Take me to church

Две недели спустя

Дни закружились в непривычной для Киришимы суматохе. До этого ему казалось, что время течёт подобно патоке, однообразно. Работа-церковь-дом и так по бесконечному кругу, который изредка разбавлялся Каминари. Но теперь же время понеслось так, словно кто-то раскрутил волчок. Буквально через день Эйджиро приходил в больницу на уроки. На входе всё удалось провернуть очень просто, там была другая медсестра, которая без вопросов выдала уже пробитый в системе бейджик на фальшивое имя. А Ивасе-чан пришлось сказать, что медсестра из прошлой смены уже видела его студенческий. Но Киришиме всё ещё было безмерно стыдно за этот обман. После он сразу шёл в кабинет к Бакуго, где и начинались мучения. Кто бы мог подумать, что Катсуки такой суровый учитель? Строгий и щепетильный. Не спускал ни малейшей ошибки, деспот. Но и прогресс пошёл семимильными шагами. Киришима наконец-то смог произносить букву л! Это был поистине успех. А ещё Катсуки смог объяснить структуру языка очень просто, находя параллели с японским, и Киришима смог лучше понимать, как правильно строить предложения. Правда, не всегда их уроки шли по плану. Несколько раз Киришиме приходилось помогать в отделении. Его просили и гладить халаты, и сортировать лекарства, и мыть полы. Только вот с лекарствами вышла небольшая накладка, ведь Киришима совсем не знал, что и куда складывать.       — Ты что, не можешь отличить нестероидные* от ненаркотических анальгетиков? ** Хоть опиаты*** сможешь сложить? Зачем ты кладёшь сюда кортикостероиды****? Тебя вообще ничему не учат? — медсестра, словно злобная фурия, отчитывала Киришиму за незнание. А потом ещё долго ворчала, что вот в её время образование было совершенно на ином уровне. Киришима тогда с тоской пытался понять, как они вообще разбираются во всех этих коробочках. У него просто глаза разбегались. От одних только названий голова шла кругом. В конечном итоге медсестре пришлось самой закончить эту непосильную для Киришимы задачу, а его отправила снова гладить халаты. Ну и вдогонку наговорила, что Эйджиро неуч, и ему следует капитально засесть за учёбу, если он планирует стать хорошим врачом. Понурый Эйджиро вернулся в кабинет Бакуго. Тот сидел за столом и с хмурым видом что-то читал в планшете. Он всё больше походил на человека, которому должны выдать премию за жизнь без сна. Он отхлебнул энергетика, и Эйджиро был уверен, что в тумбочке под столом лежит ещё банки четыре, не меньше.       — Хватит их пить, они очень вредные для здоровья, — Киришима опустился на стул напротив Бакуго — его привычное место.       — Перестану, как только найду два или три дополнительных часа в сутках, — Катсуки сделал ещё один глоток и снова посмотрел в записи. Эйджиро тяжело вздохнул. Их общение стало более-менее сносным, если это можно было так назвать. Его уже почти не трогало это коронное «святоша» из уст блондина. А ведь ещё недавно черноволосых бы под дулом пистолета не захотел находиться с Бакуго в одной комнате. Воистину пути Господни неисповедимы.       Киришима взял в тетрадь в руки. Пока его не было, Бакуго успел записать несколько примеров предложений, правила произношения с транскрипциями, небольшой диалог. Всё было написано таким красивым и аккуратными почерком, куда более приятным, чем у Эйджиро. Под ложечкой неприятно засосало от неприятного чувства. Зачем Бакуго тратит на это своё драгоценное время? Для чего ему это нужно?       — Бакуго, слушай, давай прекратим уроки, — наконец, не выдержал Эйджиро. Катсуки отвлёкся от планшета и в упор уставился на Киришиму. В такие моменты казалось, что он заглядывал в самую душу, потрошил там что-то очень важное и нужное и выворачивал внутренности наизнанку. Холодный, пугающий. Как его вообще взяли врачом с таким жутким взглядом? Да ещё и педиатром.       — Тебя не устраивает моя методика преподавания? — Бакуго спросил с таким видом, словно он Босс якудза и сейчас щёлкнет пальцами, чтобы Киришиме снесли голову одним взмахом катаны.       — Да нет, что ты, всё очень хорошо, — замялся Эйджиро и опустил взгляд на свои колени.       — Тебе не нравится, что тебя учу имеено я?       — Нет, не в этом дело, — Киришима сжал краешек толстовки в кулаке.       — Тогда что не так?       — Я же вижу, что тебе это в тягость из-за усталости. На тебе лежит столько обязанностей, а ты взвалил на себя ещё и уроки со мной, тем более бесплатно. Лучше бы ты эти пару часов просто поспал или отдохнул, чем тратить их на меня. Так ведь и здоровье и можно подорвать. Киришиме было стыдно. До боли в рёбрах и противного щипания в уголках глаз. Он ведь так злился на Бакуго, не выносил присутствия рядом, наговорил ему гадостей, а Катсуки всё равно предложил бескорыстную помощь. Так ещё занимаясь таким благородным делом, как лечение детей. Как Киришима мог забыть одну из самых важных Господних заповедей: «Не суди, да не судим будешь»?       — Эй, ты меня слышишь? — вырвал Киришиму из неприятных мыслей Катсуки.       — Что?       — Я говорю, что перестань забивать себе голову всякой чушью. В студенческие годы я напрягался ещё сильнее, сейчас у меня есть хотя бы несколько часов в неделю, чтобы поспать, — усмехнулся Бакуго, но вышло как-то криво и неубедительно.       — Всё равно я чувствую себя очень неуютно. Медсестра меня сегодня отругала, потому что я ничего не знаю о лекарствах. Но ведь я и не могу ничего о них знать, я же не медик. Да и девушки на стойке думают, что меня вообще зовут по-другому. Я никогда в жизни столько не врал. Меня это очень сильно выбивает из колеи. Катсуки сжал пальцами переносицу и нахмурился.       — Тебе настолько противно врать?       — Конечно. Вообще-то ложь — это страшный грех.       — А, ну да, как же я мог забыть, — скривил губы Катсуки. Киришима хотел было вскинуться, но почему-то не стал. Он и так был вымотан после выволочки медсестры и глажки этих несчастных халатов. Они теперь будут Киришиме в кошмарах сниться, не иначе. Катсуки встал из-за стола и подошёл к окну, сложив руки за спину. Он пристально вглядывался в прохожих, словно пытался найти кого-то нужного.       — Можешь больше не приходить, если не хочешь, — сказал он с каким-то непонятным выражением, — в принципе, теперь ты и сам сможешь правильно учиться, так что в моих уроках нет уж такой сильной надобности. Его плечи, да и сама поза, были очень скованными, напряжёнными. Киришима совсем не мог его понять.       — Можно я кое-что спрошу? — сказал Эйджиро прежде, чем успел как следует подумать.       — Ну? — Бакуго немного повернул голову и посмотрел на него из-за плеча.       — Зачем ты вообще всё это предложил? — Киришима сделал неопределённый жест рукой, словно он мог описать всю эту неразбериху.       — Я же уже говорил. Терпеть не могу, когда люди выкладываются не на максимум. Прозвучало заученно, как какая-то реплика из кино.       Киришима почесал голову. Всё было так сложно, непонятно. Пауза между ними затягивалась, Бакуго вновь уставился в окно, продлжая сверлить взглядом какую-то точку, а Киришима всё смотрел на него. На халат, накинутый поверх строгой одежды. На поблёскивающие дужки очков, которые он надевал во время занятий. Смотрел и просто не мог заставить себя оторваться. Что-то клубилось внутри, заставляя неметь живот. Как мандраж перед сложным экзаменом или секунды до старта на школьной эстафете. Это можно было сравнить с резким спуском на американских горках, только вот Киришима никогда на них не катался. Ладно, пора заканчивать эту недосцену из странного фильма.       — Я, наверное, пойду. Киришима быстро побросал тетрадки и пенал в портфель, снял халат и направился к двери. Взявшись за ручку, он зачем-то обернулся. Бакуго всё стоял вот так, как будто его кто-то заморозил заклинанием. Неподвижный, словно статуя из музея. Киришима мотнул головой, пробормотал прощание и вышел из кабинета. Бакуго так и не обернулся. Когда Киришима вышел из больницы, глаза против воли нашли окна нужного кабинета. Жалюзи были задвинуты, но Эйджиро знал, чувствовал, что Катсуки смотрит. Как тогда, на арене. Взгляд, который нашёл бы его в толпе сотни людей, пусть их бы и разделяло десятки метров. Красные, как два факела, глаза, полные адреналина. Киришима натянул капюшон толстовки чуть ли не по брови и быстрым шагом пошёл прочь. Сегодня надо будет как следует помолиться.

