Жизнь после смерти

Утро свадебного дня оказалось удивительно подходящим для деревенского праздника. Светлым, теплым и безветренным, с голубым высоким небом и ласковым солнцем. Поднявшись засветло, Яков уже успел сходить искупаться, умыться, побриться, переодеться в чистое, предвкушая новый день рядом с Колей и теперь ожидал, пока Этьен влезет в выстиранную и вычищенную форму, отлично сидящую на его ладной мускулистой фигуре. Неделю перед свадьбой они с Этьеном провели на постое у давнего приятеля Симоне старика Дидье, потому как любящий дедушка Огюст хоть и проникся симпатией к будущему зятю, но заявил, что «не прилично холостым мужчинам ночевать там, где живет девушка-невеста». Справедливое утверждение Лали о том, что невеста немного беременна, да и Николя не девица, дед и слушать не стал, быстро договорился с Дидье и отправил мужчин восвояси, чем страшно расстроил и сразу заскучавшую Лали, и вмиг погрустневшего названного внука, что пожирал глазами новоиспеченного шафера. Якову и Этьену ничего не оставалось делать, как отправиться к Дидье, который оказался забавным стариком, склонным к вечернему потреблению пары рюмочек собственноручно приготовленной настойки. Комната в его доме была вполне себе уютной, хоть и скромной, а еда доброжелательной хохотушки-жены — даже очень неплохой… Но и Этьена и Якова каждый день тянуло обратно, в домик Симонэ, где у каждого осталось самое дорогое… Вынужденная разлука огорчала, но запрет строгого деда не распространялся на прогулки с любимыми, чем они оба с удовольствием пользовались. Этьен наконец появился из-за ширмы. С сияющими глазами в отглаженном и отпаренном стараниями мадам Дидье кителе и начищенных ботинках. Настоящий жених. Яков довольным кивком одобрил внешний вид друга, а потом спросил: —  Все было недосуг уточнить, что должен делать шафер? Я впервые на французской свадьбе… — Все просто. Засвидетельствовать наш с Лали брак перед мэром Арроманша, — ответил Этьен, хмурясь и тут же пояснил на вопросительный взгляд Якова: — Жалко, что сейчас, после освобождения, ничего не достать и Лали останется без кольца. — Не останется. — Яков вытащил из-за пазухи старинный перстенек. Но не тот, с александритом, который Этьен как-то у него приметил, а серебряный, изящной работы, с веселым глазком-сердоликом. Он был слишком малым подарком к свадьбе той, что спасла жизнь его Коли, но Яков надеялся, что колечко это — не просто серебряный ободок. — Держи. — Но… Откуда? — спросил Этьен, на что Яков лишь улыбнулся: — Главное, что твоя Лали теперь не останется без кольца. А остальное неважно… — вспоминая тот первый взгляд, которым наградила его при встрече эта странная мадам Марго… а точнее, старая Марфа. Огюст тогда вещал о приличиях и доме Дидье, а старушка в простонародном чепце смотрела прямо на него так пытливо и твердо, что Яков даже не нашелся, что сказать… Проницательный взор мудрых глаз, казалось, заглянувших ему в самую душу, вдруг смягчился. Она тогда так ничего и не сказала, но Яков почему-то поверил, что прощен. Словно всего его прочитали эти глаза… Словно видела она и опричника Гурьвского в глубокой горькой задумчивости сидящего на пороге их лачуги после смерти Николеньки, и полковника Гуревича, ведущего за собой солдат во время войны с Наполеоном и молящего проведение о скорой смерти после страшного московского пожарища, и советского разведчика Гурова, спасающего от побоев и смерти детей там, на заводе, и настоящего Якова Гуро, отчаявшегося и обессилевшего после известия о гибели Коли, и его же, творящего своё моление о даровании жизни над исходящим предсмертными хрипами Этьеном, чтобы спасти того, кого любят и ждут в маленькой рыбацкой деревушке. Все прочитали глаза Марфы и… простили. Яков тогда ушел в дом Дидье