Под мягким одеялом земли

Фран ворочался в постели не в силах уснуть. Как только он закрывал глаза, его словно обнимали мягкие… Вряд ли это было похоже на руки. Вряд ли оно вообще было по-настоящему живым. Тем не менее тепло хоть и баюкало, но тревожило иллюзионисту остатки души. Он уже с десяток раз перетряхнул всю одежду, сменил постельное бельё и разве что не попытался хитрыми фокусами залезть себе под кожу, чтобы найти там семена, что начинали прорастать. Да, было очень тепло, очень уютно… Но так не должно было быть. Это ощущение не покидало и внутри снов, когда он бродил во мраке леса и подолгу смотрел в колодец, в котором редко удавалось хоть что-нибудь разглядеть. Он надеялся встретить его здесь — в конце концов наверняка он тоже бродил этими тропами. Или нет? Вышел ли он к дверям, что для него всегда открыты, или сны заводят его в Никуда и даже дальше? Туда, где сам Фран бывал только в самых глубинных и извращённых своих кошмарах, когда кольцо ада устраивало ему экскурсию, уходящую за дорожки с нефритовыми фонарями? А видел ли Бельфегор сны в принципе? Он никогда не рассказывал ему ни о чём, связанном с этим потусторонним миром. Фран отчаянно желал поймать его здесь с поличным, но гений обходил его стороной, как и наяву. Бельфегор ему улыбался за завтраком, и было в этой улыбке что-то неуловимо тёплое несмотря на то, что ничем его оскал не отличался от всех прочих в его репертуаре. По крайней мере никто вокруг перемен не замечал, да и не старались они вглядываться. Фран, в отличие от них, знал и видел намного больше, и потому так жадно ловил любые изменения в семпае. Он знал, что он знает. Идея приготовить эликсир, рецепт которого был найден в бесконечных секретах Мшанки, уже не казалась такой странной и отталкивающей. В конце концов Фран может иллюзиями сделать из трупа всё, что угодно, и это будет не противнее самой обыкновенной еды… Но достаточно ли силы кольца ада, чтобы обмануть самого себя и начать ходить на званые ужины в места захоронений? Все эти Гули становились таковыми по собственной воле (или поразительному незнанию), вынужденные до конца своих дней поглощать воспоминания мертвецов, чтобы не быть поглощёнными Венценосным Ростом, что без прикорма начинал сжирать свой временный сосуд. Фран совершенно точно не выпивал эликсир и подцепил семена каким-то другим способом. Нельзя подходить слишком близко, нельзя позволять себя касаться, нельзя даже просто смотреть в лицо. Если он выпьет эликсир и начнёт следовать указаниям — поможет ли это избавиться от ощущения тепла, что манит его к земле? В долгу Фран не оставался никогда, ни дня не проводя без обзывания семпая Коронованной Плесенью в попытках довести уже до белого каления. Бельфегор злился, бросал ему в шапку стилеты, но даже в этом всём сквозило что-то тёплое. Такое, от чего Фран ёжился и украдкой обхватывал себя руками в попытках унять ощущения. Не хватало ему сойти с ума. Только после Бельфегора, уж он-то постарается. Вопреки почти нежным объятьям того, что начинало расти вокруг, пламя Бельфегора оставалось разрушительно-обжигающим, и Фран предпочитал не стоять у него на пути. Если потрошитель совсем уж расходился, то начинал присыпать округу землёй. Бельфегор улыбался шире и теплее, наблюдая за тем, как неосознанно Фран выдаёт свою принадлежность к лесу. И пускай горел сейчас вовсе не тот, Фран по привычке шебуршал где-то меж корней, ковыряясь во мху. Бельфегор довольно быстро признал в нём симпатию к Бархату — на то он и гений. Тем интересней наблюдать за его отчаянным разрушением силами того, с чем Бархат желает бороться не слабее, чем Кузнец с Полковником. Когда с варийской формы посыпалась странная пыль, похожая на ту, что вечно покрывала диадему принца, Фран почти испугался. Укол страха был коротким и ярким, достаточным, чтобы привести ненадолго в чувство. Иллюзионист резко сменил курс своих издевательств. Вот теперь Бельфегор по-настоящему злился. Он не мог отогнать от себя туман, которым Фран укрывал его от всех остальных, и доходило до того, что принц становился для окружающих полностью невидимым. Полезная особенность на миссиях, но невероятно