позвони в 4:47 утра

— тут многое изменилось, пока тебя не было, — ренджун за рулем жует жвачку, раздувая пузырь диаметром до самых глаз, пока донхек лениво смотрит в окно — горячим воздухом дует на стекло дверцы и рисует черепа рядом с говорящей «help». — я слышала, там и минхен будет, — хина с заднего сиденья пролезает в пространство между передними, как раз над ручником, но ее быстро затаскивает обратно коын. — марк? — донхек слишком громко с нотками паниками в голосе, что слова становятся на тон выше и писклявее, заявляет, отворачиваясь от любования окном, — то есть… марк… пошел он, — донхек прочищает горло, закашлявшись и возвращается к любованию окном. — ты же написал ее… как там… песню, — хина мило проводит пальцем по подбородку, на что получает поцелуй в щеку от коын, — «я закопаю тебя под битыми бутылками на мусорке», вроде. — сколько времени прошло как вы расстались? — коын аккуратно спрашивает, положив руку на сиденье донхека. — в очередной раз… — тихо добавляет хина, но получает от донхековой сестры больной тычок в ребра. — недели две? — ренджун выплевывает жвачку в раскрытое окно, — или около того… — три месяца. прошло три месяца, — донхек достает из бардачка старые сигареты ренджуна — вонючие лдшки — за два года донхекова отсутствия многое поменялось, но хоть что-то осталось неизменным — радует. — если прожжешь кресла, я сдеру с тебя кожу и вместо чехлов из кожзама, которые я выторговал у отца минсока, будут чехлы из ли донхека, ты понял меня? — не отрываясь ни на секунду от дороги, говорит ренджун. донхек смеется дымом ему в лицо — специально. — вы только посмотрите на эту грозную маленькую собачку с ножичком, говорит стихами! ренджун круто сворачивает на повороте так, что донхек стукается головой об стекло. мало что изменилось — радует. ; чэнлэ встречает донхека с особенным удовольствием — обслюнявливает ему всю рубашку слезами с запахом фруктового кальяна, целует в обе щеки, как блудного сына — под руки проводит его в самую глубь вечеринки. — развлекайтесь! и сам скрывается в толпе, ежесекундно услышав свое имя. — младшие будут рады тебя снова увидеть, — коын толкает донхека к едва окончившим школу старшеклассниками, пока хина и ренджун скрываются в противоположном направлении. — у нас много новеньких, большая часть которых знает великого и неповторимого ли донхека лишь по рассказам, — коын, зная все слабости своего брата, давит на самое больное — самолюбие донхека. — это нужно скорее исправить, как думаешь? — девушка подводит донхека до малышни, которая ровно на голову их обоих выше, — ребят, это ли донхек, да-да, тот самый ли донхек! и донхек сияет ярче новогодней елки — в своей стихии. ; когда на улице сгущаются сумерки, озябших подростков во дворе становится меньше, и донхека утаскивает потоком куда-то вглубь дворца чэнлэ — карина, из молодняка, подхватывает его с собой и тащит на нижние этажи, мол, а как давно ты пробовал легендарный кальян чэнлэ? и еще этот новенький, феликс, мальчонка-золотые ручонки. так донхек попадает в совсем иной мир, кардинально отличающийся от того, что был еще полгода назад в университете, и тем более противоположный от того, что был на этом же самом месте два года назад, когда родители чэнлэ еще не махнули на него рукой и не позволяли приводить компании больше семи человек — сейчас, большеголовый чэнлэ, который сбегал от родителей под покровом ночи, уже и сам «великий» кальянщик. донхека ситуация очень забавит — он давно потерял и коын с ее девушкой, и ренджуна — малолетки, которые видели в донхеке ролевую модель, не могли поддержать того уровня беседу, которая могла бы позволить ему забыться и забыть. лофт (подвальная комната, раньше бывшая винным погребом, а потом комнатой чэнлэ) со слов кого-то из малышей «для своих» оказывается забит людьми под завязку. донхек аккуратно, чтобы не задеть проспиртованных подростков, проходит в самую глубь, поближе к кальянам — падает на мягкое оранжевое кресло с говорящим следом от чего-то давно разлитого, заполненное крохотными шариками из пенопласта, и проваливается в негу дыма и дружеского хохота. ли минхо, добрый старый друг, который, не закончив последний школьный год, ушел работать в местный магазин хозтоваров, протягивает мундштук и приветственно улыбается, даже с блестящим сожалением в глазах, мол, добро пожаловать обратно в эту дыру. такой жест жертвенности трогает донхека до глубины души, плакать в доме чэнлэ над кальянами ему не впервой, но донхек не хочет упасть в глазах молодняка — он еще не всех поразил, не каждого влюбил в себя. не влюбиться в ли донхека невозможно — и это сам ли донхек слишком прекрасно понимал и не упускал шанса воспользоваться