Держи меня за руку, а?

Жилище я подбирал с невероятной дотошностью и пару недель подряд точно, пересмотрев не один десяток вариантов и вызывая раздражение у Криса каждый раз, как без колебаний отсеивал его предложения. Редфилд, в который раз возвращаясь с новой порцией мест обитания, уже открыто мне намекал, что ещё раз — и выбирать буду не я, а Роза, и во что она ткнёт своим маленьким детским пальчиком, то и станет нашим домом. И, чёрт побери, пусть это будет хоть собачья конура, хоть картонный короб. На мой протест, что с его стороны это откровенная подлость, Крис, не выдержав, глубоко втянул воздух и закатил глаза. Впервые. Серьёзно. Я раньше ни разу не видел, чтобы он вообще так делал. Меня донельзя забавляло его бесить и я находил некую прелесть в том, как пролегает глубокая складка меж бровей и начинают подрагивать уголки губ. Видать, этому вечно хмурому солдату всё же не чужды человеческие эмоции. Впрочем, он смиренно сносил все мои капризы и совсем перестал удивляться очередному «цвет стен недостаточно зелёный» или «мне не нравится расположение комнат». — Слушай, — обратился он ко мне, одновременно досыпая в уже сладкий кофе ещё несколько ложек сахара. Будто дополнительная доза глюкозы спасла бы его от выноса мозга. — Да? — я оторвал глаза от экрана ноутбука и вопросительно уставился на него. — Если ты и сейчас ничего не выберешь, мне проще будет тебя прикончить. — Оставишь ребёнка сиротой? К тому же я довольно живучий. Так Карл говорит. При упоминании Гейзенберга, Крис скривился и добавил в кофейный сироп ещё ложку сахара. От вида его кислой физиономии я искренне рассмеялся: просто и легко, без той нервозности и зажатости, что ещё несколько месяцев назад сквозила на встречах с Редфилдом. Тогда мне хотелось придушить его голыми руками или свернуть шею, с хрустом ломая позвонки — настолько я был зол. Потом подуспокоился, до конца осознав, что выбора как такового у меня нет. Зверь в клетке не указывает хозяину, чем его кормить, он может только решить — есть или истязать себя же, медленно подыхая от голода. Крис тоже выдохнул с облегчением, наблюдая перемены в моём настроении. Я сразу обозначил, что хоть я уже и не скалю зубы в его сторону, но дружбы не будет, его компании я не рад и вообще сижу с ним рядом только ради близких мне людей. Редфилд лишь кивнул в ответ на мои слова. — Если я потеряю терпение, то будь ты хоть трижды живучим — не спасёт, — он отхлебнул уже остывший кофе. — А оно уже на пределе. Я фыркнул в ответ и развернул ноут экраном к Крису: — Этот. Можно было считать, что подбор жилища для семейной четы Уинтерсов-Гейзенбергов окончен. Карл, правда, тогда об этом ещё не знал. На деле же требований я указал не особо много. Удобное расположение — не в самой заднице мира; несколько комнат — это без учёта рабочего кабинета, а он нам был нужен, зная пристрастия Карла к внезапному инженерному вдохновению посреди ночи; уютная просторная кухня и комфортный внутренний дворик, где смогла бы резвиться Роза. Хотелось спокойствия, тишины и некой обособленности — и мне приглянулся этот участок на окраине, обнесённый высоким деревянным забором и окружённый с двух сторон редким лиственным лесом. Для малышки полезен свежий воздух, Карл сможет таскать железки и крутить гайки в гараже, что, к слову, по размерам был как две трети дома. Я же… А что я? Меня лишь бы не беспокоили. И ещё, теперь у меня была своя терраса: просторная, с витиеватыми металлическими перилами и на втором этаже прямо с выходом из спальни. Откровенно говоря, на неё я и соблазнился, уже представляя, как поставлю там кресло, усажу пятую точку и буду потягивать из стакана виски. Нет, дом сам по себе подходил, но именно эта деталь поставила окончательную точку в трилогии «Выбор жилья, или страдания Криса». — Тебе нравится? — уточнил я, глядя, как Карл растерянно блуждает взглядом по светлому фасаду домика. Окрашенные в бежевый цвет стены, аккуратная тёмно-коричневая черепица, такого же оттенка оконные рамы — заметно, что прошлые