мне не нужно завтра, если тебя не будет рядом.

Больше всего Кириллу нравится делать вид. У него получается почти профессионально: вырастая в кругу лицемеров, заботящихся только о себе, быстро приобретаешь необходимые привычки, чтобы выжить и не выделяться. Мама всегда твердит, что он должен. Должен не вырасти мудаком, вести себя прилично, отучиться на красный диплом, и если не стать умным, то хотя бы не быть тупым. Кириллу списки «должного» предъявляют лет с трех, когда остальные дети еще кубики собирают, а его отправляют в садик с английским уклоном, где у всех панамки от гуччи и родители на новенькой бмв. Гречкин водителя с няней видит чаще, чем мать. Ему за хорошую учебу дарят не набор цветных карандашей, а новенький айфон. Одноклассники не завидуют. В таких школах ты ролексами и папиной зарплатой не удивишь — тут у каждого первого вилла с бассейном на Мальдивах и свои проблемы. Он растет, зная, что надо быть всегда собранным. Всегда при параде, даже если ночью не спишь, задыхаясь от панических атак и глотая таблетки, выписанные личным психологом, которого так ненавидит отец. Кириллу всего четырнадцать. — Ты свои загоны, — Всеволод встает вплотную и почти шипит на ухо, — оставляй за дверьми комнаты, а на людях, будь добр, улыбайся и маши ручкой. Не хочу, чтобы люди думали, что у меня ребенок больной. — Сева, — тут же одергивает супруга, суровым взглядом смерив обоих. — Ну, что ты, как черт-те что? — обращается уже к сыну и пальцами наскоро приглаживает его растрепанные волосы, хмурясь и переживая только за мнение гостей. — Говорила же, постригись нормально. Нет, он отрастил, так еще и покрасить грозится. Кириллу шестнадцать. Кирилл говорит красиво, с придыханием и выдержанными паузами. Когда уголки губ приподнимаются в улыбке, он чуть морщит лоб и наклоняет голову вбок, выслушивая оппонента — но это только если беседа ему интересна. У Гречкина отсутствует глоссофобия. Он может разговаривать с кем угодно и о чем угодно, может толкать речи перед полным залом людей, и все в нем будут заинтересованы. Но в тех кругах, где проходит большая часть его жизни, сверстники не считают нужным видеть разницу между аскетизмом и онанизмом. В те же шестнадцать он пробует нечто похуже алкоголя. Приходит домой объебанный и доползает только до лестницы, засыпая на мраморных ступенях. С утра будит громкий крик матери, трясущимися руками расталкивающей безвольное тело. Кирилл едва разлепляет глаза и получает преисполненную волнения и обиды пощечину от родительницы. Всеволод отпаивает дражайшую жену успокоительными на кухне и уверяет, что единожды закинув колес, сын их не стал наркоманом. А Гречкин понимает — без этого больше не вывезет. И спустя три года вваливаясь в уборную какого-то дорогого клуба, куда притащили друзья, Кирилл впервые думает, что это настоящий пиздец. Зашедшимися тремором руками он опирается на раковину и поднимает голову, рассматривая отражение. Ебать, хочется самому себе в морду дать. Блеклые, после обесцвечиваний и краски, волосы выглядят как ужасная солома, под глазами синяки, щеки впалые, будто он месяцами голодает, а зрачки такие, что вселенную можно увидеть. Гречкина душит жалость к самому себе. У него нет нездоровой зависимости, но в компании всегда оказывается кто-то с запасом. И за несколько купюр убедительного номинала можно чувствовать себя счастливым до рассвета. Дверь распахивается неожиданно, какая-то парочка вваливается внутрь и закрывается в кабинке позади Кирилла. Входящие и уходящие даже внимания не обращают на таблетки в ладони парня. Очередной мажор что-то употребляет, вот это новость! Гречкину хочется вкинуть больше нужного. Дозу побольше, чтобы не отпускало никогда. Может даже умереть получится. Он уже все в этой жизни попробовал, а терять особо нечего. Да и кто будет скучать. Родителям только в радость лишиться семейного позора. — Сдурел, что ли? Перекрывший даже долбящие басы громкий голос заставляет обратить на себя внимание. Кирилл