***

      — Отец Пётр, здравствуйте! Эйджиро обернулся и увидел в дверях Онодеру-сан. Она с яркой улыбкой спешила к нему по проходу между лавочками. Киришима отошёл от иконстаса. Почему она так радостно улыбается? Савако подошла к Эйджиро и взяла его за руки.       — Вы просто не представляете! Он услышал! Услышал меня! — она затрясла руками и казалось, сейчас разрыдается от счастья.       — Онодера-сан, давайте присядем и вы мне всё расскажете. Киришима усадил её на лавку, пока она продолжала восклицать о том, что Бог услышал её молитвы.       — Представляете, моей девочке стало лучше! Она сегодня даже вышла со мной на прогулку по садику во дворе больницы! Это ли не чудо, отец Пётр!       От её слов в груди Киришимы разлилось приятное тепло.       — Я очень рад за вас и вашу дочку.       — Она уже давно так не смеялась. И поела с аппетитом, представляете! Пускай она пока слаба, но ведь болезнь отступила! — тараторила Савако как заведённая.       — А что говорят доктора? — в голове Эйджиро появился образ одного конкретного доктора, но думать о нём сейчас совершенно не нужно. Киришима ведь справлялся с этой задачей последнюю неделю, надо продолжать в том же духе.       — Ей предстоит важная операция. Врачи опасались, что она слишком слабая, и организм не выдержит, но теперь я уверена, что всё будет хорошо. Моя девочка обязательно пойдёт на поправку. — Она заглянула в глаза Эйджиро. — Спасибо вам, отец Пётр.       — Но я ведь ничего не сделал, — смутился Киришима.       — Не говорите так. Вы помогли мне поговорить с Богом. Убедили, что я могу обратиться к нему с просьбой, что он услышит мою молитву и подарит здоровье Комико. Они долго говорили. Савако рассказывала о том, какая её дочка замечательная, о её успехах в музыке и учёбе.       — Из-за слабости она давно не играла. У неё так хорошо получалось раньше. Я чувствую, как ей этого не хватает. Знаете, я давно заказала у одного именитого мастера хороший кото*****. Будет подарком Комико на выздоровление и возвращение домой. Она будет так рада!       — Не сомневаюсь, Онодера-сан. В такие моменты Киришима ни секунды не жалел, что решил связать свою жизнь с церковью. Пускай он не знает ничего о лекарствах или о том, под каким углом резать плоть, но он тоже помогает людям. Помогает им обрести душевный покой и надежду на лучшее. А это уже что-то да значит. Савако ещё раз десять поблагодарила Эйджиро и снова помолилась, после чего засобиралась в больницу, пообещав, что потом придёт вместе с дочкой. Киришима провожал её взглядом, как она шла по тропинке до ворот забора. Теперь её походка выглядела более лёгкой, как будто за спиной у этой женщины выросли крылья. Как же славно, что она пришла в их церковь. Эйджиро улыбнулся и поспешил обратно, дел было невпроворот.

неделю спустя

Когда Киришима был занят молитвой к обедне, дверь церкви отворилась. Он обернулся и радостно улыбнулся. В дверях стояла Онодера-сан. Наверное, снова хотела рассказать про здоровье Комико. Киришима направился к ней, чтобы тепло поприветствовать, только вот когда он заглянул ей в глаза, его как будто пригвоздили к месту. Взгляд Савако был пустым и безжизненным, перед ним стояла пустая, лишённая чувств человеческая оболочка.       — Онодера-сан? — неуверенно позвал её Эйджиро. Она сделала пару шагов, но ноги её подкосились, и Савако рухнула прямо на пол. Она закрыла лицо руками и Киришима услышал вой. Жуткий, надрывный, идущий глубоко из сердца. Как будто тысяча органов разом грянули ради синхронного марша смерти.       — Что с вами, встаньте, Бога ради, — забормотал Киришима, пытаясь поднять Савако с пола. Она что-то причитала вперемешку с рыданиями так, что нельзя было разобрать ни слова. Под рясу Эйджиро заполз липкий страх. Прямо с воротника он начал забираться вдоль по позвоночнику, заставляя кожу покрыться мерзкими мурашками. Онодера-сан отняла, наконец, руки от лица. У неё потекла тушь, смешиваясь со слезами, оставляя грязые разводы на щеках, а в глазах плескалось отчаяние.       — Моя девочка, моя Комико, — всё бормотала она, прижимая руки к груди, словно боялась, что что-то вырвется из неё. Внутри Эйджиро всё разом оборвалось. В рясе стало тесно и душно, как в смирительной рубашке.       — Её больше нет, — хрипло крикнула Савако и схватилась за полу рясы Эйджиро, как будто это могло хоть сколько-нибудь помочь.       — Что здесь за шум? В зал вошёл отец Бернард. Он с удивлением посмотрел на плачущую женщину и совершенного растерянного Эйджиро. Матерь божья, да что же это такое?