какой-то окрыленный и… очищенный, словно отпустили ему все многочисленные грехи и прегрешения. Конечно, ему больше всего хотелось остаться рядом с Колей, но теперь Яков был спокоен. Если любовь их приняла Марфа, ничто не в силах их разлучить. Так и вышло. Теперь они каждый вечер встречались на пляже, на том самом месте, где обрели друг друга вновь несколько дней назад. Гуляли и разговаривали, о многом. Коля, льнул все ближе, позволяя все крепче обнимать себя и спрашивал, спрашивал. Ему было важно знать, как Яков выжил в боях за завод, как и почему остался в Париже… — Ты же разведчик, тебя должно быть ищут? — говорил он о том, что терзало сердце неизвестностью. А в ответ услышал то, о чем догадывался, то что согрело душу и заставило сердце сбиться с ритма. Яков был откровенен. Заглянув в озерные глаза и наконец почувствовав себя безумно счастливым, он ответил: —  Я уже говорил, что еще до твоего появления хотел героически «погибнуть» вновь сменив личину — тонкие пальцы в его руке дрогнули и Яков, притянув к себе Колю, зашептал в висок: — А когда понял, что влюбился как мальчишка в юного бесстрашного пленника, чье тихое дыхание в соседней комнате не давало мне спокойно спать тревожными руанскими ночами, я еще больше утвердился в этом решении, только вот «погибать» я теперь должен был ради него, чтобы защитить и забрать с собой. Только для начала нужно было убедиться в ответных чувствах… — Убедился? — шепнул Коля куда-то в шею любимого, потираясь носом о колкую щетину. — На это понадобилось время… Ты же ненавидел мрачного штандартенфюрера… — хмыкнул Яков, обмирая от того как подействовала на него столь невинная ласка. — Лишь первые несколько дней. — Коля отстранился, чтобы взглянуть в кофейные глаза и опять мило заалеть ушами. — А потом не понимал, что со мной происходит, почему так тянет уже не к врагу, но к мужчине. Сильному, отважному, заботливому, красивому, но мужчине, — темные ресницы дрогнули пряча сияющие глаза, — у которого была лю… — Ну нет, мой хороший, об этой… кхм мы с тобой говорить не будем… — Яков коротко коснулся теплых губ своими, отвлекая от дурных воспоминаний. — Лучше поблагодарим Марфу за проклятие, что не дало мне умереть, когда я мужественно бросился под пули спасаясь от горя и одиночества после известия о гибели рыбацкого баркаса. — Ты… — Коля требовательно вцепился в широкие плечи. — Тебя ранили там… на заводе? — Все в прошлом, я не хочу об этом вспоминать… — мягко проговорил Яков и тут же добавил совсем другим тоном: — Но теперь, когда проклятие спало и ты вспомнил все…что я творил с тобой и… — Молчи! — почти взмолился Коля, прижимая палец к тонким губам. — Молчи пожалуйста! Ты все искупил, судьбой своей, самоотверженностью, преданностью стране и спасенными жизнями многих людей. Я видел это своими глазами… и я говорю не только об Этьене и Маришке с Олегом. — Коленька… Договорить Коля не дал, шагнул ближе и поцеловал, так как давно хотел, но не решался. Смело, глубоко, со всей накопившейся страстью, не закрывая глаз. Влажно, терпко, шало, так что вспыхнул весь, от макушки до пят и почти испугался собственной реакции на ответный, но не напор, а умопомрачительную нежность, от которой кружило голову и подгибались колени. В тот вечер они гуляли дольше обычного, до самой чернильной темноты, никак не могли расстаться и лишь появление разыскивающего их взволнованного Этьена заставило их оторваться друг от друга. Яков, несмотря на протесты, проводил любимого до самого дома, очень надеясь, что за припухшие губы и шальные глаза ему не попадет от названного деда и самой что ни наесть родной бабушки. Обошлось, потому как первый ушел на промысел, а последней в доме не оказалось. Яков, с трудом отпустив теплую ладонь, пожелал любимому сладких снов, насладился ожидаемой реакцией и отправился уже было к дому Дидье, как вдруг был окликнут. Марфа-Марго ждала его за забором, чтобы кивком головы позвать за собой. Яков покорно пошел следом. Ему самому уже давно хотелось поговорить с ней откровенно. Не только о прошлом, но и о будущем. Потому как Яков понимал, его будущее — только рядом с Колей. Но не здесь, не в Белльвилле… Отойдя чуть подальше от домов, Марфа начала разговор первой: — Простил он тебя — душа ангельская, да и сам ты жизнь свою до дня последнего отмолил, за другую жизнь вступившись. Теперь всегда рядом быть вам суждено. Готов ли? Как видишь ты дорогу, по которой рука об руку пойдете? — Уеду я после свадьбы и Колю забрать с собой хочу на Касабланку, там тепло и спокойно, у меня есть все для того, чтобы жить счастливо подальше от теней прошлого, вот только захочет ли он. — Столько веков прожил, а все такой же глупый ты, Яков, — усмехнулась Марго. — Да он за тобой не только на край земли пойдет, но и в пасть к нечистому кинется, не колеблясь. — А ты? Ты поедешь с нами? — просветлев лицом, поинтересовался Яков. Ради спокойствия и счастья Коли Яков готов и Марфу с собой забрать, но та головой вдруг покачала. — Нет, не поеду. Уверена я в тебе, Яков, и в чувствах ваших взаимных, а потому доживать здесь буду, прервав круг бытия. Незачем мне теперь вымаливать у Господа продолжения жизни — вижу я счастливую будущность внука. Все, что осталось, проживу я в Белльвилле, в доме старого Симонэ, деток буду нянчить у той, что Коленьку от смерти спасла. — Понимаю и благодарю, что не встала на пути. — И правда ты, Яков, так ума и не нажил. Нельзя идти поперек той любви, что в веках жива, — проговорила Марфа, а потом достала из кармана пальто сверток и развернула, блеснуло в неровном свете луны серебряное колечко. — Возьми, не простое оно, на добро заговоренное. Этьену для Лали отдашь. Берегла я его еще с той московской жизни для невесты Николенькиной, а глядишь ты, пригодилось оно другой невесте. — Йаков! — услышал Гуро голос Этьена над самым ухом и вынырнул из воспоминаний. — Ты что такой смурной? О чем задумался? И тут Яков понял, что они оказывается уже вышли из дома Дидье и идут под ярким и щедрым осенним солнцем к дому невесту, а к ним все присоединяются и присоединяются нарядно одетые жители деревни. Они улыбались, смеялись, что-то напевали, отпускали задорные шутки в сторону жениха и подумалось Якову, что и вправду возвращается понемногу мирная жизнь, война уходит в прошлое как и его проклятие.

***

На улице перед домом Симонэ под командованием Марго готовился свадебный стол из всего, что добыли на черном рынке у перекупщиков, и принесли для стола соседи. Тут же во дворе, под присмотром втихаря пропускающего рюмочку сливянки Огюста, спешно жарилась рыба, которая одна была в изобилии, а Лали в своей комнатке заканчивала последние приготовления, придирчиво глядя на себя в слишком узкое зеркало. Прибранная поздними цветами, чистая и светлая спаленка уже ожидала молодых, как и кровать, перестеленная вышитым гладью бельем заботливыми руками мадам Марго для двоих. Для мужа и жены. Для мадам и месье Моршаль. Глаза Лали, оглядывающей всю эту уютную красоту, опять невольно наполнились слезами и девушка раздосадовалась — из-за беременности она стала такой плаксой, но ничего с этим поделать было нельзя. До сих пор во снах ей виделась война, уходящий от нее Этьен, долгие дни, месяцы и даже годы ожидания… Деликатный стук в дверь заставил её вытереть слезы, подхватить подол красивого расшитого полевыми цветами платья и выйти навстречу Николя. — Опять ты в слезах! — укорил ее названный брат, что переживал о ней ежеминутно не смотря на восторг от обретения любимого. Лали только улыбнулась, смаргивая