На Самом Верху Черёмухи

4 Сей-сей веселей!

Оля судорожно схватила ягоды черёмухи и принялась их сеять по всему облаку. Нужно было выкопать ямку, нашептать ягодке несколько слов – каждой своих, никогда тех же - поди подбери, поди угадай, смочить слезой, потом и кровью, прикопать, пританцовывая обойти вокруг, и закрыть ненадолго глаза. Тело чуть-чуть обвешает и состарится от каждой посаженной ягодки – твоё прекрасное молодое тело, Оля, обветшает и состарится, знай, от тебя не скрыли этого. Оля лишь кивнула, щурясь на будущую ветхую Олю, сидящую немощно на облачке, свесив ноги - пора домой, или уже нет? Обменялись светлыми улыбками - будущая безмятежной, а нынешняя - трудовой. - Оляяяяяяяяяя, где ты… - Слышался мамин голос и слышался папин голос и слышался бабушкин голос – невыносимо печальные голоса, голоса на грани суицида. В сердце пронзительно щемило, хотелось любимых любящих рук, обернуться любимым одеялом – оно тоже звало на своё наречии, погладить любимого Пушистика – он звал на звериный лад, смотреть мультики – любимые и какие попадутся, и пойти осенью в школу – не любимую, но такую родную сейчас. Нельзя это слушать – говорила она себе – что ж ты, сердце, ты же уже новое сердце, а всё как старое? Бейся, сердце, в так песне черёмухи, как если бы она звучала, бейся деловито и бейся напористо, будь смелым, сердце, и я буду такой же. И всё же скорбь не покидала её, и тем ценнее – говорю я вам – что она обернулась, но осталась, в этом и сила – говорю я вам – в этом и сила.  И она усердно исполняла посев, не роптала, отдыхала ровно столько, чтобы не надорваться прежде времени и не сорвать посевную, испортив всё-превсё. Тело её старилось и ветшало, так что отдыха требовалось всё больше. Сколько времени – никто не знает, отступило время, размякло время, где-то между складками и перепонками времени шёл посев. Однажды – между другой минутой и этой – она услышала из-под минувшего и канувшего другую, доселе не слыханную песню Черёмухи, и песня несколько омолодила её, и она старалась, но не смогла запомнить слов и мотива – не дано ей такой власти. Но теперь возможно, её хватит на каждую ягоду. Однажды – между этой минутой и той – она увидела как в ушедшем и отболевшем шестиклассник Артур видит сон про Черёмуху, и рассказывает им. Она счастливо смеётся – ну что ты, говорит Оля Черёмухе – ну что ты теперь-то, ну какая теперь разница? Я так люблю тебя – говорит она прошлой Черёмухе – и совсем это не важно. Я рада, что здесь и делаю что делаю. Однажды – между той минутой и другой - она услышала хруст, и пошла на звук. