intoodeep!

— В следующие пять лет мы должны повысить доходы в три раза. Мы собрались здесь в канун Нового года, чтобы обсудить способы достижения наших целей, коллеги. Рад приветствовать вас. Чон Хосок каждый раз начинал свои речи с провокационных фразочек, которые наверняка уже у всех в кишках сидели. Но когда он замолкал, работники начинали хлопать, словно сговорившись, хотя начальник вроде не заслуживал этого своими пустыми словами. Может, и не пустыми, сказал бы кто-нибудь, но лично мне больше нравилось спать на таких ведьминских шабашах. Чон Хосок вряд ли видел меня за рослыми мужчинами впереди, ведь я вжался в стол. Конечно, если б сам начальник увидел меня здесь засыпающим, то отряд людей, пахнущих кислотой, живо выдворил бы меня отсюда. Кислотой пахло даже в том зале, и я немного боялся, что мой костюм пропитается этим запахом. Пока Чон Хосок пиздел про падение наших акций, я мысленно говорил ему всё, что о нём думаю. «Ты — ёбаный старый гандон, ты прилепил меня здесь цепями, и я не могу освободиться, и это не моя вина — я же не виноват, что слабый и безмозглый, что не могу сам устроить свою жизнь и нуждаюсь в человеке, который поведёт меня. Ты — ёбаная сука, Чон Хосок». Нет, плохо вышло. Роняю голову на стол слишком громко — коллеги оглядываются. Была б моя воля, меня бы здесь не увидели бы больше никогда. Но я чмо, которое не может решить за себя — предоставил выбирать даже мою профессию родителям. Долгое время я с матерью и рубашки покупать ходил — но, думаю, это правильно — ведь она хочет купить мне рубашки, а не я. Нет жизни. Нет жизни такому, как я. И смерти нет — я слишком трушу, чтобы бросаться с крыши или резать себя. И что делать остаётся? Пить кофе, шагать на работу и сидеть десять часов в кресле, от которого геморрой вырос уже во всех местах. Спасает только ликёр, который я заливаю в термос. Наверное, работники в моём зале замечали игривые огоньки, что изредка появляются в моих глазах от выпитого на работе. Но, видимо, термос выглядел так невинно, что никто и подумать не мог, что там ликёр. Всё, наверное, списывали на мою молодость и на хорошо проведённые выходные. Но выходные я провожу скучнее, чем вы можете себе представить. — Таким образом, мы сможем заключить с ними соглашений более, чем на полтриллиона вон. Что ж, у меня всё, коллеги. Дальнейшие распоряжения я дам с начала нового года, а сейчас мы отметили важнейшие для нас задачи на следующий год. Чон Хосоку зааплодировали, словно он показал невероятный балетный номер под светом прожекторов. Я очнулся от мыслей, после которых обычно начинал дремать, и, встряхнувшись, захлопал в ладоши, как маленький. — Чангюн-хубэ, вы хлопаете слишком экспрессивно, — наконец хихикнул Ли Чжухон, один из самых неугомонных работников моего отдела. Наверное, я выглядел настолько смешно, что он уже не мог молчать. — Неважно. Не отвлекайся, пожалуйста. Я бы сказал ещё что-нибудь, но хлопать перестали, а на трибуну вошёл Ким Сокджин — до нелепого огромный мужчина, которому стоило не соваться в большие офисные здания, а танцевать на больших площадях или вообще стать культуристом. Впрочем, может, он получил травму в молодости, и теперь не может заниматься активной работой — всё может быть. Но Чангюн ведь опять знает всё лучше всех, пока дело не коснулось