– What are you hiding?

↬ ✧✧✧ ↫

      Лик отца святого поникший и истощенный. Трясущимися узловатыми пальцами он в спешке перебирает тёмные потёртые бусины, гоняя их из ладони в ладонь и что-то спешно шепча себе под нос. Шёпот наполняет салон потрёпанного автомобиля, отражается от его дверей, совсем не в силах протиснуться в мелкие щели и возвращается обратно к священнику, будто бы насмехаясь. Закрытые очи обрамляют два тёмных полукруга, неустанно подбирающихся к щекам и едва заметной сеткой морщин испещрено лицо. Тёмное одеяние свисает с исхудалых рук, а слипшиеся ниспадающие на лоб волосы, вальяжно торчащие в разные стороны, требуют того, чтобы их пригладили обратно. Этой ночью он снова не спал. Там, за пределами старенькой машины, в которой укрылся священник, люди этого городка, повинуясь какому-то немому, но всё так же единому закону в спешке укрываются в своих домах, разжигая огни как можно ярче, создавая иллюзию единства и безопасности. Несколько запоздавших прохожих шли широким шагом, направляясь к одной из сотен и даже тысяч квартир, втиснувшихся в несметное количество многоэтажных домов: мёрзнущая мать шепчет своему чаду о том, что им осталось всего ничего и ложь обвивается колючей лозой вокруг каждого её слова, пока она прижимает закутанную в белоснежные пелёнки плоть к своему телу; дрожа нутром безразлично проходит мимо неё одетый с иголочки мужчина, только что говоривший с кем-то по телефону; компания подростков, по своему усмотрению которая обязывалась быть максимально шумной и приставучей, юркой троицей бежала куда-то вдаль в абсолютной тишине. Вина всего этого, казалось, лежала на солнце, давно сползшего с тёмного, давящего неба, уступив место своей сестре. Теперь же бледнеющая луна неторопливо выползала из своего укрытия. Усталый свет её мягко освещал улицы небольшого городка и, казалось, что даже он не сравнится с бледностью лица сидящего в машине человека с туманным взглядом и измученным сердцем. Все кутались в тревожные нити чего-то зловещего, необъяснимого и неподдающегося научным объяснениям. Это что-то стало неотъемлемой частью серого города: въелось в разбитую плитку старой квартиры, жило в мелкой россыпи гравия во дворах, оно шелестело вместо листьев на деревьях, дарило ядовитый поцелуй душе каждого человека в городе и рассыпалось в детском смехе чем-то неестественным. Каждый ощущал его присутствие, но никто никому не сознавался, будто на разговоры было наложено строжайшее табу. Все лишь обменивались лживыми улыбками и до заката солнца появлялись на пороге своей квартиры, сонные и истощенные. В такие моменты взгляд их падал на лики святых, стоящих в дальнем углу комнаты, – никто и не помнил, каким образом они оказывались именно там, в левом углу – и, чуть ли не падая перед ними на колени, горячо шептали молитвы, отчетливо различая в горле тысячи острейших осколков стекла, мешающих дышать. В такие моменты, оно, казалось, отступало и слышен был треск разгоравшейся в душе надежды. Эти моменты ценились дорого и каждый, не важно где тот находился – в душе, на улице, да даже в самом конце города – каждый проживал этот момент вместе с остальными. Как единое целое. О, да, конечно же он тоже возвращался домой: он возвращался в свою обитель с той же частотой, как и все другие, только немой закон им нарушался всякий раз. Установившийся во всём городе отчётливо ощущаемый порядок нарушался одним единственным его жителем, но никто не говорил и не думал говорить об этом. Он был как некое исключение, укутавшееся в тёмные засаленные ткани и голос которого мягким бархатом расползался по всей площади комнаты. Молитвы свои он проговаривал с особым рвением: он знал, где находятся образа святых, он знал каждого по имени и строчке из книги