поворачивается и сперва не может сфокусировать взгляд на стоящим перед ним мужчиной. Внешний вид его явно выбивается из атмосферы модных луков, подобранных либо персональными стилистами, либо спизженными с интернета. Гречкин моргает, словно пытаясь стереть картинку перед глазами, вот только она не стирается. — Деньги есть, ума не надо, — чужая ладонь сжимает запястье и стряхивает таблетки в раковину. Благо дырки в сливной сетке большие, они проскакивают. Кирилл морщится. Ему нравоучений и дома хватает. — Сколько сожрал? — жесткие пальцы стискивают челюсть и тянут лицо к свету единственной лампы. — Че? — Не тупи, сколько принял, говорю? — Нисколько, — фыркает Гречкин, и только тогда его отпускают. — Товарищ майор, Вы-то че здесь забыли? Последний месяц Кирилл — самый частый посетитель незваный гость полицейского участка, где работает Игорь. Гречкин приличным мальчиком перестал быть в пятнадцать, и с того момента, что ни день, то приключение. Но чтобы такой страйк выбить из посещений полиции, это у него впервые. Игорь привык, что юному мажору все сходит с рук, а вот видеть, как мать его краснеет, в десятый раз приезжая забирать Кирилла — необычно. Даже у нее терпение пропадает, и из отдела сын прокурора теперь сваливает в гордом одиночестве, сверкая фарами красного спорткара. — Не твое дело, — Гром оглядывается по сторонам. — Умойся, на чучело похож. Гречкин закатывает глаза, но включает воду. Почему-то слышать такое от Игоря неприятно. Перед ним Кирилл обычно предстает только в лучшем свете: презентабельные шмотки, золотые часы на запястье, волосы уложены, а в ладони зажат дорогой мобильник. Сейчас же он, скорее, жалко-убогая версия самого себя. На это не поведется никто, даже если пачкой денег перед носом помахать. — Домой вали, — советует Игорь. У него тут, вообще-то, операция была спланирована по вычислению дилера, но Кирилл и ее умудрился запороть, толком даже не участвуя. — Хотите, чтобы я нетрезвым сел за руль? — гаденько ухмыляется Гречкин, а у Грома кровь закипает. Просыпается острое желание приложить эту физиономию об пол пару раз. Исключительно для профилактики. — Хочу, чтобы меня в четыре утра не разбудил звонок с просьбой разобраться с гражданином Гречкиным, задержанным во время сотворения очередной хуйни. Кирилл прыскает в кулак, впервые смеясь над шуткой майора. Его, в принципе, вся ситуация забавит. Не этим должна заниматься городская полиция, и можно было бы придумать подколки про личную няньку, но Гречкину лень и он пьян, а еще Игорь смотрит на него так проникновенно, что в пору только молчать и пялиться в ответ. — Ну, у Вас два варианта, товарищ майор, — Гром согласен, два: либо бить здесь, либо на улице. — Вы можете на какое-то время представить себя моим личным водителем и отвезти домой, а можете, — Кирилл придвигается ближе, сверкая ошалелыми глазами, — отъебаться и пойти на хуй. Игорь выбирает первое. Вытолкать Гречкина из забитого дергающимися телами душного клуба не составляет никакого труда. Бравый полицейский его едва ли не за шкирку вытаскивает, ловя в последний момент, чтобы об асфальт не приложился. На парковке пустынно, потому что все либо на танцполе, либо трахаются в машине. Гром осматривается, пытаясь выцепить среди машин уже знакомую, но не находит. — Где корыто твое? — спрашивает, косясь на шарящего по карманам Кирилла. Он находит ключи и кидает майору, ловко поймавшему их без лишних движений. На брелоке вместе знакомого значка ламборгини красуется другой. Игорь едва челюсть успевает поймать, стоит одеревеневшим пальцам дотянуться до кнопки разблокировки дверей, и новенькая белая бугатти широн приветливо мигает фарами. Кирилл светится почти как машина и падает на пассажирское. Пристегивается, только когда ему напоминают, и с довольной лыбой наблюдает за выражением лица Грома. — Неплохое корыто, скажи? Большая часть поездки проходит в молчании. Майор не привык разговаривать, а Кирилл не знает о чем. Даже маршрут