его собственной жизни. Ким Сокджин пиздел добрых десять минут, а за ним бесконечной чередой выходили работники компании, чтобы высказаться и постоять поближе к Чон Хосоку. Интересно, от него пахло кислотой? Я никогда не стоял рядом с президентом компании и никогда не встану. Я — рядовой работник, который только и умеет, что зырить в комп, а дома — вливать в себя что попало. Я никогда не добьюсь большего. Да, я сидел и думал об этом все миллион часов, пока нас не выпустили из зала. Работники разошлись по кабинетам, чтобы забрать свои вещи и уехать домой, а меня дома никто не ждал, поэтому я решил проверить оставшиеся документы. Ли Чжухон шёл прямо за мной. Никого вокруг это не смущало, ведь мы работали в одном помещении, но меня это раздражало безмерно. Остальные обходили стороной мрачного и странного Им Чангюна, и только этому дебилу постоянно что-то нужно было от меня. Однажды он позвал меня выйти и покурить — и узнал, что я не курю; потом позвал выпить на выходных во всем известный бар — тогда я соврал, что не пью, желая, чтоб он поскорее отвязался. Теперь во мне потихоньку вскипала злость, и я ждал только, пока мы зайдём в кабинет. Перед коллегами из нашего отдела позориться уже было некуда, а вот давать слушать нашу беседу остальным работникам я не хотел. Я первым зашёл в кабинет и закрыл дверь за Чжухоном. Я планировал посмотреть на него каменным взглядом, надеясь, что хоть этого его оттолкнёт, но внутри проснулась какая-то необычная для меня ярость. Я зашипел негромко, облокотившись на стену: — Что ты мне хочешь предложить? Опять конфеты и печенье? Нет — посерьёзнее что-нибудь? Наркотики? Дорогуша, меня мало чем удивишь, моя жизнь пострашнее героиновой зависимости — и такая же чёрная. Я понимаю, что ты хочешь меня поднять, но я всю жизнь стою на коленях и подняться не смогу. Не надо меня спасать. Просто отвяжись. Про «спасать» я не придумывал: в один из дней, когда нам с Чжухоном «посчастливилось» идти одной дорогой (впредь я такого не допускал) он стал читать мне лекцию о том, что «так и сгнить можно в этой офисной норе», что нужно иметь хобби и стремления. Я, так ничего и не сказав, просто свернул в переулок к дому. Соглашусь, это грубо, но по-другому общаться с людьми не получается. Нельзя показывать слабость — иначе могут так прилипнуть, что в конце концов назовут тебя своим лучшим другом. Такое и в кошмаре не приснится. Но о чём мы там? Ах да, Чжухон вновь взялся читать мне лекции. — Я не понимаю, тебе делать нечего? — я грубо его перебил. — Я не имею к тебе никакого отношения. Почему тебе вообще есть дело до меня? — На этой чёртовой работе всё равно больше нечего делать. А так хоть сделаю что-то полезное — вам глаза раскрою. К счастью, улыбнуться он не посмел, но видно было, что ему очень хотелось. Я, не зная, как ещё его поддеть, сел за свой компьютер и включил его. Но Чжухон встал у моего стола, намереваясь сказать что-то ещё. Я сделал вид, что мне пришло что-то очень важное на почту, и этот трюк сработал — Чжухон осёкся и решил помолчать, пока я снова не расслаблюсь. Я перевёл взгляд на его бейджик — на них печатались имя и фамилия, должность, а также почему-то дата рождения. Раньше как-то не до этого было, а сейчас я прочёл, что Чжухон на целых три года старше меня. Нет, не подумайте, я