этим. не понимал он только, как, в него всего такого несуразного, с кучей случайных шрамов на теле и сердце пускают в свои сердца другие люди. он постоянно сравнивал себя в дворняжкой, которая своим жалким видом только и может, что выпросить полусгнивший кусок тухлого мяса и почесать за ухом. но был кто-то, кто показал донхеку, что он далеко не бездомная замерзшая псина, только вот этот человек сейчас… — юта с парнями каверили их, сейчас покажу… этот человек сейчас роняет на какую-то девчонку кальян, потупив взгляд садится обратно и виновато оглядывает диваны. только вот этот человек только сейчас замечает донхека, сидящего в двух людях от него. марк ничего не говорит, не кивает — не моргает даже, донхеку становится не по себе, будто на витрине его выбирает слишком придирчивый покупатель, пытается сбить цену, одним взглядом понижая достоинство товара. но донхек не товар, а марк все так же молча отворачивается, продолжая беседу с кем-то по левую руку от себя, за бесконечные километры от донхека. не влюбиться в ли донхека невозможно, только вот влюбляются всё не те. с трудом встав с мягкого теплого оранжевого кресла, донхек выходит из комнаты, встретив вопящего что-то об куче говна на белом ковре ренджуна, и, обменявшись с ним одним лишь взглядом «марк здесь», донхек выходит под первые звезды на улицу. холодно до дрожи, но донхеку даже нравится. пахнет домом. ; украв чью-то целую упаковку пива — шесть стройных холодных бутылок — донхек садится на качели у груши с маленькими завязями будущих плодов. идея съесть парочку зеленых и потом хорошенько отсидеться на унитазе кажется на удивление заманчивой — руки сами тянутся. бутылки кончаются моментально. — вот ты где! хек! нашел тебя, — марк, запыхавшись, сворачивается в вопросительный знак, уперевшись руками в колени, — ты почему на мои звонки не отвечал? ехидное: «курить меньше надо». — просится в голове донхека, но, натянув маску безразличия, он сухо отвечает: — мы же расстались. или ты уже забыл? слегка пошатываясь, донхек встает с поскрипывающих качелей, выходя на тропинку из гальки к марку. — или «пошел нахуй, терпеть я тебя такого, обмудка, не могу» было своеобразным признанием в любви? донхек протягивает последнюю бутылку пива марку, но как только он тянет к ней руку, донхек сразу же сам открывает ее и отпивает. — я… — послушай, — донхек тычет горлышком марку в грудь, куда-то, где как раз начинается сердце, — мне все равно нашел ты там себе кого, как сказал чону, или что… но с такими мудаками, как ты, я не хочу иметь ничего общего. нужно избавляться от негативной энергии в жизни. марк с неприязнью отводит от своей майки мокрое горлышко бутылки. — раз мусор не может вынести себя сам, тогда придется этим заняться мне, — донхек в глубине души ликует, что он использовал фразу, которую репетировал в душе — ему потребовалось ровно девяносто пять дней, пятнадцать часов и три минуты, чтобы придумать самую обидную фразу за пять секунд. марк медленно начинает выходить из себя — у донхека глаза на мокром месте, и сердце почему-то сбивчиво стучит, пропуская удары. — да ты заткнешься, блять, может быть на секунду, и послушаешь меня наконец? — марк сжимает руки в кулаки, сминая в левой пачку сигарет — лдшки, иронично. — ну. я замолчал. и что ты мне, сука, скажешь нового, что я еще не слышал? — донхек видит поднимающийся на него правый кулак марка, но пьяное донхеково сознание, все еще стремящееся жить, срабатывает быстрее. марк удивленно потирает место от пощечины, левая щека начинает краснеть и чувствовать обжигающе ледяную ладонь. — и не смей, на меня поднимать свои руки, — донхек обессилено садится — мелкая гладка галька больно впивается в голые колени, — ни на кого не смей поднимать свои руки, марк, сука, ли, — донхек шепчет, закрывшись ладонями от взгляда таких голодных до крови, холодных, как галька под коленками, глаз. — тебя дохуя сложно любить, ли донхёк, — спустя долгое молчание начинает марк, — просто, пиздец, как сложно. — так не люби. — донхек срывается на крик, из-за накативших слез. — но я… — так не люби, блять! — донхек встает с колен, утирая нос рукавом рубашки, — не мучай ни меня, ни себя. — не люби! а лучше сделай одолжение и иди нахуй, — донхек забирает свои пустые бутылки, складывая их обратно на место в разодранную пластиковую упаковку, — потому что я тебя уже давно разлюбил. донхек оставляет онемевшего марка, а сам уходит к шуму и плохой музыке, доносящейся из открытых окон. перед глазами все плывет — секундное отрезвление под действием адреналина начинает пропадать, и донхек уже еле-еле доползает до скамейки перед домом, где его замечает ренджун. — боже, хек, да ты же просто в