раздражающая в повседневной жизни. Сама эта иллюзия сдержать потрошителя не могла, но изрядно мотала его величеству нервы — он привык ко вниманию, и его недостаток разжигал внутри огонь злости. Концентрированная, горячая и сносящая всё на своём пути она в конце концов припечатала Франа к стенке. — Чего ты добиваешься этим, лягушка? В бабочек поиграть захотел? — Бельфегор шипел это иллюзионисту в лицо, крепко стиснув его подбородок одной рукой, а второй поигрывал стилетами — они действительно сияли и переливались на манер тропических бабочек. — Вы уж определитесь, ваше плесневелое высочество, бабочка я или лягушка, — Фран оставался спокойным. Рука Бельфегора была настолько же тёплой, как то, что незримо обнимало его ночами, и ощущение казалось до ужаса уютным и привычным, выключая инстинкт самосохранения напрочь. — Моль, — на змеиный манер прошипел потрошитель. — Geometra papilionaria. Причём совсем зелёная, — уже добродушнее заметил Бельфегор, ослабляя хватку. Он всегда смягчался, завидев неподдельный интерес кохая к его эрудиции в самых разных и порою непредсказуемых областях. — В таком случае я гу-усеница, — поправил Фран. — Самокритично, — шире улыбнулся Бельфегор. — А ты знаешь про Ophiocordyceps sinensis? Его споры проникают в гусениц бабочек семейства Hepialidae, заставляя их подниматься выше над уровнем моря и зарываться в землю, чтобы стать потом частью его плодового тела. — Так я же Geometridae? — выдохнул почти что в губы потрошителю Фран. — Так и я не из Ophiocordycipitaceae, — засмеялся Бельфегор, отступая и намереваясь уйти. — Они ещё на муравьях паразитируют, ну знаете, Мать Муравьёв там, все дела… — предпринял очередную попытку узнать о принадлежности принца иллюзионист. — Хорошая попытка, но я не знаю, чего, — конечно же он знал, просто не собирался рассказывать. Съязвить на тему того, что принц чего-то не знает, казалось самым привычным и логичным, но раньше этих слов изо рта иллюзиониста выпорхнули совсем другие: — Тогда покажите глаза? Что из этого больший секрет, семпай? — Фран медленно съехал по стенке и остался сидеть на полу. Шапка покосилась и держалась на честном слове, толике иллюзий и странной пылеобразной субстанции, что дарила тепло. — Интересно, ты раньше станешь имаго или грибом, а, лягушка? — бросил напоследок Бельфегор горсть слов и парочку стилетов, открывая дверь без прикосновения к оной. — У вас очень странные представления о биологии, семпай, — притворно вздохнул иллюзионист. Всё это давало пищу для размышлений — Бельфегор просто играл с ним, подкидывая подобные факты. Или правильнее сказать, что он так заигрывал. Теперь прикосновения ощущались ещё и на лице, и то вопреки желанию Франа краснело — слишком сильно он тёр подбородок в попытке избавиться от призрачных пальцев. Рассматривая себя в зеркале, парень напустил иллюзию, превращающую его в имаго — на лбу появились витиеватые антенны, шея и грудь покрылись пушком, за спиной повисли нерасправленные крылья, от человека остались лишь руки — каким-то таким он видел Мотылька, когда шатался по лесу. Глаза, теперь уже фасеточные, позволяли видеть мир иначе, но всё равно не так, как хотелось бы. Не снимая иллюзию, Фран лёг в постель и накрылся одеялом. Поворочавшись, превратил свою кровать в могильную яму, одеяло — в мох, и только тогда уснул. Сквозь сон чувствовал, как на нём растут грибы, как теплеет земля, и как же становится уютно от мысли, что всё вокруг — это Бельфегор… Он не потерял контроль даже во сне, а потому заглянувший в комнату принц увидел огромную бабочку, уснувшую в своей могиле, но пока что не вечным сном. — И чего всех иллюзионистов так тянет окуклиться? — прошелестел его голос, заставив Франа проснуться. Комната была пуста и ничем не выдавала, что в ней побывал кто-то ещё. Завтрак проходил в непривычной тишине. Еда Франу в горло не лезла в отличие от мыслей в голову — он прекрасно понимал, что фраза ему не послышалась. А что, если предыдущий иллюзионист Варии был поглощён этим странным вниманием Бельфегора?.. Улыбка последнего теплела с каждым днём. Наконец-то это стал замечать не только Фран, но Скуало, Леви и Луссурия благоразумно (любопытно-безразлично) молчали на этот счёт. Иллюзионист ёжился, как от холода, но только потому, что было слишком тепло. Они находились в дороге на задание, и Бельфегор привычно метал стилеты в его многострадальную шапку, когда Фран набрался решимости завести разговор: — Бел-семпай, а что стало с предыдущим иллюзионистом? Он стал бабочкой и улетел подальше от кровавого маньяка? — слова тянулись так же привычно, как и всегда. Ничто не выдавало волнения Франа, кроме его внутренних ощущений. Бельфегору, впрочем, этого было достаточно — в последнее время он даже слишком хорошо считывал малейшие колебания эмоций своего кохая. — Наверняка червей кормит, может даже не бесплатно, — принц пожал плечами. Маммон был для него сейчас не больше, чем воспоминанием, пускай и приятным. Перед Франом он, однако, не собирался ни подтверждать, ни опровергать своё участие в гибели оного. — А вам нравятся черви? — Фран достал свой излюбленный блокнотик, готовясь записать новые откровения о принце. Из раздражающе-комедийной привычки это давно переросло в реальную необходимость, и порой иллюзионист перечитывал свои записи, чтобы составить более точный психологический портрет потрошителя, ну и заодно попытаться ответить на вопрос, к какому аспекту тот тяготеет в итоге. — Черви не нравятся даже червям, лягушка, — Бельфегор широко улыбнулся. — Тогда они бы не смогли размножаться, семпай, а они вроде как… — Ты слишком зелёный для этих тем. Навести лучше музей, тебе полезно. Неразумные бабочки страсть как хотят лететь в огонь знаний, — Фран почти был уверен, что Бельфегор сощурил свои потенциально нечеловеческие глаза, скрытые чёлкой. — А хотите я расскажу вам про своё кольцо ада, а вы мне расскажете побольше про Севоим? — иллюзионист поправил несуществующие на его переносице очки, а шапка-лягушка приобрела комично-сосредоточенный вид. — Твоё кольцо работает в полную силу с тем, кто пережил все 666 неудач. Поговаривают, что после них наконец-то случается нечто хорошее, но никто ещё не доживал до сего знаменательного события, или им попросту слишком не везло, — широко улыбнулся Бельфегор. — Так нечестно, семпай, откуда вы это знаете? — сам Фран остался таким же безучастным, а его шапка забавно надулась, демонстрируя обиду обладателя. Конечно же она так делать не умела — иллюзионист заставлял её паясничать вместо себя самого. — Ты мне сам рассказывал, — уже откровенно смеялся Бельфегор. «В какой-то другой истории» — так и вертелось у Франа в мыслях. — Не припоминаю, чтобы я разговаривал с Коронованной Плесенью на такие темы, — иллюзионист скрестил руки на груди, пытаясь выразить обиду хотя бы на языке тела, раз с остальным давно не клеилось. — А это потому, что лягушки в яблоках страсть как слабы перед огромными головками сыра, — ехидно заметил принц и не говорил больше ничего. Фран решительно не понимал, что тот имел в виду, и не был уверен, что хочет узнавать подробности собственной жизни в какой-то другой истории, к которой Бельфегор был очевидно причастен. Задание прошло хорошо. Принц-потрошитель оправдывал своё прозвище, а Фран присыпал всё землёй, надеясь не то похоронить, не то запечатлеть последствия бойни. Позже тут, как и обычно, вырастут крапчатые грибы, а потом вокруг начнут пастись будущие Гули, которым не хватало ингредиента для их эликсира. Фран напускал туман из последних сил. Призрачные прикосновения мешали уснуть, мешали жить, и их нельзя было прикопать как свои чувства где-нибудь во владениях Мшанки. Что она, что учитель были бесполезны — признаваться в наличии семян Фран не собирался, смирившись со своей участью. Он не сможет от него избавиться никогда. Бельфегор всё ещё бесился, окружённый иллюзией, но делал это как-то вяло и незаинтересованно. Кажется, он даже был благодарен, что кохай скрывает сыплющееся с него клочьями нечто. Оно начинало спадать и с Франа, и теперь без иллюзии напарники выглядели так, словно возили друг дружку по самым грязным закуткам замка в порыве страсти отнюдь не к уборке. Иногда Фран думал, что пора — слишком давно они не вступали в перепалки, а незримые тёплые объятья разбаловали иллюзиониста