хозяева бережно заботились о нём и уделяли достаточно времени и сил на внешний вид. Теперь же нам предстояло то же, и только от одной мысли об этом, в груди приятно разливалось тепло и уже подзабытое умиротворение, а мне донельзя хотелось поделиться таким долгожданным чувством с Карлом. Я слегка сжал его руку, и, кажется, он лишь при прикосновении вспомнил, что ему жизненно необходим кислород в лёгких. — Не знаю, — Карл выглядел совсем уж подавленным, выдав минуту спустя короткий ответ. — Пойдём, посмотрим, что там внутри, — я потянул Гейзенберга за собой, и он покорно потащился следом, подхватывая переноску со спящей малышкой. Вот кто не переживал ни капельки: Розмари, утомлённая ранним пробуждением и перелётом, задремала ещё в машине и мило сопела носиком, совсем не обращая внимания на происходящее вокруг. Что было совсем неудивительно, учитывая её беспокойное состояние последние пару дней. Подчинённые Криса забрали нас ровно в семь утра, и ещё сонных погрузили со всем барахлом во внедорожник, а следом в небольшой пассажирский самолёт — и вот спустя несколько часов мы уже стояли на пороге нового дома. Всё, как по инструкции Криса. Не знаю, конечно, почему Альянс не переправил нас своими силами, а воспользовался гражданской авиацией: может, решил запутать следы, или же в целом ситуация наша не предполагала подобного. Честно, я у Криса не уточнял, да и было мне достаточно пофигу, чтобы забить огромный болт на данный факт. В свой новый паспорт я даже не заглядывал, а вот паспорт Гейзенберга рассмотрел и по достоинству оценил подколку Криса. Напечатанное чёрными ровными буквами, там красовалось еврейское имя «Йохан», что вовсе не вязалось с прошлым Карла и тем, какой именно жетон свисал с его шеи. Сам Гейзенберг едва не харкнул в несчастный документ, желая «добрейшему» Редфилду «долгих и счастливых» лет жизни так, что тот теперь наверняка не раз будет просыпаться в холодном поту посреди ночи. К слову, документов у Карла изначально вообще не было: ещё бы, кому нужен паспорт в забытой всеми богами глухой дыре. Поэтому я искренне поздравил его со сменой статуса с «деревенский бомж-инженер» на «деревенский инженер с европейским гражданством». Карл привычно пригрозил отодрать меня во все места за слишком длинный язык. Пожитков у нас было немного, и то, большую часть занимали вещи Розы, которая, кстати, сменила имя на Розалин. Видимо, Крис решил не испытывать меня на прочность и выбрал нечто максимально близкое к оригиналу. Вещи я упаковал за вечер и, уложив ребёнка, сам отправился на боковую. Гейзенберг же провёл половину ночи в компании бутылки крепкого алкоголя и абсолютном молчании, методично перебирая собственные записи да чертежи. Я нутром чувствовал, как искрится и хлещет прямо через край его волнение и напряжение, и Карл, пытаясь утихомирить бушующий в душе ураган, тихо шуршал в полутьме пожелтевшими от старости бумагами. Я не стал его тревожить. Оставил в одиночестве в гостиной, лишь пододвинув поближе лампу, и едва ощутимо прикоснулся ладонью к плечу. «Я рядом, ты только позови, а?» — красноречивее некуда говорил короткий жест, и Карл уложил свои пальцы поверх моих, чуть поглаживая тёплыми шершавыми кончиками, а после вновь отвернулся к стопкам записей. На утро я обнаружил уже упакованный, но почему-то на удивление полупустой армейский рюкзак с наброшенными на него кожаным пальто и излюбленной шляпой. Естественно, я поинтересовался, не забыл ли Карл чего случайно и не желает ли он забрать все свои бумаги, но тот несколько раз ткнул мозолистым пальцем в висок, мол, всё и так хранится в надёжном месте. Ответ меня удовлетворил, хоть я и было дёрнулся спросить, что не так. Сдержался. Незачем заново раздирать подзаживающие шрамы. Особенно, если они не твои. Домик внутри оказался точно таким же, как и на фото, предоставленных Крисом. Небольшая прихожая плавно перетекала в просторную гостиную, по левую сторону был проход на кухню и деревянная лестница на второй этаж. Наша спальня располагалась прямо у