слезы, и оглядела его, отмечая что Николя тоже приоделся. И тоже — стараниями Марго. Огюст извлек из своих сундуков старые, служившие ему еще в молодую бытность костюмы, и Марго в три ночи сотворила из них один… Точнее — брюки и жилет, а после перешила старую рубашку Огюста. И так у нее это ловко получилось, так идеально подошло Николя, что Лали захлопала в ладоши, впервые увидев его в новом костюме. В нем он перестал казаться недокормленным мальчонкой, а стал притягательным стройным юношей с умными выразительными глазами, которые выгодно оттеняла голубая рубашка, и на свадьбе наверняка будет выделяться на фоне крепких крестьянских мужиков и не многих возвратившихся домой парней, как молодой вяз среди дубов. — Чудесно выглядишь, Николя! — проговорила она названному брату, заставляя повертеться в разные стороны. — Самого жениха затмишь. — Ну что ты… — смутившись, попробовал отшутиться Коля, толком не умеющий принимать комплименты. Но Лали его уже не слушала. Она затянула Николя к себе в комнату, чтобы задать пару очень интересующих ее вопросов. Уже давно приметила умница Лали, что Коля каждый день исчезал. И хотя знала она, куда и к кому, и ради кого сейчас так принарядился, терзали ее невеселые подозрения, что не долго с ней рядом пробудет Николя, уедет вслед за тем, кого любит, потому как, каким бы дружным не был Белльвилль, но вряд ли их отношения встретят здесь понимание… Да и не останется здесь человек, подобный Гуро, если прав Этьен по поводу его службы в советской разведке. Куда они отправятся, обсуждали ли это между собой? Этого Лали не знала, но узнать очень хотелось, особенно из первых уст, потому она усадила названного брата на единственный стул и нависнув над ним со всей присущей ей прямотой спросила: — Расскажи как дела у вас с Йаковом! И что вы собираетесь делать дальше! — Ну… — Коля сперва растерялся от такого напора, а потом сказал как есть: — Все зависит от Яши… Якова. Куда — он, туда и я. А он здесь точно не останется. Ты пойми, — поспешил пояснить Коля, боясь обидеть любимую сестру. — Ваша семья уже давно стала для меня родной, но Яша… теперь он моя семья. Я всегда буду помнить тех, кто остался в Союзе, но теперь он мой единственный родной человек. Мое всё. — Я понимаю, Николя, — прервала его терзания Лали. — Мы с Этьеном скорее всего со временем переберемся в Париж. Ему нужно работать, мне — учиться. — Я… Я буду скучать, — проговорил Коля, голос которого предательски задрожал, выдавая волнение. — Я уже скучаю, Николя! — Лали бросилась в его объятия, всхлипнув. — Обещай, что будешь писать и иногда приезжать. — Тебе скоро скучать будет некогда, — улыбнулся через силу Коля. — Но я очень постараюсь писать… и однажды приеду с подарками для маленького племянника. Веселый смех и громкие голоса нарушили их уединение. Это во двор дома Симонэ зашли жених и его шафер, а за ними нарядные жители Бельвилля, рыбаки, их дети и жены, что пришли проводить молодую пару в Арроманш. Лали, понимая, что медлить больше нельзя, решительно вытерла слезы под теплым, чуть укоризненным взглядом явившейся за ней Марго и подхватила букет из полевых цветов, перевязанной ленточкой в тон к платью. В волосах у нее — тоже скромные полевые цветы, хрупкие остатки былого лета, почти такие же, как были вышиты на платье… Коля с гордостью оглядел названную сестру и одобрительно кивнул:  — Ты красавица, а Этьен-счастливчик! Он взял невесту за руку, чтобы сопроводить к жениху, чувствуя как собственное сердце заходится от волнения и предвкушения встречи с Яшей. Словно это не Лали, а он идет сейчас к алтарю. Выйдя на крыльцо, Коля не увидел многочисленных гостей, не услышал их восхищенных возгласов и шуток. Темные глаза, которые смотрели только на него поглотили весь мир вокруг.