Жизнь после смерти

Николя проснулся от собственного горестного всхлипа, и тут же уткнулся носом во влажную от слез подушку. Уже третью неделю он неизменно просыпался в слезах, до боли впиваясь пальцами в штопаные, но идеально чистые простыни. Он все еще спал в маленькой девичьей спаленке. Лали наотрез отказалась перемещать его в гостиную, пока он окончательно не поправится. Николя конечно же чувствовал себя неловко, но был благодарен. Ведь при другом раскладе ему бы пришлось объяснять свои слезы чудесным хозяевам этого гостеприимного дома. Николя прислушался. Далекий гул моря, как и громкие крики чаек, были теперь ежедневным фоном его жизни, да и не помнил он ничего из того, что было до… До того раннего утра, когда, по словам Лали, его нашел на берегу старик Симонэ. Лали уже не единожды рассказывала ему эту грустную историю. О его чудесном спасении, о войне и бомбежке, о юноше, который в отличии от него не выжил, но успел назвать его имя, о том, что по всей видимости он русский, а не француз, потому что слишком чисто говорит по-русски, даже в сравнении с ее однокурсниками из белоэмигрантских семей. Лали чем-то гремела на маленькой кухоньке и Николя вновь устыдился собственной болезненности и бесполезности. Его раны медленно, но верно затягивались, но слабость от кровопотери и длительной горячки еще не давала ему надолго выходить из дома и поднимать что-то, тяжелее миски с едой. Голова по прежнему была пуста — чистый белый лист, не считая того немногого, о чем ему успела поведать Лали. Память так и не вернулась и Николя это беспокоило, хоть Лали и говорила, что ничего страшного в этом нет, и все обязательно наладится. Николя хотелось ей верить, но неведение угнетало, а попытки вспомнить приводили лишь к головной боли и еще большей слабости. Лали укоряла его за эти попытки, мягко журя. А вообще Лали была замечательная энергичная, теплая, самоотверженная. Она, конечно, об этом не говорила, но Николя был уверен, что именно благодаря ее чуткому врачебному уходу он не перешагнул тогда черту. Её дедушка тоже хорошо к нему относился, как и все их ближайшие соседи, которые так или иначе участвовали в его спасении. Николя чувствовал себя в этой крохотной деревушке как дома, хотя прошло немногим более трех недель, а потихоньку выходить на улицу он начал только два дня назад. Для деда и его внучки, которая заботилась о нем словно старшая сестра, и для всех прочих, жителей Белльвилль с её кривыми улочками, потрескавшимися домами, заколоченной церковью и закрытым магазином он уже стал своим — несчастным обездоленным парнишкой, у которого война отняла память. — Николя, поднимайся, — услышал он из-за неплотно прикрытой двери. — Завтрак готов. — Уже встаю, — ответил он хрипло и прокашлялся. — Пять минут. — Жду, ты не забыл, что сегодня у нас запланирована прогулка? — напомнила Лали. — Я бы не смог это забыть, — улыбнулся Николя.  — Тогда поторапливайся. Николя хмыкнул. Лали все пыталась разыгрывать из себя строгую мамочку, и это у нее неплохо получалось. Николя не знал, сколько ему на самом деле лет, но полагал, что девушка не намного его старше. Он смахнул с себя последнюю дрему… Если бы не ночные видения… он бы наверное чувствовал себя лучше с каждым днем. Они приходили неожиданно. Каждую ночь. В них Николя видел дорогие сердцу темные глаза, чувствовал на своем теле уверенные ласковые руки, а совсем недавно стал слышать как его зовут по имени. Другому имени, но он точно знал, что зовут именно его, мягко и трепетно с любовью «Коля, Николенька». И вот тогда, понимая, что потерял что-то родное, потерял навсегда и никогда не сможет вспомнить, что именно, Николя становилось нестерпимо больно. Настолько, что он не мог справиться с подступающими слезами и бьющимся через раз сердцем… Но сейчас было не время плакать. Тем более — у него сегодня великий день. Лали еще вчера, осмотрев его, решила, что ему можно не только окончательно встать с кровати, но и прогуляться до моря, которого Николя вроде и не видел еще ни разу в жизни. Вернее — он не помнил. Но ему все равно было интересно! Ведь все эти недели он был вынужден лежать, а если и выходил разрабатывать затекшие ноги, то не далее двора, откуда и увидел как на ладони всю крошечную деревушку. Решительно отогнав утреннее смятение, Николя начал одеваться. Он очень надеялся, что когда вернется память, он обязательно вспомнит кому принадлежали...