лестницы, следующую мы выделили под кабинет, а за ней сразу — с окнами на юг — была комната Розы. Спустя час по нашему приезду позвонил Крис и чересчур любезно поинтересовался, чего нам не хватает для комфортной жизни. Я как раз распихивал шмотье по шкафам и тумбам — всё равно доверять Карлу подобное дело бесполезно: в том творческом бардаке, что он способен устроить, я потом хрен что найду. А потому уже успел прикинуть, что нам нужно для комфортного обитания. По сути, не хватало всего, начиная от посуды и заканчивая постельным бельём — всё-таки не дело спать на голом матрасе, что, кстати, был в наличии, в отличие от самой кровати. Нахрена вообще в комнате куча тумбочек, несколько кресел и огромный шкаф, если нет кровати, а? Риторический вопрос. Потому я совсем нескромно вписал в список первой необходимости широкое двухспальное лежбище — и клянусь, — Крис на том конце провода сдавленно застонал и наверняка вновь закатил глаза. Нет, ну он ведь сам напросился. Крис сбросил вызов, а я продолжил разбирать вещи, чуть задержавшись взглядом на толстой серой папке. Мия. Её имя, словно давно забытое прошлое, при напоминании защемило где-то под правым ребром и кольнуло язык, разливаясь тоской и стекая горечью вниз по горлу. «Зато теперь мы вместе — ты, я и Роза…» — прозвучал в голове её ласковый голос, а я лишь крепче сжал пальцы на гладкой картонной поверхности. Мама Роуз. Теперь в своей голове я обращался к ней так. Несколько обезличенно. Я время от времени прокручивал моменты с ней в голове, но её тонкий звенящий образ ускользал и бежал прочь, а я падал в омут воспоминаний: злых и нервных, напрочь лишенных того света и прежнего тепла. Фотографии Мии я забрал с собой: Роза подрастёт и я передам ей эту память. Она должна знать, кем была её мама, пусть её лицо и ускользает из моей памяти ярким солнечным лучом по водной глади. Я — это я, а моя малышка имеет полное право на это знание. Я ведь когда-то любил её. Хоть наши отношения и стали стремительно портиться после событий в Луизиане. Любил. Вот так, в прошедшем времени. И наша любовь сейчас сладко спала: ещё такая крохотная и беззащитная. Мой личный живой рубеж, не давший окончательно сойти с ума одинокими вечерами под монотонный бубнеж телевизора. Я закинул папку на самую дальнюю полку. Мне нужны новые воспоминания. Новые эмоции. Заместо тех, что так беспощадно выжгли события моей жизни почти подчистую, оставив только обломки прошлого и маленькое чудо в покалеченных руках. Оставалось отыскать главного виновника моих новых воспоминаний, потому что тишина в доме стала что-то уж слишком подозрительной. Карла я обнаружил дрыхнущим вместе с Розой на диване в гостиной. Кто же знал, что за три дня нашего пребывания тут этот предмет мебели станет просто излюбленным местом в доме и мы буквально поселились на нём. — Двадцать пять нажми, — шёпотом бросаю я, выходя из ванной комнаты, — там какой-то фильм должны показывать, вроде неплохой. На улице дождь который час тарабанит по крыше, выстукивая свою размеренную и неспешную мелодию. Погода к ночи окончательно испортилась, вновь подтверждая моё предположение о том, что где мы, там и стихийные бедствия. Карл, развалившись, сидит на диване и, опёршись на мягкий подлокотник, одной рукой придерживает спящую Розу, а второй монотонно листает каналы по тридцатому кругу, так и не определившись с выбором. Я усаживаюсь рядом, подогнув ногу под себя, и Гейзенберг тут же откладывает пульт в сторону и ощутимо сжимает пальцы на моём всё ещё влажном после душа бедре. Я склоняюсь к его лицу и тихо произношу, чуть задевая кончиком носа ушную раковину: — Давай я уложу малышку, а ты иди в ванную, полотенца я тебе уже оставил. Роза кочует в мои руки и я бережно несу её наверх в детскую кроватку, а после спускаюсь к Карлу. За те несколько минут, что я провёл с дочерью, он успевает принять душ и сейчас стоит перед зеркалом, пальцами зачёсывая мокрые волосы назад. Блять. А ему чертовски идёт. С кончиков прядей стекает вода и прозрачными