подсказывать не приходится, все есть в навигаторе. Он впервые понятия не имеет, что сказать новоиспеченному водителю, и просто смотрит. Гречкин кажется самому себе извращенцем, но то, как Игорь водит машину, его возбуждает. Широкие ладони уверенно сжимают кожаный руль, сильные предплечья напрягаются только на поворотах. Мужчина не сводит глаз с дороги, мягко вдавливая педаль газа в пол и не превышая скоростной лимит. Кирилл весь изводится в кресле. Ему почти выть хочется от желания ощутить теплую руку, собственнически скользнувшую по его бедру. Игорь совершенно не вписывается в салон французского автомобиля премиум-класса, но это не мешает ему становиться главным героем влажных фантазий Гречкина. Будь все по его хотению, он бы прямо сейчас перегнулся через панель коробки передач и отсосал майору. Но Гром, наверное, голову за такое оторвет. А руки так и тянутся. Хорошо, что именно в этот момент, машина останавливается, и механический женский голос поздравляет с успешным завершением маршрута. — Поднимешься? — внезапно спрашивает Кирилл. — Зачем? «Чтобы мы, наконец, переспали, — приходит в голову. — Потому что я хочу тебя, — звучит вдогонку». — В квартире ты еще не был. Это самое глупое оправдание и самая странная причина для приглашения к себе ночью, но Гречкин уверен в сказанном, а Игорь почему-то соглашается. Квартира Кирилла выглядит именно так, как должна, если учитывать, что уборщиц там не бывает, а продукты он покупает раз в неделю — по выходным, когда ночует дома. Поэтому такой худой и бледный. Гром осматривается: вполне прилично, даже аккуратно для такого человека, как Гречкин. Коридор длинный, блеклый, словно на тот свет. Игорь топчется в нем. Большие зеркала просто не дают шанса избежать встречи со своим отражением. Они оба в этих апартаментах смотрятся как дерьмо на фоне дворца Ласкари — не очень. Кирилл пренебрежительно скидывает уже не белые кроссовки и кивает Грому, мол, раздевайся, разувайся, че как не родной. — Тебя выперли? Игорь усмехается, подставляя ладони диспенсеру с мылом (наверняка, мать постаралась) и потирая их под горячей водой. Кирилл цокает, прилипнув к дверному косяку. Да, выперли. Родителям надоело вечно безучастное, лишенное после алкоголя интеллекта лицо. Отец сперва думал на улицу выкинуть, но сын все-таки. Снял квартиру не в самом плохом районе. Рядом красивая набережная, магазин продуктовый, а большего и не нужно. От недостатка культурных объектов в шаговой доступности Гречкин младший точно не страдает. — Получается так, — подтверждает догадку Кирилл и переминается с ноги на ногу, прожигая взглядом Грома. — Будешь что-нибудь? Какая все-таки жизнь странная штука. Вчера ты пишешь рапорт о человеке, а сегодня пьешь чай — довольно неплохой — у него на кухне. Гречкин молчит, усевшись напротив. Он подтягивает колено к груди и опускает подбородок, не сводя с мужчины напротив глаз. Игорю нужно срочно признаться, что это странное поведение за «подопечным» он начал замечать несколько недель назад. Сперва Гречкин просто рассматривал его и бумажки на столе от нечего делать, а затем это начало входить в привычку. — Так за что ты угодил в родительскую немилость? Игорь старается спрятать усмешку за кружкой, но выходит плохо, а в голосе так и сквозит веселье. Если не по закону, то по жизни Гречкина карма настигла. Не то чтобы он прям все потерял, зато предки аж из дома выгнали, чтобы глаза не мозолил. — Будто ты не знаешь, — Кирилл фыркает, собираясь обвинить Грома во всех бедах, но не делает этого. — Наверное, едва не сбитая бабка на переходе стала последней каплей. Машину у меня, кстати, тоже отобрали, — его, кажется, факт оставленной ламборгини волнует больше, чем возможный исход нарушения пдд. — А как же? — Игорь хочет спросить про белый французский гиперкар, Гречкин отмахивается. — Это дядя подарил. «Мне бы такого дядю», — думает майор, но мысли не озвучивает. Гром выглядит по-домашнему уютно в своем темном джемпере и джинсах. Пахнет