принадлежат те удивительные глаза, да и всю остальную свою жизнь. Все удобства здесь, в этом маленьком, оторванном от больших городов мирке, конечно же были во дворе. Чистенький ватерклозет, а попросту — выгребная яма, — обложенная местным песчаником, медный рукомойник на его стене (снаружи) — с большой лоханью, над которой Николя и умылся. Умница Лали уже давно постирала, высушила и привела в порядок вещи, в которых его нашли. Сейчас, в наступившем июне, в теплом свитере было уже жарко. Но ничего другого у юноши не было. Потому он надел свои старые рубашку и брюки, носки, которые приходилось стирать каждый день и заботливо начищенные старым Симонэ ботинки. Он уже был почти готов к завтраку и последующей прогулке, когда в его комнату влетела растревоженная, но какая-то счастливая Лали… Глаза ее растерянно блестели, и Николя понял, что случилось что-то очень важное. — Что случилось? — спросил он, от всей души надеясь на хорошие вести. Лали внимательно посмотрела на него, словно решая стоит ли отвечать, а потом все-таки произнесла: — Сегодня на рассвете на берег высадились союзники! Представляешь? В деревне болтают, что они давно готовили базы в Джерси, только никто ничего не знал! Николя почувствовал, что Лали еле сдерживается, чтобы от радости не броситься ему на шею и сам раскрыл ей дружеские объятия. — Я так счастлива! И все-таки мне тревожно, — проговорила она, уткнувшись Николя в плечо. — Все самое важное происходит так далеко. Здесь, в Белльвилле, тишина — ни выстрелов, ни звуков сражения... И новости доходят до нас так долго. Лали задушенно всхлипнула и Николя понял, что девушка расплакалась. — Так чего же ты решила плакать, дуреха? — спросил Николя. — Ведь радоваться надо. Война скоро кончится и тот, кого ты ждешь, вернется. — Эй, погоди, — Лали отступила на шаг и нахмурилась, утирая слезы. — Откуда ты узнал, что у меня есть парень? Николя рассмеялся ее бесхитростному удивлению. — Я наблюдал за тобой… — сказал он просто. — Иногда ты задумывалась, глядя в окно… ненадолго, но так мечтательно... или, наоборот, тревожно. А дедушка твой сказал, что задумываться тебе не о чем, что нет у вас близких или родных на фронте, за которых следовало бы тревожиться. И тогда я решил, что все-таки есть кто-то, о ком не знает Огюст. И этот кто-то скорее всего… возлюбленный или жених. — Его зовут Этьен, — призналась Лали, шмыгнув носом. — Он воюет в Сопротивлении, где-то в Иль-де-Франс… Белая вспышка перед глазами заглушила ее голос. «Погибну… погибну под пулями взбунтовавшегося Сопротивления» Николя побледнел до синевы, и, чтоб не упасть от навалившейся вдруг горечи и острой боли в груди, вынужден был ухватиться за спинку кровати… — Что с тобой? — подхватила его под руку Лали. — Тебе плохо? Нет. Он физически хорошо себя чувствовал. Но как объяснить, что дело не в ранах и анемии, а в черной тоске, что накрывала с головой от таких вот обрывочных воспоминаний. Никак. Николя решил не пугать девушку, которая с тревогой смотрела на него, и покачал головой… — Нет. Все в порядке, клянусь. Просто немного потемнело в глазах, — ответил он, заставляя себя улыбнуться. — Неужели ты думаешь, что я откажусь от обещанной прогулки к морю в такой прекрасной компании? — Прости, Николя. Не сегодня, — проговорила Лали, но, увидев разочарование на лице юноши, тут же добавила: — Дед пока не велел к морю, но мы все равно прогуляемся, тебе понравится, обещаю. Николя кивнул, выбирать не приходилось, а потом помог девушке накрыть стол. На завтрак сегодня у них был почти деликатес для здешних мест — кипяченое молоко и лепешки. Молоко было редкостью, потому как кормить корову в приморской деревне, где кругом степь, нечем. Появилось оно в доме стараниями все того же пронырливого скупщика, что очень помог когда-то с антибиотиками для Николя. Прельстившись прелестями Лали, он притащил два замороженных молочных круга и сахарную голову… Лали, конечно, поблагодарила, но дала понять, что рассчитывать поклоннику не на что. У нее есть жених и изменять ему она не собирается. Если бы не ослабленный Николя, она бы и молоко не приняла, но ему нужно восстанавливаться, сил набираться. Позавтракав, молодые люди пошли на прогулку. Николя наконец представится случай разглядеть деревеньку поближе, хотя смотреть было особо не на что. Старые домики, незамощенная пыльная дорога, каменные низенькие заборы, поросшие вьюнком, древняя заколоченная церквушка. Лали уверенным шагом шла за деревню, изредка здороваясь с соседями как оказалось к старому кладбищу. — Я тут частенько прогуливаюсь, травы лечебные собираю, — проговорила Лали, присаживаясь на корточки за оградой кладбища. Николя хотел было помочь, но быстро понял, что только отвлекает своими вопросами, поэтому решил не мешать и потихоньку обойти маленькое мирное рыбацкое кладбище, в котором тоже не было ничего примечательного, лишь побитые временем грубые каменные надгробия с датами. Вскоре он нашел для себя тенистый уголок там же, где сосредоточенно копошилась Лали — за оградой, и понял, что устал. Силы в неокрепшем еще организме, как оказалось, убывали быстро, даже от незначительной физической нагрузки. Николя и сам не заметил, как закрылись глаза. Перед мысленным взором стоял Он. Николя наконец увидел того, чьи глаза являлись ему каждую ночь и это был мужчина. Он склонился к нему, мягко опустил руку на макушку и что-то проговорил чуть слышно. Ласково, с улыбкой, перебирая короткие пряди. И Николя готов был воспарить только от этого прикосновения, этой улыбки — самой дорогой на свете… Былая тревога ушла, словно ее и не было, Николя окутало тепло от прикосновения и всепоглощающая радость от того, что ОН рядом. Николя потянулся к Нему всей душой, точно зная, что его не оттолкнут, прижмут к груди и… — Николя! — тревожный голос Лали прервал волшебное видение. — Николя, проснись… Немцы! Мото-колонна. Они едут в Белльвилль…