Ледяное сердце

Морозы проявляются на оконных стеклах узорами из инея. Шан Цинхуа смотрит на причудливые снежинки разных форм и впервые в своей жизни находит их красивыми. Смотреть на них и не чувствовать отвращения ново. Пугает до одури где-то на задворках подсознания, только сам он заталкивает их глубже и даёт себе возможность дышать полной грудью. Пока можно. До тех пор, пока это позволено. Казалось холоднее в этом городишке стать не может, но температура упала до минус 23 по Цельсию и вкупе с пронизывающим до костей ветром это составляет адскую комбинацию. Шан Цинхуа в последний раз бросает взгляд на окно и встаёт с насиженного места, суетливо собираясь домой. - Зайдешь завтра? – спрашивает у него тетушка Цинь, местный аптекарь. Голос её трещит и ломается, прямо как старое радио, но в сравнении с остальными новыми друзьями Шан Цинхуа говорит она не много. - Завтра посмотрим. Вроде и дел никаких пока нет, - он с улыбкой принимает свёрток с домашней лапшой и свежими паровыми булочками – пробовал отнекиваться, эффекта ноль, а обижаются старики не хуже некоторых детей, поэтому еды в холодильнике теперь всегда с запасом. Шэнь Цинцю бы обзавидовался. Только выйдя на улицу Шан Цинхуа вспоминает, что снова оставил перчатки дома. За пять минут на улице без возможности спрятать руки в карманы они коченеют, и он перестает чувствовать пальцы. На улице ни одного звука кроме отдаленного лая собак, а вокруг по всей узкой улочке фонарики, все как один под копирку излучают красное свечение, а Шан Цинхуа кажется, будто они генерируют не свет, а всю теплоэнергию Китая. Никогда ещё при такой минусовой температуре ему не было настолько комфортно. Он вспоминает как они вешали эти фонарики. Всё началось с той же тетушки Цинь, которую хлебом не корми, дай чем ни будь заняться. Однажды вечером Шан Цинхуа застал её на стремянке, когда она пыталась повесить над дверью бумажный фонарик и увязался ей помогать. Творение настолько полюбилось горожанами, что на следующий день к нему выстроилась очередь из желающих осветить свой участок дома. Тётушка Цинь изготавливала материалы, Шан Цинхуа активно украшал фонарики, рисуя на них хомяков, кроликов и больших, грозных медведей. За этим занятием его и застал Мобэй Цзюнь, который всё чаще стал заходить в маленькое временное убежище Цинхуа. Он несколько минут смотрел своим фирменным грозным взглядом на бурную деятельность, разведённую стариками в центральной комнате, пока хозяин дома взахлеб рассказывал о чудесной идее осветить весь город. - Как в старых сказках с иллюстрациями. Ты читал такие? У меня дома было много книг, среди них и китайской мифологии была целая куча. Я больше рассматривал картинки чем читал. Нет, конечно мне их читали, но кое-кто другой вслух. Сейчас прямо то же самое, будто я часть детской сказки про зимнее божество. Скажи? Мобэй Цзюнь не говорил. Он и не спрашивал ничего, просто Шан Цинхуа было важно рассказать обо всем, что происходило с ним за день, о его конкретном отношении к этим событиям и обязательно в конце задать вопрос, который никогда не получит ответа. Но казалось его не сильно и волновало такое положение вещей. Через час домой зашёл помощник Мобэй Цзюня с бумагой и красками качества получше, а сам наследник за это время успел повесить свой пиджак на спинку стула и закатав рукава рубашки начать развешивать готовые фонарики. Старики тогда впервые приняли Мобэя в число своих названных детей, которым было положено готовить непременно домашнюю еду в чудовищных количествах и укутать теплее во все шарфы. И если с первым в любимчиках всё так же оставался Шан Цинхуа, который кутался в тряпьё как лист капусты, то со вторым он сдавал позиции Мобэй Цзюню, чей аппетит радовал не только стариков, но и самого Цинхуа. За хорошими мыслями Шан Цинхуа не заметил, как добрался до дома. У порога его ждал Мобэй Цзюнь. «Ты сегодня рано» чуть не слетело с языка на автомате, и Шан Цинхуа прикусил язык. Слишком по-домашнему. Мобэй Цзюнь, который бегает к нему после работы, старики, кормящие едой и паровыми булочками, город, в котором он успел оставить частицу себя еще даже не уехав. Все это – слишком близко к тому краю, где отказываться будет больно каждой из сторон. Слишком страшно представить. Мобэй Цзюнь идёт к нему навстречу, складка между бровями – не обычная невозмутимость, знак того, что он чувствует недобрые мысли, что роются в голове у его маленького человека. Он берёт ладони Шан Цинхуа в свои, огромные и хмуриться сильнее от ощутимого холода, хотя казалось, что сильнее невозможно. Подносит их к губам и дует, пытаясь растереть и согреть. И самое страшное в этом – у него получается. Шан Цинхуа смотрит на него, такого близкого и думает, что знает его несколько жизней. Мобэй Цзюня, наследника корпорации, вечно собранного, идеального руководителя в брючных костюмах без единого изъяна и лишних эмоций. Мобэй Цзюня, высокого настолько, что у Шан Цинхуа шея затекает вечно запрокидывать голову, с широкими и крепкими плечами, которые хочется трогать эту и еще несколько жизней подряд, красивого будто король из новеллы про демонов. Мобэй Цзюня, который любит сладости, но не ест их по ему одному известным причинам, засыпающего ровно в 11 и просыпающегося в шесть утра, который любит красивые и дорогие вещи, умеет слушать болтовню Шан Цинхуа и показывает все свои чувства исключительно действиями, потому что иначе не умеет. Шан Цинхуа смотрит на него и ловит себя на мысли, что хотел бы, чтобы его поцеловали. Прямо сейчас.