Клауса расслабляется и Кэй прервав разъяснения о линиях смотрит на него беспокойно поджав губы. — Клаус? — Пойду окунусь. — Клаус забирает руку из пальцев Кэй и встает. Она, приподнявшись на локтях смотрит на него настороженно, но Клаус лишь качает головой. Он сбрасывает безразмерную футболку и кроссовки. Оставшись в джинсах, Клаус поправляет несколько браслетов-фенечек на своей руке и идет к воде. Кэй оборачивается к Пятому ища поддержки. — Оставь, — бормочет Пятый не глядя на нее. — Он там в своем контакте с космосом. — Уже оставили один раз, — старается урезонить его Кэй. — Ты такааая мнительная, — тянет Пятый ехидно. — Успокойся, он искупается, они с твоим Ларионом помнут друг другу спинки и всё будет в порядке. — Боже, — Кэй качает головой и впивается взглядом в удаляющуюся спину. — Из твоих уст это звучит почти оскорбительно. — Ну, возможно Ларион будет оскорблен, — Пятый, скользнув взглядом по затылку брата обращает своё внимание на светлое лицо Кэй. Клаус заходит в прохладную воду. Мелководье распространяется на сотню метров вперед, и он видит, как маленькие стайки мелкой рыбы расступаются под его шагами. Чем дальше Клаус заходит, тем яростнее его шаги. Немного впереди, в раскалённых до бела отблесках солнца на воде, его встречает знакомая фигура. Но чем больше он ускоряется, тем дальше родной силуэт заходит в воду. Он идет так долго, что голоса Кэй и Пятого с берега начинает заглушать сквозящий из-за скал ветер. Клаус настигает Бена, когда мелководье, почти закончившись, бросает к его груди высокие волны. Соленая вода разбивается об острые плечи, обдавая лицо мелкими каплями. — Всё еще не нашел для меня чего-то лучше, чем «кидало»? — Бен всматривается в огненный диск в небе. Клаус молчит поджав губы. Он проводит руками в стороны расталкивая водную гладь. Секунды превращаются в минуты, а острая боль в сердце постепенно притупляется, растворяясь в соли. Клаус перекатывает на языке не высказанные слова, обдумывает каждую горящую точку в своих беспокойных мыслях. Бен оборачивается к нему и смотрит ему в глаза. Протяжным искренним взглядом. Вспарывающим все внутренности, освобождающим всех демонов. — Клаус. — Я думаю, — Клаус с трудом сглатывает слюну, ощущая подступающие слезы, — что я не могу найти ничего лучше, чем «спасибо». Бен хмыкает. — Спасибо, — Клаус делает шаг брату навстречу. — Спасибо и прости. — Я всегда буду рядом. Как и вся твоя семья, — Бен улыбается уголком губ. — Стоит только руку протянуть. Клаус зажмуривается, мотая головой из стороны в сторону. А затем не сделав и короткого вдоха ныряет под накатывающую волну. Водная гладь с хлопнув в ладоши смыкается над его головой. Клаус поджав колени к груди опускается на песчаное дно океана. Шум мира умолкает в одно мгновение помещая его в вакуум. Он поглощает далекий смех Кэй, крики чаек и треск ковыля. Клаус открывает глаза и видит, как миллионы светлячков, ярких блестящих огоньков окутывают его вокруг. Огоньки медленно угасают один за одним. Клаус зажимает руками уши что есть силы и открывает рот в немом крике. Пузырек воздуха, вылетевший из его рта, лопается вместе с светлячком, попавшим внутрь. Кэй смеется пока Пятый с серьезным лицом подхватив её под руки подтаскивает девичье тело к себе. Он укладывает Кэй под своим боком и долго всматривается в её лицо. Бледные веснушки едва проступают на коже. Кэй хихикает, а потом всмотревшись в нахмуренное лицо Пятого замирает в его руках. Она гасит остатки смеха и кашлянув спрашивает: — Что? Пятый впитывает в себя каждый отблеск морского света в голубых глазах. Мигом пересчитывает каждую ресничку, подмечает несколько песчинок у левой брови. Кэй неловко ворочается и открывает рот чтобы спросить что-то еще. Прозрачная и тонкая ниточка слюны растягивается между её полуоткрытых губ и Пятый вдруг понимает, что он готов целовать её целую вечность. И, наверное, был готов делать это всегда. Он чувствует, как его сердце сбивается с привычного ритма напоровшись на трепетную нежность в своих камерах. Сбивается и впервые не отторгает это ощущение до конца. — Ничего, — отвечает Пятый севшим голосом. Он стряхивает песчинки с её лица. Пятый заканчивает это мягкое движение изо всех сил стараясь контролировать дрожь в руках. Не ничего, Кэй, а всё. Всё и сразу. На всём этом гребаном белом свете.