A red sunset

      Наконец-то на землю опустился тёмный сумрак, манящий куда-то вдаль. Ночь была таинственной, тихой и совсем безлюдный. Пожалуй, Долохов любил это время суток: тишина и покой заставляли его мозг работать быстрее, казалось, что он был сосредоточен абсолютно на всех вещах: ни одна мысль в тот промежуток уходящего дня не могла от него ускользнуть.       И вот, барабанящие капли дождя начали всё сильнее и сильнее колотить по подоконнику. До конца лета оставалось совсем немного, но только август никогда не одаривал обитателей Лондона тёплыми деньками. Единственное, что напоминало о лете — зелёные листья на деревьях, которые обрывал сильный ветер. Виктор сидел в кабинете, за столом, сделанным из цельного куска дерева. На его лакированный поверхности отсутствовали пятна или царапины. Огромные шкафы тянулись ввысь, казалось, что ещё чуть-чуть, и они пробьют потолок дома и дотянутся до небес: там было все – от «Девяти кругов ада» Данте, до обычной книги на латыни. Чистота и порядок свидетельствовали только о том, что в доме есть хозяйка –гер нанял служанку-финку, которая убирала за ним постель и готовила завтрак, бормоча что-то, наверное, весьма мудрое, по-фински себе под нос.       Отдельное место занимал портретный снимок его отца – фотография находилась в противоположном конце комнаты. Казалось, мужчина из объектива всегда был суровым: чёрные бездонные глаза поглощали смотрящего, ему было все равно что случится с вами. Он обладал какой-то непостижимой восприимчивостью, обостренной чувствительностью к тому, что сулила ему жизнь, словно был своего рода маленьким сейсмографом, регистрирующим землетрясения на десятки тысяч километров. Эта чуткость не имела ничего общего с напускной впечатлительностью, которую принято именовать артистическим складом ума. Это был выдающийся дар следовать за мечтой и надеждой.       В ту ночь воспоминания Виктора процитировали все образы и всё, что таилось в его сознание: вот он гуляет с бабушкой в летнем парке, весело бегает между деревьями, пытаясь поймать тополиный пух, который буквально атаковал город и окрестности. А здесь он уже стоит на вручении диплома с результатами ЖАБА, беседует с Дамбрлдором, который, к тому времени, не так уж и сильно отпустил бороду. Директор всегда считал, что Долохов слишком радикален во всем— начиная с нетерпения к ученикам других факультетов, а заканчивая отношению к грязнокровкам и политической системой Великобритании, которую ввели ещё в 30хх годах этого столетия. Все эти мысли вертелись в его голове, словно планеты Солнечной системы вокруг огненного шара. В один миг все улетучилось, шум, доносившийся с улицы, разрушил мост сознания. — Кажется, наши гости пожаловали. Кончено, с пунктуальностью у них беда, - буркнул тот, доставая из ящичка с замком (дабы горничная ничего не узнала и не взболтнула лишнего, ведь человека может исправить только могила) свою волшебную палочку, которая была как ружьё, висевшее на стене – красивое украшения, но всегда наготове в экстренной ситуации.       Старый друг — новый враг. Не стоит думать, мол, дружба – это вечность, она пронесётся с вами до старости. Нет, всему есть предел.       Дверь со скрипом открылась, в проёме показался мужчина, одетый в черную мантию-балахон, прожившую на этом свете несколько десятков лет. Его лица не было видно, только длинные мокрые пряди волос, с которых стекли капли дождя. Они были предателями друг для друга–каждый из них продал собственные мечты и изменил клятвам, данным ещё в школьные годы. Всё было предрешено давным-давно, здесь и сейчас решилась судьба двух людей. Долохов не был намерен делить место под солнцем: либо ты – либо тебя. — Конфринго, - воскликнул тот, направляя палочку на соперника. Бывший друг детства отскочил от того места. Разорвало лишь хрустальный фужер с джином, дурманящий запах которого заполнил всю комнату без остатка, меленькие осколки, словно снежинки, покрыли пол. Ему некуда деваться, возможно, бить безоружного — жестоко и безнравственно, но тут уже шёл счёт не в дуэльном клубе, а счёт ценою в жизнь —Круцио, - пожиратель направил последний раз палочку на приятеля, наслаждаясь его болью. Она была совершенно невыносимой; кости, казалось, вот-вот расплавятся, а голова разлетится на куски; глаза бешено вращались в глазницах. Тело принимало неестественные позы, изворачиваясь точно змея под гармоничные звуки флейты. В какой-то момент послышались звуки ломающихся костей, такие мелодичные и запоминающиеся, наверное, будь Виктор обычным магом, путь которого не был более чем дом и министерство, то он бы, верно, сошел с ума. Но для Долохова это уже обыденностью — лишь так мужчина мог защитить себя от окружающих, которые тут и там твердили о том, какие маглы хорошие, что в теории и на практике браки между волшебниками и не волшебниками возможны и более того популяция волшебников увеличивается. — Ха! Какая наглость — ваши жалкие людишки только мешают развитию магии и усложняют жизнь высшего общества! — вскипел тот, ухватившись за бледное лицо недруга, но тут же отпустил, решив, что и так гуманно разобрался с ним. Прождав ещё где-то час до конца этого спектакля смерти, Виктор закрыл его глаза. С минуту на минуту должны были трансгрессировать прихвостни Волан-де-Морта, чтобы расправиться с бездыханным телом, контролировать их действия не стоило, ибо новобранцы с благоговейным ропотом выполняли все грязные поручения “Бога Анубиса”. Маг быстро взял заранее приготовленные чемодан и пальто, несколько секунд на то, чтобы представить особняк Малфоев...       Так один дождливый день обернулся для одного смертью, а для другого—победой над предателем.

***

Двое могут хранить секрет, если один из них мёртв.