Вино Вавилона

Стены сужались. Если бы Директор не бежал сломя голову, то понял бы раньше, что это не уменьшающийся коридор, а их намеренное движение. Теперь уже стало поздно. В них были глаза, безотрывно следившие за тем, как он проносился мимо. В них были зубы, и сейчас они держали его, зажатого посередине. Сразу целым рядом. Острие одного торчало напротив горла, другое целилось в сердце, третье упиралось в живот, последнее — в не менее нежные и уязвимые места ниже. — Отпусти, — тяжело дышал Директор. — Пожалуйста. Свободные, хаотически растущие вокруг, сдвинулись в отдалённом подобии улыбки, о которую и раньше в Отеле разбивались эти же самые слова. «Как же всё-таки хрупко человеческое тело. Почти так же, как рассудок. Сам не знаю, как я жил в таком столько веков.» Хоть и медленнее, стены продолжали сближаться. Или это только казалось из-за головокружения от бега и паники? — К твоему сведению, тётушка всегда говорила, что у меня никудышный вкус, — попытался нервно отшутиться Директор. «Зато твой страх слаще всего на свете.» Ага. Вот оно что. Он изо всех сил сосредоточился на последнем преимуществе: ему было нечего бояться. Смерть изгнана из живого города самой природой того и силой осколка Горы Света. И, конечно, тот никогда не причинит боль тем, кто под его защитой, свято чтя гостеприимство и бесконечно раскаиваясь за судьбу своих бывших подданных. Директор перестал сопротивляться. Сомкнул веки, чтобы не поддаваться иллюзиям пространства. Зная, что подавлять инстинктивную реакцию бесполезно, взамен подчинился другой — тому же странному тайному желанию из прошлого, когда знал, что за ним наблюдали. Прямо как все эти глаза сейчас. И когда понимал, что уснуть означало отдать себя в руки того, кто только и ждал, когда он будет беззащитен и поглощён кошмарами. Прямо как... Зубы втянулись обратно. Вместо них стена проросла десятком буквальных — а не метафорических — рук, заключающих Директора в холодные каменные объятия. «Так-то лучше.» — Ты неисправим, — ответил он, прислушиваясь к новым ощущениям. Это всё ещё было непередаваемо жутко. Но содрогался всем телом он уже не от страха. «Ты тоже ничуть не меняешься.»