от него каким-то неизвестным Гречкину парфюмом и сыростью улиц, так бы прижаться к крепкой груди, уткнуться носом и дышать. Темные его волосы чуть примялись из-за дурацкой кепки, и хочется провести по ним рукой, потрепать немного, зарыться пальцами. Хочется. Кириллу много чего хочется сделать в отношении майора, но совесть, единожды за девятнадцать лет проснувшись, не позволяет, и он — вау! — прислушивается. Гречкин обнаруживает себя в прихожей. Он совершенно не помнит, о чем последний час шла беседа. Наверное, Игорь смеялся над его новым положением, но по-доброму улыбался и нахвалил чай, а Кирилл только улыбался в ответ. Теперь же единственный желанный гость этой квартиры накидывает кожанку, и Гречкин впервые не хочет выпроваживать кого-то из своего дома. Если дверь сейчас захлопнется, он больше никогда не сможет улучить такой момент, когда не надо смотреть друг на друга с позиции «полицейский — злостный нарушитель». — Игорь, — зовут неожиданно тихо и как-то спокойно без всяких там «товарищ майор», — останься? Кирилл не знает, чего больше в его словах: жалобной мольбы или вежливого гостеприимства, но, если Гром сейчас откажется, он не переживет. — Не, — майор натягивает ботинки, на весу шнурует по-быстрому, — я уже, итак, задержался. Отказы в жизни Гречкина отсутствуют, потому что его боятся и у него есть деньги. И когда Игорь с такой простодушной рожей заявляет, что уходит, Кирилл вынести этого не может. Собственное бессилие поражает. Он делает несколько шагов вперед и прижимается к чужим губам как-то неловко и смущенно. Никакой страсти, грязного «по-французски», даже намека на это нет. Но парень так и стоит, оцепенев от страха получить по лицу, если отодвинется. — Кирилл, — отстраняют его осторожно, ладонями сжимая худые плечи, — ты перепил. Давай я пойду, а ты спать ложись, хорошо? Игорю очень нужно услышать положительный ответ. — Нет, — Гречкин мотает головой, не желая поднимать взгляд. — Нет, нехорошо. Мне плохо, Игорь, останься, пожалуйста, — до откровенного нытья он успел пасть всего за несколько секунд. — Я не могу тут один сидеть, больше не могу, прошу! Мне нужно… Ты мне нужен. У Грома есть несколько любовных историй, в которых он не только третий лишний, но и главный герой, однако, им не сравнится с происходящим сейчас. Понять правду ли говорит Кирилл — тяжело, но выглядит он хуже побитой собаки, и это щемит сердце Игоря. В светлых стенах этой квартиры Гречкин совершенно не похож на обычную, блядушную версию себя. Всклоченные волосы, треники и белая футболка. Стоят они, наверное, как половина зарплаты майора, но сути это не меняет — мальчишку перед ним хочется только обнять. — Кирилл, — говорить одно и то же нет никакого желания, но Игорь пробует решить вопрос с минимальным вредом для обеих сторон. Сын прокурора лишает возможности сопротивляться, прижимаясь ближе. Игорь боится дышать, когда его сжимают в объятиях, острым носом тычутся в шею, а горячее дыхание мурашками сбегает за шиворот джемпера. Стыдно самому себе признаться, но в штанах уже не так свободно, когда Кирилл все еще смущенно, но более ощутимо целует рядом с ухом. Гречкин понимает, что если сейчас ничего не предпримет, то не сделает этого уже никогда. И лучше его ударят, и пошлют, чем потом он будет убиваться, жалея упущенный момент. — Игорь, — снова этот невинный тон и скользнувшие под кофту холодные ладони, — трахни меня? Кирилл не хочет животного секса до сорванного голоса и саднящей на утро поясницы, он не хочет будить соседей криками, не хочет даже тащить Грома в постель, но, если это единственная причина, которая заставит мужчину остаться, так и быть, он отдастся со всем желанием. Майор же каменным изваянием вжимается в стену. У него ни одной здравой мысли в голове. Предложение Гречкина в тупик поставило окончательно, и остается только глядеть на него широко раскрытыми глазами, поражаясь количеству пошлости на квадратный сантиметр. — Игорь? Обернувшая шею сильная ладонь, не душащая, но напоминающая, кто контролирует ситуацию, действует на Кирилла как наркотик, разгоняя эндорфин. Парень сперва цепляется за предплечье пальцами, но потом забивает. Не убьют же его здесь, в самом деле. Игорь какое-то время молча наблюдает, как мутнеют глаза напротив, и как возбужденная дрожь потряхивает худое тело, а потом сам подается вперед, сминая тонкие искусанные губы. Он еще никогда не целовал кого-то с таким неподдельным, природным желанием. Многострадальную кожанку роняют на пол, а вездесущие, загребущие руки Кирилла ползут по плечам, ласково гладят загривок. Игорь тянет вверх огромную футболку и не может отвести взгляд от фарфоровой кожи. Так и хочется оставить следы: синяки от пальцев, укусы, засосы, что угодно. Но за этим желанием следует отрезвляющая мысль — он не станет делать Гречкину больно. Не тогда, когда мальчишка так доверчиво льнет ближе, неспешно стаскивая с майора джемпер и прикасаясь ладонями к рельефному прессу. Россыпь влажных поцелуев остается на плечах и острых ключицах. Кирилл запрокидывает голову, позволяя вылизывать свою шею, прикладываясь о стену затылком и едва не съезжая на пол от волны накативших ощущений. Ему так хорошо давно не было. Пальцы впиваются в короткие жесткие волосы на затылке майора, тянут его ближе. Гром повинуется, вжимая колено между стройных ног и слыша приглушенный, отчего-то мучительный стон. — В спальню, — сбивчиво предлагает Кирилл, и его подхватывают за бедра. На просторной кровати Гречкин растягивает себя сам, кусая губы и корчась, но Игорь все равно наблюдает с щенячьим восторгом, в ладони сжимая член. Вид дрожащих ресниц, исчезающих внутри пальцев и тихие, срывающиеся стоны делают с майором что-то запредельное. И так к месту оказывается его вышколенная еще в академии выдержка, потому что всхлипнувший вдруг Кирилл — выше сил Грома. Он дергает мальчишку на себя и прижимает грудью к постели. Раскатав презерватив и вылив смазки даже больше, чем нужно, Игорь почему-то целует нежно за ушком и обещает не спешить. Гречкин верит. Зажатый между сильным телом и матрасом скулит, послушно принимая до самого конца. Гром такой…такой охуенный. Это не первый раз Кирилла с парнем, — все попробовать успел — но первый раз с Ним. И крышу сносит от осознания, чье хриплое дыхание щекочет затылок, чьи жесткие ладони сжимают бока и чей член так приятно распирает изнутри. — Давай уже, — Гречкин вскидывает бедра призывно и комкает одеяло. У Кирилла плывет перед глазами, ритмичные толчки остаются лишь эхом на заднем плане, он ничего не чувствует. До крови кусает губы и жмурится, стараясь избавиться от застлавших взгляд слез, но выходит плохо. Через ощущение собственной ничтожности и секундного грехопадения пробивается только осознание творящегося вокруг пиздеца. Не этого всего Гречкин хотел. И когда удерживать людей сексом стало для него нормой? Когда деньги перестали их интересовать. Вбивая податливое тело в кровать, Игорь, охваченный желанием вытрахать из наглого мажора всю эту спесь, даже не сразу понимает, что делает. Его умоляли остаться, и он нагло пользуется своим положением, пренебрегая эмоциями запутавшегося, потерянного ребенка, судя по всему, наивно влюбившегося в него и в образ бравого полицейского, способного восстановить разбитое агрессивным миром чувство справедливости. Глотая подступающую к горлу истерику, Гречкин не может сдержать позорный всхлип, и майор тут же останавливается. Трясет Кирилла явно не от удовольствия. — Эй, — Игорь переворачивает его на спину, вглядываясь в покрасневшее от рыданий лицо. — Кирь, что случилось? — впервые называет так, ласково проводя ладонью по растрепавшимся волосам. Гречкин не отвечает, цепляясь за шею и притягивая мужчину ближе. Ему до боли необходимо почувствовать себя нужным, не брошенным и небесполезным. Мокрый нос утыкается в ключицы, Кирилл снова всхлипывает, и от соленых его слез неприятно зудит кожу, но майор терпит и молчит. Теплые губы нежно