Вундеркинд

Тяжелую коробку с масляными красками почему-то доставили ночью. То есть утром. То есть очень рано утром. Прям пиздец как рано. Ну, скорее вечером. Скорее сразу после того как адресат доставки на дом отошел ко сну. То есть в общем-то приблизительно около 5 утра. -Доставку вы заказывали? Сонный Кэйя пялился на неприлично, оскорбительно свежего и пышущего бодростью курьера неведомой доставки. Пока что он не пришел к убедительному выводу о том, является ли пришелец продолжением его сюрреалистичного сна про то, как люди перемещаются по городу на ездовых динозаврах, или же тот сон уже закончился и начинается тематически новый. -Нет, мы не заказывали,- наконец изрекает только что грубо разбуженный парень. -А кто тогда заказывал? – вопрос, может, и резонный, но невозмутимость, с которой он задается, раздражает Кэйю, и это раздражение помогает ему проснуться. -Не зна…понятия не имею,- праведный гнев подбивает захлопнуть дверь перед самодовольной рожей вполне реального и несюрреалистичного доставщика. -Кэйя, постой! Да, мы заказывали. Перед одним полуживым от сонливости существом на пороге квартиры вырастает второй. Курьер поднимает одну из своих раздражающе самодовольных бровей. Кэйя машинально краем слипшегося ресницами глаза отмечает, что Альбедо выглядит еще хуже него самого. Очевидно, снова лег не позже часа назад. -Да, мы заказывали,- повторяет второй зомби в пижаме, роль которой играют трусы и футболка, и начинает шарить рукой по подзеркальнику в поисках бумажника,- будьте любезны, поставьте…ну, куда-нибудь сюда. Слеповатый без линз Альбедо неопределенно машет второй рукой куда-то вниз. «Ну хоть линзы снять додумался»,- так же машинально думает Кэйя. Курьер беззвучно вздыхает и ставит коробку, перетянутую бечевкой, прямо в центре узенькой прихожей. От зрелища двух плохо соображающих, лохматых и измятых студентов перед собой прямо-таки хочется плакать. От смутной жалости. -Да, спасибо…уже должно быть оплачено на сайте. До свидания,- в руку засовывается купюра и курьер мягко поворачивается за плечо и вытесняется за уже захлопывающуюся дверь. -Ну и что это, позволь спросить, за залупа? – неодобрительно смотрит Кэйя на коробку сверху вниз. Его сосед делает пару абстрактных пассов руками и молча уходит в свою комнату досыпать. Проверив время и хмыкнув, Кэйя следует его примеру. До официального пробуждения еще больше двух часов, и его настроение немного улучшается. Он еще не знает, что сегодня утром (в смысле, настоящим утром) ему предстоит споткнуться о коробку в прихожей и сбить на пол огромное зеркало, которое, кажется, было поставлено сюда еще до падения Священной Римской империи. Уже на лестничной клетке курьер с приятным удивлением обнаруживает, что полученная купюра превышает обычный размер чаевых примерно в десять раз. Не зная, благодарить за это чудаковатость заказчика или его беспрецедентно плохое зрение, он спускается вниз крайне радостно, фальшиво насвистывая какую-то песенку из тиктока. *** Когда многочисленные и разнообразные баночки, пробирочки, мензурки и прочие химические приблуды вытеснялись из жизненного пространства Альбедо приблудами художественными – это можно было понимать как достаточно тревожный звоночек. Или даже вполне себе полноценный звонок. Мощный такой emergencycall. Точнее, сигнал SOS огромными флагами. Потревоженная сигнализация крупнейшего банка США. Оглушающий радар. Сирена, извещающая об артобстреле. То есть, конечно, в самом художестве не было ничего необычно. Альбедо рисовал постоянно и везде. Таскал с собой скетчбук или планшет, или и то и другое, зарисовывал незнакомцев в общественном транспорте и преподавателей на лекциях, эпатировал этим некоторых девушек со своего курса, которые потом ошивались вокруг него с иносказательными просьбами нарисовать их («Нет, Кэйя, серьезно: я, например, лектора скетчу, а она потом подходит и говорит, ой, а ты меня всю пару рисовал, думал, я не замечу, покажи, что получилось. Что вот я ей покажу? Свой хуй?»), заходил в художественный магазин подолгу выбирать линеры и акварельную бумагу, хотя акварелью он писал редко: по его собственному признанию, она была слишком легкой, с четкими линиями ему, мол, как-то проще. Все это было стандартной чертой этого идиота, но рисование всегда находилось в равновесии с его основным профилем – биохимией. Рисовал он, как понимал это никогда не увлекавшийся подобным Кэйя, в формате интеллектуального отдыха от постоянных исследований, экспериментов и учебно-научных проектов. Если Альбедо не смешивал реактивы, не выращивал какую-то наполовину живую хтонь в своих плоских стекляшках, он корпел над бумажным сопровождением своей экспериментальной деятельности, какими-то расчетами и гипотезами, потом еще иногда представлял результаты на межкампусовых конференциях в главном зале универа или в виртуальной конференции на своем макбуке. А иногда рвал и выбрасывал. И три-семь дней после этого не начинал ничего нового. Рисовал или смотрел сериалы под пиво. Именно в такие краткосрочные периоды он становился наиболее общительным. Именно так Кэйя и познакомился с ним по-человечески после почти двух месяцев совместного проживания в съемке, коммуникации при котором ограничивались встречами на кухне, в ванной и в коридоре. Доброе утро – доброе – прости, я скоро – ага – чайник вскипел – спасибо – доброй ночи – взаимно. Кэйя даже начал думать, что Альбедо совсем уж конченый фрик с каким-то серьезным расстройством асоциального спектра. Или, чего доброго, маньяк и зоофил, по выходным расчленяющий и поебывающий персидских котят. А когда разговорился нормально, пошел на контакт, предложил вместе пользоваться его подпиской на нетфликс – оказался вполне приятным и простым парнем. Даже классным. И очень интересным. Прямо до жути интересным. Но все такие постпровальные перерывы никогда не затягивались и неизменно приводили к одному: Альбедо загорался новой идеей и бросался ее реализовывать. Внешне он сохранял при этом видимость прохладной расчетливости, но под ней было легко разглядеть запальчивый азарт и искреннюю пылкость. Он то запирался в своей крохотной комнате, превращенной в помесь библиотеки, логова бомжа и лабораторного помещения (в противовес комнате Кэйи, являвшей собой инсталляцию логова бомжа в чистом виде без посторонних примесей), то потерянно бродил по всей квартире («Ал, господи, да найди ты себе уже насест!») с макбуком с открытым пустым файлом в руках, то всю ночь гремел на кухне стеклом, а под утро захлебывающимся от восторга голосом пересказывал хмурому выползшему за кофе Кэйе, которому вообще-то сегодня к первой, все свои приключения в порядке очередности («В общем, оказалось, все дело в температуре, всего пара градусов и…»). Но на этот раз… На этот раз тюбики с остро пахнущей краской заполнили не только пространство существования Альбедо, но и все свободное и несвободное пространство и без того не то чтобы очень просторной квартиры. Сиена жженая на подоконнике. Титановые белила на стиральной машинке. Турецкая голубая на кухонном столе. Умбра натуральная под ним. Безусловно, в использовании кухни как самая просторной комнаты тесной двушки в качестве общего пространства, где каждый проводит больше всего времени, есть свои подводные камни. Эту мысль Кэйя сформулировал, когда нашел тюбик шахназарской красной в единственной в доме кастрюле. С Альбедо определенно творилось что-то неладное.