хламину налакался, — ренджун видит пустую упаковку пива около донхека, — это тебя так с шести бутылок? где же тот донхек, который по лесу за догонкой бегал быстрее гепарда после дедова самогона? — ренджун, блять, не до смеха сейчас, — донхек сдерживает рвотные позывы, закрывая рот обеими руками, — я с марком разговаривал… ну как разговаривал, орали друг на друга, — природа и гравитация оказываются сильнее, и донхека выворачивает прямо за скамейку в темноту ночи. — сильно же ты его ненавидишь, — ренджун, прикрывая нос рукавом свитера, садится рядом и поглаживает по спине донхека, который выблевывал все свои внутренности на дорогую газонную траву чэнлэ. — я отвезу тебя домой— — нет! — донхек растирает слезы со слюнями по лицу, — нет! — донхек! не смей со мной хотя бы сейчас спорить, сейчас не место твоей, блять, гордости, — ренджун подхватывает донхека под руки и отводит его к машине. ; самостоятельно с горем пополам затолкав донхека в машину и пристегнув его, ренджун усаживается на переднее сиденье. — если ты заблюешь мне тут все, я заставлю со щеткой ползать, все оттирать, — разозлившись не на шутку от неблагодарного поведения донхека, ренджун решает перестать с ним церемониться. — я попрошу прощения у миссис хуан, и она меня простит, — донхек бесстыдно дышит в окна, что они все запотевают от пьяного воздуха, ренджун открывает окно. — черт, донхек… моя мать умерла полтора года назад от рака, твою мать, — ренджун стучит по рулю, выворачивая на объездную дорогу через железную дорогу, — я тебе писал, звонил, звал на похороны, но ты так и не появился. донхек широко раскрывает глаза — он не может поверить, что забыл что-то столь важно о жизни своего лучшего друга. — ренджун, я… — да что с тобой, блять, такое твориться? то пропадаешь бог весть на сколько, то появляешься, заявляя, что ты отчислился с последнего, блять, последнего курса! — ренджун со злости начинает плакать, позволяя слезам падать на чехлы из кожзама, которые он выторговал у отца минсока. — я бы без раздумий вышвырнул тебя за дверь, если бы мне предложили оставить все здесь и уехать учиться в университет. — если бы предложили переехать в город и начать жить, донхек, — ренджун даже не смотрит на донхека, вглядываясь только в ночную дорогу, освещаемую фарами. — ренджун… я не отчислился с университета… — донхек обнимает себя руками, становится совсем крохотным на этом сиденье старой нивы ренджуновского отца, тоже ушедшего слишком рано. — что? — ренджун утирает слезы рукавом, становясь снова по-своему озлобленным мальчишкой с припрятанным ножичком-бабочкой в кармане джинсов. — я не отчислился, меня отчислили… за прогулы и долги… вместо пар сначала я ходил по заброшкам курить, а потом к психотерапевту за таблетками… ренджун сворачивает на подъездную дорогу, минуя указатель. — они сказали, им не нужен такой как я, такой псих. — господи, донхек, мне жаль, — ренджун в темноте салона находит свободной рукой донхекову руку и сжимает, крепко сцепившись пальцами. всю оставшуюся дорогу они едут в тишине, пока ренджун не останавливается у места назначения, выключив фары, чтобы не светили соседям в окна. — а помнишь, как ты называл меня? хекки, — донхек поворачивается к ренджуну, разрушая свой невидимый кокон из самобичевания и одеял рухнувшего будущего, — а я тебя инджунни… — это когда нам было по десять лет в третьем классе? донхек угукает сопливым носом. — бред. — ренджун, мне очень жаль. я был подонком, я же люблю тебя, — донхек тянется к ренджуну, неловко хватаясь за его вязанный свитер из шерсти ламы. — это еще что за фокусы-то, блять, донхек, ты еще пьян, отцепись от меня, — хуан накрывает рукой губы донхека, и тот противно лижет ее своим горячим от алкоголя языком. — фу, ты, блять, псина сутулая, выметайся нахуй, мне еще тебя до кровати тащить, давай-давай, — ренджун выходит первым, а потом с пассажирского сидения вытаскивает донхека, повторяя все в обратном порядке: отстегнуть, вынуть, дотащить до дома. когда донхек уже любовно укутан в одеяло и смотрит седьмой сон, ренджун оглядывает его с заботой и грустно вздыхает: — спокойно ночи, я тоже тебя люблю, хекки. — но какой же ты тупица, мать твою, — ренджун садится в машину и включает зажигание, минут пять протратив бензин на стояние около донхекова дома. ; написав коын, что он отвез донхека домой, хуан решает, что с него хватит уже вечеринок, и едет к себе домой, не переставая заливать вонючий прорезиненный руль нивы солеными слезами. донхек на утро ничего не вспомнит. похмелье ударит по голове набатом, спасет лишь кем-то любезно оставленные таблетка аспирина и стакан воды на тумбочке. донхек будет снова жалеть, что проснется следующим днем.