каплями спадает на плечи, впитываясь в ткань домашнего халата. Бежевый, мягкий и пушистый — он донельзя странно смотрится на нём и кажется совсем не под стать мускулинному Карлу, что выглядит в подобной одёжке, словно дикий зверь в цветной попоне. Новых вещичек-то мы ещё не успели прикупить, и Гейзенбергу приходится довольствоваться моими шмотками, что на пару размеров меньше. Хотя, возможно, он таки идёт ему. Не знаю. Я почему-то одновременно не уверен в этом и одновременно мне это дико нравится. — Чего лыбишься? — Карл, кажется, замечает мой пристальный взгляд и недоумённо смотрит на меня. Если бы я его хоть немного не знал, подумал, что ему сейчас неловко. Возможно, оно так и есть. И я озвучиваю то, что думаю в данный момент, неотрывно следуя глазами за ползущей каплей: — Симпатично выглядишь, — а рука сама тянется к ней, легко смахивая с кожи. У меня какой-то странный прилив эйфории, и я почему-то действительно до жути счастлив в этот момент — настолько, что улыбка сама собой расползается всё шире и шире, а кончики пальцев уже нежно поглаживают широкую смуглую грудь. Карл пристально следит за моими движениями, чуть склонив голову так, что отросшие влажные пряди выбиваются из причёски и завешивают ему лицо. Я ведь по нему уже соскучился просто до чёртиков. За последние время мы даже не прикасались особо друг к другу: поначалу сборы и ожидание, после переезд, несколько суетливых дней, пока мы обустраивались в жилище. Роза, срывая горло, рыдала день и ночь из-за рези в зубах и температуры, а я сидел в бессоннице у её кровати, пытаясь безуспешно убаюкать и утешить малышку. Утром вырубался без задних ног и дозор принимал Карл, давая мне немного проспаться. Сегодня же дитё было на удивление спокойным и мирно задремало на руках у Гейзенберга, словно давая нам передышку перед новым длительным забегом. А сейчас… Меня просто прошибает электричеством от одного касания к нему. Карл укладывает мне ладони на талию, и они кажутся мне невыносимо горячими — настолько, что сейчас прожгут мне кожу. Он облизывает острые резцы, глядя мне в глаза и совсем по звериному громко втягивая ноздрями воздух. Шершавые пальцы бегут вниз, поглаживая бедро, и я зачем-то отступаю назад, упираясь поясницей в ободок белого умывальника. Блять. — Подожди… — я слегка прикусываю губу от внезапной и столь долгожданной ласки. — Нужно проверить Розу… Зачем я несу этот бред? — Она уже спит, Итан, — широкая ладонь властно проезжает по моей промежности — чуть грубовато — и с напором сжимает почти вставший член. — Хочешь? — Хочу, — отвечаю я, а после, придушив глупое и смешное воспоминание о его новом имени, неловко спрашиваю: — Скажи что-то на немецком? Ты же вроде знаешь этот язык… Наверное, он сейчас подумал, что я чёртов фетишист и тащусь от подобного. Что ж, проверим. Карл недоверчиво и удивлённо глядит на меня, словно пытаясь переварить столь непонятное на первый взгляд предложение, а после выдает, выдыхая короткое мне прямо в лицо: — Was? — Не знаю, что хочешь, — понимаю чисто интуитивно и совсем не думаю о том, что подобное вдруг может быть ему неприятным. Ладони Карла останавливаются, замирают в некой нерешительности на несколько секунд, а потом резко и грубо разворачивают меня в сторону раковины так, что косточками я упираюсь в её ледяной ободок. — Ита-а-ан, — тянет он моё имя, и странным образом мне в этот раз нравится столь тягучее и мягкое произношение. Карл рывком стягивает с меня шорты вместе с бельём, оставляя абсолютно обнажённым. — А ты напрягся, — вкрадчивый шёпот около уха вызывает дрожь в коленках, а мне хочется опуститься вниз, распахнуть полы халата и обхватить губами то, что так настойчиво уткнулось мне между ног и трётся о бедро. Вобрать в рот его толстый, чуть смуглый член, и как последняя шлюха отсосать: звучно, со вкусом, захлёбываясь собственной слюной и заглатывая до самого упора, так что язык и горло будут болеть ещё дня два. Но у Карла другие планы на моё тело. На полках находится смазка: с учётом любвеобильности