священной, шелест страниц которой вызывал сладостную томность в душе. Но именно ему не суждено было услышать тот самый мнимый треск и прочувствовать слабый огонёк надежды глубоко внутри себя. Заключалась ли причина в том, что только в его доме во всём этом мрачном городе не горел свет? Едва чётки коснулись пластиковой поверхности небольшого углубления, предназначенного для хранения звонких монет, противная трель мобильного телефона заполнила собой тишину. Бледная ладонь с пробивавшимися на ней жилами и серо-голубыми кривыми тянущимися к телу едва различимыми венами потянулась к пассажирскому сиденью, на мягкой и украшенной геометрическим узором подушке которой лежал серый кнопочный мобильник священника с потёртыми клавишами. Ответив на звонок, по ту сторону тянущегося вдоль всего города проводов, – они казались своеобразными сухожилиями, тёмной россыпью нитей, связывавшей их всех с внешним миром; мнимое ощущение единства и целостности, одиночество в самом мерзком его проявлении – до него донесся весьма тревожный голос, и, вслушиваясь в каждую промелькивающую в нём высокую ноту совсем позабыл о приветствии. Да и собеседнику оно не требовалось. – Прошу вас.. – сквозь всхлипывания едва различались слова. – Прошу.. Вы нужны моей дочери, Отец. Мужчина прекрасно знал, кому принадлежал этот голос, который сейчас надрывался от рыданий и умолял о помощи. Мало того, он наведывался к его владельцу ранее: просто замечательная женщина, имевшая двоих прекрасных детей и потерявшая своего мужа. Младший сын Уильям с трепещущим сердцем казалось понимал этот мир лучше всех просвещённых взрослых. Старшая дочь подобна яркому лучу солнца, жизнерадостная хохотушка, чей звонкий смех мог разрядить любую обстановку: истинная душа компании. Муж её, высокий статный мужчина, недавно ушёл из жизни, оставив ей небольшой дом и пару акций в верхнем ящике стола – ему так и не довелось встретиться с ними. Сама же Кристин волевая, сильная характером душа: священнику всегда казалось, что, собрав всю свою силу воли в кулак эта женщина может взрастить розу на куске асфальта. Несмотря на всё, она не любила упоминать Роджера – какой бы сильной не была вера в её душе, на кончике языка так и наворачивалось весьма красноречивое “козёл” – большим соблазном казалось проговорить это, вкладывая в слово всю свою злобу и ненависть, скопившуюся в глубине души, но она не позволяла себе подобного. Кристин была выше и умнее, всё пыталась простить низменный поступок своего супруга, но несмотря на плескавшуюся в сердце женщины любовь и терпение ей так и не удалось. Ни при жизни, ни после смерти Роджера. Много бесед было проведено с ней, чаще они затягивались допоздна, и оттого разволновавшаяся женщина с пылающими от стыда щеками – Кристин всё казалось, что она отбирает слишком много времени у священника – неловко предлагала своему внимающему собеседнику хотя бы отужинать, по её словам, прелестной курочкой, запечённой вместе с картофелем в духовке и посыпанной сверху различными душистыми травами – скорее для вида, нежели для вкуса, но он, не изменяя себе, сдержанно отказывался от угощения, предпочитая продолжить беседу. Так продолжалось не раз. Он выслушивал все её тревоги, но так и не сумел помочь ей с этой, терзавшей несчастную Кристин по сей день. Священник прекрасно осознавал всю опасность ситуации и действительно волновался за добродушную женщину, но оставил свои попытки помочь под предлогом, что она должна справиться с этим сама. Он верил в Кристин и часто в молитвах своих он молился за сохранность души и разума её, но его вера сейчас покачнулась, покрывшись узором мельчайших трещин. – Прошу.. – едва слышно прошептал электронный голос у самого уха и мужчина прикрыл глаза, отгоняя прочь