не расстроился, я лишь удивился, что его не привело в бешенство моё неформальное общение — я ведь только изредка обращался к нему на «вы», и то, лишь в присутствии важных лиц. Работники из нашего отдела же знали, что мрачный Им Чангюн редко расщедрится на «вы» или «сонбэ», чего уж говорить о «сонбэнниме». Я посчитал всё это очень странным. Мне всегда казалось, что Чжухон младше — он ведь с таким энтузиазмом носился по всему зданию — в такие годы он должен занимать солидные должности благодаря своей энергичности, а не торчать среди рядовых работников. — А, на год рождения смотрите? — чёрт, заметил. — Да нет, все спрашивают. Я отучился четыре года в Америке, но не смог найти здесь работу по специальности. Поэтому пришлось начинать с низов. — Вау. А я в школу в Америке ходил… Подожди, зачем ты мне это рассказываешь? Что с того? Что дальше? Чжухон закатил глаза. — Ну чего вы! Вы учились в Америке — это же великолепно! Почему вы не хотите разговаривать? Меня передёргивало от мысли, что продолжает говорить мне «вы». Я нервно теребил в руке компьютерную мышку. — Я не собираюсь здесь оставаться надолго — есть кое-какой план на будущее. А вы так ничего и не предпримите, если мы оборвём этот разговор. Я закатил глаза и вдруг вспомнил про термос — внутри было почти пусто. Под внимательным взглядом Чжухона я допил креплёное вино и стал озираться по сторонам в поисках кружки с холодным чаем, которую я наполнял, чтобы незаметно запивать алкоголь. Кружка оказалась в руках у Чжухона — он воспользовался моментом, когда других коллег не было в нашем зале, чтобы попробовать на вкус мой чай. — Отвратительно, — сказал он, но допил до дна и пустую кружку поставил передо мной. Я со всё ещё перекошённым лицом от горького привкуса на языке поднял глаза на него. И молча забрал кружку. — У меня есть ещё выпить. Хотите? Я ничего не ответил, но Чжухон ушёл к себе и вытащил на стол… рюкзак? Рюкзак, мать вашу? Люди в автобусе, видимо, точно принимали его за школьника. Из рюкзака он достал бутылку, на этикетку которой я даже смотреть не хотел. Он вновь подошёл ко мне и наполнил термос, ухмыляясь. — Ты давно знаешь, что я пью на работе? Чжухон кивнул, хихикнув. Я помрачнел ещё больше и, плотно закрыв крышку термоса, выпил всё содержимое в несколько больших глотков. Чжухон выпалил что-то против, замахал руками, но потом замер, поняв, что я всё равно всё допью. — Вкусно. Спасибо, Чжухон, — сказал я, выхватил у него бутылку и так быстро к ней присосался, что Чжухон только и успел снова что-то выкрикнуть, но потом замолк с ошарашенным видом. Мне же было плевать, сколько он отвалил за эту бутылку или насколько дорога она была его прапрабабушке. От бутылки я отлип, когда внутри не осталось ни капельки, и только тогда до меня дошло, что запивать всё ещё нечем. Захотелось отмотать время на десять минут назад и выпрыгнуть в окно из коридора, чтобы от Чжухона сразу убежать домой. Во рту будто бы нассали — это бактерии размножались, как мне говорил мой старший брат, когда мы ещё учились в школе. На голову мне медленно наваливалось опьянение, и я тут же почувствовал себя совершенно выжатым. Я откинулся в кресле; было очень жарко, и Чжухон что-то бубнил, не переставая. Я лёг на стол, и всё вокруг померкло. Оставалось надеяться, что я умер.