Гейзенберга этого добра у нас в доме теперь хоть завались. Влажные, чуть подрагивающие пальцы скользят меж моих ягодиц, и у меня уже просто болит между ног от предвкушения, но Карл совсем не спешит, растягивая пытку, требовательно выжидая, пока я сломаюсь окончательно, и моё самообладание раскрошится, словно битое стекло под подошвами. Три пальца уже спокойно входят внутрь, заставляя меня вздрагивать каждый раз, как они задевают самое чувствительное местечко. Карл прижимается ко мне плотнее и по своей привычке хватает за подбородок, принуждая поднять голову и смотреть вперёд. Подушечки пальцев нажимают на податливый изгиб шеи, и наши отражения в зеркале глядят на нас, копируя движения. Я рассеянно пытаюсь сфокусироваться, уцепиться взглядом за две оголённые фигуры, но ловлю лишь дикие и вечно голодные омуты глаз. Омуты, в которых бурлит раскалённое серебро и через касания проникает мне под кожу, растекаясь жидким ядом по венам. От каждого такого поглаживания пробивает на дрожь, а кожа под смуглыми ладонями горит, словно обожжённая. Он замучает меня до смерти, но так и не даст того, что я сейчас желаю больше всего. Ради забавы, лишь подначивая свои садистские наклонности и зная, что я с покорством позволю ему вытворять подобное со мной хоть тысячу раз. — Ethan, fragen Sie mich, — сухие губы бегут по шее, чуть щекоча кожу. — Ну же детка, как ты умеешь. Попроси. — Пожалуйста, Карл. — Не убедительно, mehr. Он запускает пятерню в мои волосы, сжимая их меж пальцев, и тянет, заставляя меня откинуть голову, и я послушно укладываюсь затылком на его плечо, чувствуя как царапает мою щеку жёсткая щетина. — У меня мурашки от тебя, — едва слышно выдыхаю я, а в ответ Карл целует меня в изгиб шеи: болезненно, почти зло, впиваясь клыками в кожу и марая её бордовым отметинами. — Трахни меня уже. — Fick dich? — Карл, — от нетерпения мышцы внизу живота сводит просто до боли, — выеби меня. Трахни так, чтобы я не мог стоять. — Oh Ethan Winters, wie schmutzig dein Mund ist, — почти стонет он мне в шею, опаляя алеющие укусы горячим дыханием, а звериные глаза в зеркальном отражении так и просят: падай, падай ещё ниже в эту опиумную бездну. Я — блядский наркоман. И я упаду. — Ну же, как же сладко ты умоляешь, детка. Ещё немножко, я почти сдался, — и я понимаю, что это действительно так, когда его член с нажимом утыкается головкой мне прямо меж ягодиц. — Выеби меня. Выеби меня так, чтобы я упал без сил… Мне нужен твой… — я почти не соображаю, — …твой член. Твой… чёртов… член внутри. Сделай это. Выдери меня до потери сознания, как шлюху, чтобы я стонал и выгибался под тобой, умоляя всадить поглубже, чтобы задыхался. Кончи внутрь меня. Я так хочу ощутить тебя полностью, до самого упора. Пожалуйста, потому что я больше не могу терпеть. — Oh, mein schöner Schimmel, — жаркая волна колко и болезненно бежит вдоль позвоночника в тот момент, когда он, наконец-то, чуть прикусив губу, входит в меня. Я рефлекторно сжимаюсь внутри и вздрагиваю, лишь судорожно цепляясь побелевшими от напряжения пальцами за раковину. Карл не дожидается, когда я привыкну, а сразу начинает двигаться: короткими, пока что неглубокими рывками. — Verr-r-rotten, baby, — рычит он мне в шею, и от этого глухого рыка меня просто накрывает и хочется упасть грудью на стол, выгибаясь, как обезумевшие животное. — Stöhne lauter, während ich dich ficke, — он толкается сильнее, выбивая из меня сдавленный вскрик, и, кажется, от одного только голоса я сейчас кончу. — Ти-ш-ше, — буквально выстанывая, прошу его быть чуточку спокойнее, чтобы не разбудить шумом малышку. Обламываю сам себя, потому что единственные мысли в моей голове сейчас: ещё, ещё, сильнее, быстрее, глубже. Плевать на всё, я хочу ощущать как входит в меня его орган по самое не могу. И лишь от одной фантазии всё переворачивается внутри и обжигает, словно я залпом выпил стакан крепкого забористого пойла. Я, кажется, теряю рассудок. Карл на несколько секунд останавливается, и мягкий пояс от халата обвивает мою шею