воспоминания. – Вы ведь помните мой адрес, верно? Не беда, если вы его забыли.. – пауза вкралась в беседу. Он прекрасно осознавал, что женщина отнюдь не отправилась за своим блокнотом, в котором аккуратными буковками был выведен адрес её дома на случай, если память её подведёт. Это тревожная тишина сказала больше, чем нужно было священнику и чем ему сообщила сама Кристин. Разговор окончился, как только большой палец мужчины нащупал в темноте салона красную кнопку, и вторая рука сжала обтянутое тёмной кожей рулевое колесо. Внизу живота неприятно разлилось тревожное, тянущее чувство, заставляя водителя давить на газ сильнее, чем требовалось. Он направлялся на знакомый бульвар. Машина припаркована не совсем удачно, но уставшего мужчину это не волновало. Цепкими пальцами он подхватил чётки и вместе с ними книгу в аккуратном переплёте – зацепился за самый краешек, да так, что та грозилась выпасть из руки в любой момент. Тёмное одеяние струилось за ним, подобно тени. Стройный ряд деревьев был единственным свидетелем его приезда; свет горел во всём доме, исключая детскую комнату, в которой он то включался, то выключался – иногда слишком быстро. Священник взметнулся по трём скрипучим выбеленным прошлым летом ступенькам и, будто зная наверняка о том, что дверь не заперта, ввалился в дом. Из груди, подобно добившейся воли птахе вырвалось обеспокоенное “Кристин”. Бархатный голос раздался в пустоте гостиной, а та, будто бы осиротевшая, откликнулась молчанием. Он огляделся, застыв чуть дальше порога и всё не решаясь пройти вглубь дома, туда, где были остальные комнаты и была детская. Внимательный, но также слегка рассеянный взгляд рассматривал комнату в течение нескольких долгих секунд: до тошноты убранная и чистая, ничего не намекало на то, что в этом доме могло случиться что-то плохое; ни перевёрнутых столов, ни разбросанных разноцветных подушек по всему периметру; нет никакого намёка на борьбу или даже мелкий конфликт. Абсолютная тишина. Он подался вперёд и в этот же самый момент сердце его сжалось настолько, что у него перехватило дыхание. Истошный крик разрезал тишину, подобно острейшему лезвию: он доносился со стороны детской. – Кристин! – вновь обратился он к женщине и в ответ услышал лишь мольбы к Господу. Что-то скрежетало, гоготало там, в глубине дома и это нечто стремительно набирало свои силы, грозясь обрушиться не только на несчастную семью, но и на весь город шквалом невыносимого ужаса. Священник сжал крест на груди, шёпот его перерос в очередной крик, и он ринулся к источнику нестерпимого шума. – Господи.. Кристин, это я, я здесь.. Увиденное повергло его в ступор, заставляя отрезать на полуслове. Рука сжала чётки, вжимаясь в переплёт Библии, а в глазах разливался страх, выплескиваясь из тёмных зрачков глаз цвета серой полыни. В голове проносилась тысяча тысяч мыслей, поездами и самолетами врезаясь в друг друга и образуя сплошную какофонию неразборчивых обрубков фраз. Лицо исказилось, вытянулось и приоткрылся рот, будто собирался что-то сказать. Он почувствовал, как в горле резко пересохло – слюна, до этого исправно скапливавшаяся в полости рта предательски отсутствовала. Мужчина продолжал держаться на ногах, выглядя при этом несколько угрожающе, хоть и делалось это с превеликими усилиями. Священник не должен показывать свою слабость перед чем бы то ни было. Он упустил. Перед ним в неестественной позе выгнулась старшая дочь, лицо её было искаженно гримасой невыносимой боли, а из глаз вязкой смолой вытекала вся чернота, таящаяся в душе молодой девчонки. Ночное платье небрежным куском ткани прикрывало немощное, болезненное на вид тело. Русые волосы ниспадали на лицо, норовясь концами выколоть глаза хозяйки и некоторые локоны казались неприятными