касаются виска, руки гладят узкую спину, рыдать тянет только больше. Никто и никогда не обращался с ним как с чертовой куклой из дорогого фарфора. Иллюзия счастливой жизни Гречкина трещит по швам под грубыми ботинками Игоря. Ему всегда хотелось врезать по идеальной физиономии, приложить об стену или пол, с размаху зарядить по ребрам; хотелось в кровь разбить губы и нос, увидеть, как довольная ухмылка окрасится в ярко-алый, хотелось кричать громко, сбивая костяшки и срывая на мальчишке всю свою злость, чтобы в нем, наконец, проснулось хоть что-то близкое к человеческой натуре. Всего этого Грому хотелось за пределами тихой квартиры на набережной. А когда в его объятиях Кирилл неуклюже размазывает слезы по лицу и дрожит, теряя себя, Игорю хочется только защитить. — Только не уходи, — раздается задушено, и майор осторожно отстраняет парня от себя. — Пожалуйста. — Не уйду, — он говорит также тихо, разделяя интимность момента. — Обещаешь? Вместо ответа Гречкина целуют. Настойчиво преодолевают неуверенное сопротивление, заставляют сдаться, раскрыть рот и впустить. Игорь чувствует скользнувшие по его плечам ладони и выдыхает облегченно, слизывая соленые слезы с мягких губ. Он за мгновение переворачивает разморенного нежностью и властью сильных рук Кирилла, усаживая на свои бедра. Лицо майора расплывается в улыбке, когда он замечает тронувший щеки румянец. Это не может не льстить. Гречкин, наверняка, нечасто никогда не краснеет во время секса. — Продолжить не хочешь? — Игорь спрашивает, заправляя крашенные пряди Кириллу за ухо. — Хочу, — уверенно кивают с полной готовностью. Кириллу так ахуенно даже под спидами не было. Реальность сыпется осколками, в голове эхом шумят собственные стоны, и Гречкин обязательно потерялся бы во всем этом, если бы не чужие пальцы, вдруг сплетшиеся с его. Глубокие, несдержанные движения и жесткая хватка ладони на талии — слишком много, чтобы вынести. Игорь пьянеет от вида закатывающихся глаз и громких, надорванных стонов на грани безумия. Звенящие в ушах шлепки тел доводят Кирилла до раньше неизведанной точки невозврата, когда хочется только раствориться в человеке, самозабвенно терзающем его уже саднящие губы. — Игорь! — срывается неожиданно, и Кирилл зажмуривается, от стыда сгорая после настолько развратного стона. Грома аж трясет, у него весь мир переворачивается, и сделать Гречкина своим (хотя бы на сегодня) хочется больше, чем жить. — На меня смотри, — почти рычит мужчина, утопая в безумном взгляде напротив. Топя оглушительные стоны в упоительно сладком поцелуе, Кирилл только вздрагивает, глотая скулеж, и позволяет майору раз за разом выбивать воздух из легких. Бедра дрожат, когда руки Грома тянут его ниже, не оставляя ни единого миллиметра между разгоряченными телами. Он так глубоко, что еще немного и будет больно. Ритмичные толчки доводят парня до сумасшествия, собственная слабость перед этим мужчиной ярко искрит в сознании. Гречкин вдруг всхлипывает, сжимается весь, струной вытягиваясь, и расслабляется, растекаясь по мощной груди. Ему даже касаться себя не нужно. Оргазм накрывает Игоря сразу после, чужая сладострастная дрожь сотрясает и его тело. Кирилл загнанно дышит, водя носом по его шее. Ластится разнежено, и Грому даже нравится. Он не спешит вытаскивать, да и отдыхающий на плече парень вряд ли такое позволит. Гречкин ничего не говорит, но на мягкие поцелуи в макушку отзывается едва ли не урчанием сытого кота. Стоит майору дернуться в попытке отстраниться, как цепкие пальцы ловят его за руку, тянут обратно. — Не уйду, — снова повторяет Игорь, целуя в лоб. — Я в душ только. Кирилл кивает, соглашаясь, и все равно смотрит умоляюще жалобно, обезоруживает одним взглядом. Гром не может этому сопротивляться. — Я буду здесь, когда ты проснешься, — обещает, напоследок чмокнув в приоткрытые губы, и скрывается за дверью в ванную. Больше всего ему хочется лечь рядом, притянуть к себе Гречкина, и верить, что у них всегда будет завтра.