*я словно в бездне*

*клянусь, клянусь, всё скоро изменится*

*но потом*

— Я засел в телефон — я думал, что ты не уснул, а просто молчишь, но когда совсем стемнело, я тебя окликнул, и ты проснулся. Ты сказал, что хочешь ко мне в гости, а у меня не было поводов тебе отказать. Почему он говорит мне «ты»? Это было всё, что меня волновало, когда Чжухон начал рассказывать о том, как я оказался у него в квартире. Ведь меня словно погрузили в тёмную коробку с того момента, как я уснул в офисе. Такое бывает всегда, если очень быстро выпить много чего-нибудь крепкого. Но я, конечно, так не делаю - иначе меня бы давно уволили. — Ты подумал, что я действительно хочу к тебе в гости? — меня передёргивало от собственного голоса, который сейчас был похож на скрежет металла. — Да. — Ебанутый. Спросонья такие резкие выражения мне было кидать проще простого. Я смотрел в потолок, но Чжухон, наверное, глядел на меня своими противными узкими глазами. Он продолжил свой рассказ: — Мы сходили в магазин — я вообще-то пива хотел, но ты взял какую-то дорогущую хуйню. Потом деньги отдашь за неё, понял? — Чжухон наклонил голову, смешно нахмурив брови и пытаясь вспомнить, на чём он остановился. — Дальше. Мы всё выпили — ну, то есть пил почти ты, и я так и не понял, что у тебя за повод. — Нахер повод мне нужен? — проскрипел я. — Похуй. Это всё. Ты предпочёл спать на полу — я останавливать не стал. — А почему даже ничего не постелил мне? — Не успел, — усмехнулся Чжухон. — Ты упал на пол и тут же отрубился. Я пытался разбудить, потом хуй забил и тоже спать лёг. Обработать информацию Чжухон мне не дал — выпив целительную таблетку, он продолжил: — Странный ты человек, Чангюн-хубэ… ой, то есть… — Да похуй. — Ладно. Я, короче, никогда таких людей не встречал. — Каких? Апатичных? — я сделал усилие над собой, чтобы проговорить это вкрадчивым, загадочным голосом, и улыбнулся. Полагаю, получилось плохо. — Почти. Таких погружённых в себя… Блять, нет, не так. Не знаю, как объяснить. Я знаю, что ты только стараешься казаться неинтересным… Осталось что-нибудь в бутылке рядом с тобой? Слева. Блять, с другого лева. Да. Подними голову выше. Я сделал, как он сказал, и ударился лбом в стекло бутылки, и та упала. В ней, похоже, что-то осталось, потому что Чжухон опять начал материться. А что ещё делать, если подняться не можешь? Только слова использовать. — Ты плохо пить умеешь, как я смотрю, — усмехнулся я. Чжухон хихикнул, лёжа на своём диване. Я уехал домой только вечером, по дороге заехав в офис — я оставил там свой портфель с ключами от дома, телефоном, деньгами и мечтами о светлом будущем. Нет, стоп, последнее я всё-таки нёс с собой. Чжухон одолжил. Правда, вскоре я их потерял. Он обескуражил меня, но я понял это только потом, через несколько дней. Казалось, в те три года, пока он жил, а меня только планировали родители, Чжухон смог понять столько вещей, сколько я не осознаю до конца своей жизни. Он снизошёл до меня, захотел помочь и поддержать, но я видел, что ему нужно. Всё, что Чжухону было надо от меня — только моё жалкое присутствие, чтобы каждый раз он светился на моём фоне от своей крутости. Он маг; он смог обмануть меня своим шаманским алкоголем, но я решил острее наточить колья, которые стояли вокруг меня. Чтобы никто-никто не смог подобраться близко. Когда мы вышли на работу в новом году, Чжухон подошёл к моему столу и прошептал как можно тише, что собирается валить отсюда к чертям и хочет, чтобы я уволился вместе с ним. Но ни музыкальную группу, ни цветочный магазин, ни гей-клуб он со мной открывать не собирался — он, наверное, только хотел продолжать мелькать в моей жизни иногда и показывать, насколько он лучше (увереннее, твёрже, самостоятельнее и умнее) меня. И найти мне какую-нибудь другую работу, чтоб я потом точно не смог от него избавиться из-за совести. Я тогда ничего не ответил. Да, вообще-то я всё время молчу, что бы мне не говорили. Если глядя на мои наезды на Чжухона вы подумали, что во мне есть решительная черта, то чёрта с два. Я — потерянный, но не очень и нужный кусочек этого мира, вечно какой-то обдолбанный и уставший. А те слова были просто минутным пламенем. Я промолчал, но Чжухон, видимо, что-то поняли ушёл к себе с довольным видом. В последующие дни он подмигивал мне изредка, сидя за своим столом, словно у нас был общий план. А через неделю Чжухон уволился, и я больше никогда не видел его. Наш похмельный разговор я выкинул из головы, а пиво в магазинах больше не стал трогать, чтобы не начать вспоминать про бывшего коллегу. Говорят, он уехал из Сеула, но я не хочу об этом думать. Предпочту продолжить размышлять о своей никчёмности и о том, что мне с этим делать.