комками, торчащими из различных мест – создавалось впечатление, что их пытались выдернуть, но так и не смогли. Она постоянно корчилась, изгибаясь под невероятными углами и ему показалось, что он слышал треск костей. Мигающий в комнате свет то озарял исполосованное собственными ногтями лицо, то скрывал его во мраке. Она – нет, демон в её теле что-то постоянно говорил тысячами голосов, слившимися в жуткую какофонию. В комнате было невозможно находиться, но и выйти из неё не представлялось возможности. А после все ощутили ужасающих холод: до этого душное, жаркое помещение с закрытыми окнами теперь застыло в пробирающем до костей холоде, и откуда-то взявшийся порыв ветра всколыхнул волосы священника. Он проводил столько времени с матерью, не осознавая, что другим в доме тоже нужна его помощь. Он упустил, упустил момент, когда вера в неокрепшей душе совсем иссякла и её место заняла пустота. Пустые даются легче верующих. Шея неприятно щёлкнула, кожа медленно становилась всё бледнее и бледнее, ногти вжимались в паркет и почти пробивали его – настолько их пропитала сила духа злого, выбравшего своей обителью тело несовершеннолетней девчонки. Тогда-то он и обратил внимание на неокрепшего парнишку, вжимающегося в материнское тело и жмурящегося от творящегося в комнате хаоса. Его маленькие ручонки то и дело тянули за усыпанный цветастыми растениями подол платья, то поднося кусочек ткани к своему лицу, то выпуская его из рук. По смуглым щекам ребёнка тонкими ручейками текли слёзы, стекая по подбородку и утопая в тканях одежды женщины. Она сама была не в лучшем состоянии – казалось, будто её саму сейчас хватит инфаркт, и она упадёт на расцарапанный паркет без сознания. Нет, Кристин сильна духом и телом, она обязательно выдержит. Ведь кроме неё некому помочь экзорцисту в этом нелёгком деле. Когда-то у него был помощник: в нём, казалось, скопилась вся живость этого мира и душа его была наполнена обволакивающим теплом. Он с трепетом произносил молитвы и был бескорыстно добр к каждому прохожему. Церковь с ним расцветала. Тысячи прихожан появлялись ровно в срок в здании с тянущимися до самой крыши витражами, блиставшими на ярком солнечном свете. Причесанный и ухоженный, он стоял рядом и внимал каждому слову с распахнутыми, голубыми глазами, отчего-то больше походившими на лёд, нежели на небосвод, а на щеках разливался бледный, живой румянец. Он казался живее всех живых на фоне десятков тысяч людей. Его можно было сравнить чуть ли не с самим ангелом Божьим, ниспосланным с небес для того, чтобы принести в людскую жизнь покой и умиротворение в службе Господу. Его любили все без исключения: даже самые отчаявшиеся пьяницы и покинутые всеми наркоманы, убежденные атеисты – все были рады провести с ним время и после его ухода семя надежды процветало в их душах прекрасным, белоснежным цветком. Некоторых даже можно было увидеть на пороге церкви на следующий день и все они ощущали самое желанное чувство – они ощущали, что их здесь действительно ждали. Священник не чаял в нём души. Он был очарован его существом, внимал трепету его сердца и помогал со всем, чем только мог. Облачённый в тёмные ткани с вышитыми белыми крестами, на фоне своего помощника, всегда облаченного в белые, воздушные ткани он выглядел даже сурово. День провожали они в стенах церкви, перекидываясь приветствиями с сёстрами, если те мелькали на горизонте, а как только светило покидало пурпурное небо, они отправлялись в сад при церкви. Проводя время в абсолютной тишине, они чувствовали невероятный уют в компании друг с другом и не о чем им было говорить – за них говорили их сердца. Они садились на скамью и подолгу созерцали россыпь далёких звезд, пробивавшихся сквозь остатки света на тёмном полотне и это говорило