донельзя и приучили, что потрошитель может не только кромсать на кусочки, но и ласково укрывать собой. — Бел-семпай, а можно я вас прикопаю где-нибудь в садике? Сил нет смотреть на ваше сиятельство, — Фран ковырялся в своей тарелке, гоняя по кругу брокколи. Они сидели на кухне вдвоём, поздно вернувшись с задания, и почти весь офицерский состав давно спал или делал вид, что спит. — А ты всё, что тебе дорого, стремишься спрятать, чтоб не унесли? — Бельфегор приторно улыбнулся. Настолько неожиданно, подавшись вперёд, что Фран едва не покраснел. Это замечание было куда неприличнее какого-нибудь пошлого флирта Луссурии. — Если вы не знали, то закапывают что-то для того, чтобы оно больше никогда не мозолило глаза, тихонько разлагаясь, прямо как вы на диване, — иллюзионист выглядел каменным изваянием, и уже это красноречиво сообщало потрошителю о том, что парень занервничал. — Да, а если это что-то возьмёт и прорастёт, заполняя собой округу? Прямо как… — Бельфегор засмеялся, не закончив фразу. Фран всё же едва заметно покраснел и покинул кухню, оставив брокколи нарезать круги по тарелке безо всякого участия. Иллюзия развеялась спустя пару минут — тарелка оказалась абсолютно пустой. Допивая молоко, в которое, как верно заметил Фран, он никогда не добавлял мёд, Бельфегор бросил в пустоту: «Приходи, когда созреешь окончательно». Пустота его прекрасно слышала. Иллюзии не помогали заснуть. Он прикидывался бабочкой, он даже ползал по потолку, принимал облик безделушек Бархата, превращал постель в могилу и закапывал себя при помощи иллюзорного двойника. Это не было бессонницей, нет — засыпать он на самом деле не хотел, боясь вместо Мансуса оказаться в обычных снах, наполненных теплом объятий и шёпотом самого невыносимого на свете человека. Поборовшись с собой ещё немного, Фран создал иллюзорного Бельфегора, и наконец-то несуществующее тепло можно было перепутать с реальным. Засыпая, он пообещал себе, что следующей ночью придёт в комнату семпая, но реальной смелости набрался только через неделю, наполненную снисходительными улыбками его высочества и потерей дара речи иллюзиониста от них же. Фран не стал извещать о своём намерении посетить покои принца, как не стал сомневаться в том, что его там ждут. В комнате царил настоящий хаос из одежды, ножей, каких-то обёрток, книг, посуды… Захотелось всё присыпать землёй, чтобы не раздражало так сильно. Именно это Фран и сделал, а потом красиво напустил туман, маскируя одни свои проделки другими. Бельфегор наблюдал на этим на удивление молчаливо, только похлопал по постели, приглашая иллюзиониста ко сну. Его высочество выглядело сонным — ещё бы, Фран заявился в два часа ночи, а утром их неприлично рано поднял Скуало просто потому, что мог. — Вы меня ждали, Бел-семпай? — тихонько и бесцветно спросил иллюзионист, забираясь на огромную постель. — А ты наконец-то созрел, лягушка? — С вашим незримым флиртом скорее до полусмерти измучился, — пробурчал Фран, заворачиваясь в чужое одеяло и укладываясь рядом с потрошителем. Теперь они просто смотрели друг на друга в темноте, ничего толком не видя. Так похоже на сны Франа про лес, что кажется причудливой их частью. — И всё же ты здесь, — улыбнулся Бельфегор и широко зевнул. — Семпай, вы не против?.. — Фран протянул руку к чужому лицу, но легла она не на чёлку, а на щёку. — Валяй, — оскалился принц. Фран подался вперёд, целуя, и превратил царское ложе в могилу — тёплую, уютную и рассчитанную только на них двоих. — А на нормальной постели тебе совсем не спится, да? — вздохнул Бел, когда они оторвались друг от друга. Оба были измазаны иллюзорной землёй, и всюду валялись клочки той самой странной и тёплой пыли. — Вы так часто обещали меня убить, что я решил привыкнуть к могиле заранее, — Фран уткнулся лицом куда-то в шею потрошителю. — Бел-семпай, а что будет дальше?.. — Есть бессмертие за пределами бессмертия. И теперь мы вместе будем обитать в мягкой земле, которой никогда не коснётся огонь, и мы всегда будем радоваться, и мы всегда будем, — прошелестел голос Бельфегора. Фран слышал его сквозь сон, когда смотрел в колодец и видел там не только своё отражение.