подобно удавке, а Гейзенберг тянет его на себя, заставляя меня сильнее прогнуться в пояснице и судорожно хватать воздух ртом. В лёгких жжёт от нехватки кислорода, и я до побелевших костяшек цепляюсь пальцами за край раковины, пытаясь хоть как-то удержаться на ногах. Голова идёт кругом от каждого движения Карла, и мне донельзя сладко утопать в этом круговороте из безумных поцелуев и касаний. Карл двигается уже быстрее, с силой вгоняя горячий член просто до упора и выбивая из меня сдавленные стоны удовольствия. Мне хочется прикоснуться к себе и в пару движений довести до черты, но Гейзенберг угрожающе рычит мне в затылок и остро проводит кончиком языка вдоль выпирающих позвонков. Рукой он сминает мою ягодицу, царапает ногтями и оттягивает так, что на коже остаются алеющие полосы от пальцев. — Мало тебе… детка? Я хочу ответить, но мысль спешно ускользает и теряется, когда он, собрав пальцем немного смазки, проталкивает его через кольцо мышц. — Блять… — только и выдаю я сквозь сжатые зубы, а его палец входит ещё на костяшку внутрь, растягивая меня всё сильнее. Карл не прекращает двигаться, лишь на минуту замедляет темп, давая мне прочувствовать сполна новые ощущения. Трётся колючей щекой о моё плечо и что-то едва слышно урчит на ухо — наверняка похабное и грубое — но из-за громких шлепков кожи о кожу и гула крови в висках я не разбираю ни слова. Палец продвигается глубже, задевая скользкие от смазки стенки, и от этого чувства заполненности меня просто ломает настолько, что я выгибаюсь, подаваясь навстречу и насаживаясь уже сам на толстый ствол. По телу разливается приятная волна каждый раз, как головка задевает чувствительное место внутри и, кажется, ещё пара минут и я кончу, даже не дотрагиваясь к собственному члену. — Быстрее, блять… — умоляю я, хотя нам сейчас уже не нужны слова и мысли, чтобы понимать друг друга. Есть только язык тел и оголённые провода нервных окончаний. Мы наполняем друг друга дичайшим желанием, столь жарким и ненасытным, что оно способно испепелить пространство вокруг и нас самих, оставляя лишь иссохшие остовы костей, переплетённых в предсмертных объятиях. Желание плавно перетекает в удовольствие, наслаивается, и оседает внизу живота, приближая тот момент, когда оно перельёт через край. И Карл вгоняет член до самого упора, наматывая на кулак пушистую удавку и туже стягивая её на моей шее. Я не выдерживаю. Пачкаю белую керамическую поверхность и собственный живот. Отражение в зеркале пошло открывает рот и закусывает губу, вздрагивая всем телом, а я словно через мутный фильтр смотрю фильм о самом себе в замедленной съёмке. Карл кончает, не выходя из меня, и я всё ещё настолько чувствителен в этот момент, что ощущаю, как подрагивает его член внутри, заполняя меня горячим семенем. Как щекотно стекает оно по внутренней стороне бедра, когда он, пытаясь отдышаться, отстраняется и оставляет невесомый поцелуй на загривке. — Чтоб ты сдох, Гейзенберг, — сипло выталкиваю слова с глотки, — хочу ещё. Дважды просить не нужно. Он совсем не бережно перекидывает меня, взрослого мужчину, через плечо и бежит наверх. У нас теперь широкая двуспальная кровать, и Карл не упускает возможности отыметь меня второй раз, чтобы я уж наверняка не смог нормально сидеть на пятой точке. Хотя уже по-другому: медленнее, с долгими поцелуями и лицом к лицу. — Забавно, — усмехаясь, я наблюдаю, как Карл роняет тяжёлую голову мне на грудь и пытается сдуть с кончика носа непослушную прядку. — Слушай, давай прогуляемся? Я, ты и Роза. Это старый город и тут целая куча мест, которые я хочу показать тебе. Уверен, тебе понравится. Гейзенберг приподнимает лохматую голову и смотрит на меня скучающим полусонным взглядом. — Ну, как будешь готов, — уточняю я и не сдерживаю зевок. — Спи давай, — он бесцеремонно сграбастывает моё вялое тело в объятия и закидывает свою ногу мне на бедро. — Ты тяжёлый… — лениво пытаюсь спихнуть его конечность, но веки закрываются против моей воли. — Я подумаю. Сверху меня бережно укутывают одеялом.