им больше, чем самые жаркие слова. Священник сжал чётки сильнее, прижав Библию к своему телу. В другой руке он держал серебряный крест, при виде которого несчастная отчаянно зашипела. Ему не нужны были переговоры с бесом – он знал его имя даже лучше, чем молитвы, которые неустанно повторял про себя. Он знал не только его имя. Он знал его всего: повадки, оттенки голоса, знал его лучше себя самого. Ведь когда-то любил его. Взгляд мужчины был полон горя, с которым смешались жалость к несчастной дочери Кристин и боль давно разбитого сердца. Но ему ничего другого не оставалось: свои ошибки нужно исправлять, да и священник – единственный человек, которому не позволялось смиренно стоять посреди комнаты в ожидании чуда. К отвратительной какофонии скрежета и потока слов на неизвестном для простых верующих языке прибавился тихий, но уверенный шепот. Он становился всё громче и громче по мере угасания выкриков демона, корчившегося в агонии. Власть имени над демоном безгранична, да и намного эффективнее пустых переговоров. Священник и думать забыл о Кристин и мальчишке, сосредоточившись лишь на одержимой дочери – время женщины ещё не пришло. Но так считал только сам мужчина. Оставив ребёнка в углу она кинулась к прикроватной тумбочке, где лежал пузырёк со святой водой – по собственным правилам Кристин, за несоблюдение которых её дети могли лишиться обеда или карманных денег на ближайшую неделю, а то и совсем получить от матери. Впредь будет хорошим подтверждением необходимости иметь подобный бутылёк под рукой. Открыв крышку, она, что-то несвязно прокричав в гневе и страхе, выплеснула всё содержимое на дочь. И это была одна из самых больших её ошибок. Демон зашипел. Прикрыв изуродованными руками лицо он начал яростно визжать, а после попятился назад и забился в угол. Всего лишь на мгновение ярость покинула его и в комнате воцарилась тишина. Всего на миг демон убрал руки и взглянул на стоящего в оцепенении священника с вытянутым от неожиданности лицом. На него из угла комнаты смотрела пара до боли знакомых голубых глаз. Свет погас. Включился вновь, предоставляя возможность рассмотреть происходящее в комнате. Лицо его исказилось и всё покрылось отвратительными волдырями, набухающими и тут же лопающимися. Страшное зрелище сопровождалось адским визгливым хохотом и искаженной улыбкой. Мужчина продолжал смотреть на него, не в силах вспомнить ни единой молитвы. Что-то в груди заныло, сильно и горько, так, что ему пришлось накрыть грудь рукой – будто это могло хоть чем-то помочь. Он никак этого не ожидал. Никак. – Тебя что-то тревожит, любовь моя? Ты выглядишь поникшим. Обшарпанную церковную лавочку на которой они сидели давно следовало перекрасить и вновь покрыть лаком. Никто не хотел этим заниматься и потому она до сих пор стоит при церкви с облупившейся на дощечках краской. Летный ветерок всколыхнул листы розовых кустов неподалёку и снова стих. – Просто.. Немного устал. – на выдохе сообщает ещё молодой парнишка и лёд всё сильнее сковывает пару голубых глаз. – Просто устал. Он аккуратно и как-то робко тыкается лбом в плечо рядом сидящего, зарываясь в тёмные ткани, вдыхая запах хозяйственного мыла и едва ощутимых духов – такой простой и такой родной. Юный священник взглянул на него и хотел было настоять на том, что нет, что-то с ним не так и он хочет знать, что именно, но промолчал. Видимо, время ещё не пришло. Он узнает обо всём позже. Обязательно узнает. А пока он хотел насладиться ещё одним днём вместе, глядя на неумолимо катящееся за горизонт небесное светило. – Кристин.. Что же ты наделала.. Мужчина никогда не позволял себе использовать святую воду на жителях этого городка. Ему было известно, насколько она действенна и как хорошо справляется с тем, чтобы