Препарируя

      Смотреть друг другу в глаза — сродни пытке, но не смотреть ещё тяжелее.       Бушующий океан против тлеющего в ночном пожаре леса. Им бы столкнуться, им бы слиться, потому что они друг другу нужны, они друг другу опасны, один поглотит другого, и не останется ничего.       Иногда, кажется, это небо в грозу. Иногда — холодная сталь, хирургически острая. Странно находить в его убийственности покой, но он, почему-то, находит. Готов с головой нырнуть, готов ему всего себя отдать, давай, бери, забирай.       Омуты — они чёрные во мраке и кажутся неприветливыми, но он готов своими руками, одной живой, другой мёртвой, себе кожу разорвать, поломать рёбра, раскрыть грудную клетку, лишь бы холодные пальцы коснулись сердца, напомнили ему, что оно ещё бьётся. Что он ещё жив.       Им даже не нужно порой говорить. Хватает взгляда — и он уже чувствует, как лопаются наложенные руками принцессы швы, как по груди течёт кровь, своя, но больше чужая. Как заливает ей стыки пластин, и золото сменяется багрянцем — так было всегда, так всегда будет, и он не может дышать, он задыхается, у него трясутся губы.       Хватает взгляда — и они будто бы снова разделены стеклом, и желание-ржавый-семнадцать-рассвет, и у него срывается голос на иностранных словах, и ему бы плакать — но слёз не осталось, ими он умыл лица погибших под завалами, ими он смывал грязь с собственных щёк, но, вот незадача, пепел въелся и осел мертвенной бледностью.       Они пахнут гарью и кровью.       Холодные пальцы по старым шрамам — как скальпель, но он ему позволяет, и он его вскрывает, так нежно, так больно, так хорошо, что он бы сравнил это с наркотическим опьянением, если бы знал, какое оно на вкус.       У него тоже есть шрамы. Россыпь на руках, тонкие, еле заметные, он же аристократ, он, служивший, воевавший, убивавший, всё ещё аристократ, и руки его — головоломка, лабиринт, в котором взгляд теряется, пока не заплывает алым. По ним холодом неживого металла, и он дрожит, он вспоминает, шепчет что-то, и он знает этот язык — но не слушает, потому что говорят не с ним и не ему.       Он смотрит смерти в глаза и кивает.       Он смотрит в глаза смерти и спускает курок, а после, весело звякая, будто бы хохоча над ними обоими, патроны падают на холодные камни. С маленького озера дует ветерок, и это озеро — точно не его моря-океаны, оно теплее и тише, но.       Но он хочет туда, в глубину, которая глубже марианской впадины, глубже мрака пистолетного дула, потому что, смотря на него, он узнаёт себя.       Два чудовища, два поломанных человека, что заслужили всё и ничего.       И он знает, что это не последняя их встреча — потому что без него он задохнётся в собственных мыслях.       Потому что кровопускание — терапия. А шрамов у них обоих — вдоволь.       Смотря друг другу в глаза,              мы вскрываем друг друга —                     я и ты,                            ты и я,                                   ты и я.