отнять у демона последние силы. И ему было прекрасно известно, какой ценой это обходилось. Он прикрыл глаза, чтобы собраться с мыслями. Мысли, подобно пчелиному рою, всё жужжали, обрывками фраз проносясь перед глазами. Ему нужно собраться. Он кротко вздыхает, но уже не смотрит ни на кого. Ни на обеспокоенную Кристин, ни на рыдающего мальчишку в углу, ни тем более на одержимую. Смотрит будто сквозь них и всё шепчет и шепчет, прогоняя беса прочь, вынуждая покинуть тело. И каждый раз ему это удаётся. И каждый раз его разбитое сердце, как в первый раз покрывается сетью трещин и разбивается на тысячи осколков. Как же он устал. – Вызовите скорую. Со своей обязанностью я справился. Он равнодушно прижал к себе книгу и развернулся по направлению к выходу из комнаты, а там и до входной двери было рукой подать. Он не оглянулся на измученную девочку, не взглянул на едва успокоившегося малыша, лишь поспешил покинуть этот дом. Женщина встала перед ним, не спеша исполнить указания священника. – Святой Отец, откуда же мне было знать.. Нас ведь всегда учили тому, что свя.. – Кристин. – оборвал мужчина на полуслове. – Лучше вызовите скорую для дочери. Он ушёл так же скоро, как и явился. Юркнул чёрной тенью за дверь и, нащупав в кармане ключи, скрылся от внешнего мира в салоне автомобиля. У него на уме лишь э т о т взгляд. Испуганный, просящий взгляд, прожигающий нутро, такой родной и одновременно такой чужой. Он завёл машину и вырулил на дорогу. Сейчас ему нужно было отдохнуть. Воспоминания как старая киноплёнка вертелись перед глазами. Его смех. Его манера говорить. Редкие жесты. Доброжелательная улыбка. Он был невиннее всех ангелов, каких только знал священник и сам Господь! Чистый и непорочный, будто воплощение солнечного луча. С пылким большим сердцем, кусочки которого он дарил чуть ли не каждому прохожему и всецело отдал ему, мужчине, которого полюбил. Кто знал, что самый невинный ангел мог обратиться в самого страшного демона, не знающего ни пощады, ни сострадания? В демона, ежесекундно мучающего жителей этого городка, в демона, мучающего е г о каждое мгновенье? Он менялся. Увядал с каждым днём, и мужчина не мог ничего с этим сделать. Это происходило у него на глазах, он был самым внимательным наблюдателем – если не единственным – и не мог ничего поделать. Господь послал на его душу страшные мучения, но за какие грехи? За то, что он верно прислуживал церкви на протяжении чуть ли не всей своей сознательной жизни? За то, что он так легко полюбил? За что? За какие тяжкие грехи он расплачивается таким ужасным способом? Лучше бы на его месте был священник. Он готов был вытерпеть всё это, лишь бы не терять голубоглазого ангела. Увы. В тот день вся его жизнь поделилась на до и после. В день, когда ангел явил своё истинное демоническое обличье и с того дня он поклялся охранять не сколько город, сколько его. И до сих пор следует своему обещанию. С тяжёлым сердцем священник вошёл в дом. Его тёмные пустые стены приветствовали холодом и облупившейся краской. Самого хозяина почти никогда здесь не было. Он изредка возвращался в свою обитель чтобы восстановить силы от очередной схватки. Оставив Библию с крестом на столе, он прошёл в самую глубь дома чтобы немного отдохнуть и поспать. На щеках во тьме поблескивали влажные дорожки. Дрожащей рукой он взялся за край одеяла и прилёг, подложив под голову руку. Мужчина не собирался раздеваться. Ему это не нужно. Во тьме он выхватил до боли знакомый силуэт и ощутил, как снова ноет сердце. – Когда-нибудь я сломаю тебя. Мерзкое хихиканье наполнило дом. Что-то стояло на пороге комнаты, сверля лежавшего в кровати взглядом. Тот лишь судорожно вздохнул, пытаясь набраться сил и прошептать едва слышимое: – Ты давно сломал меня, Ричард.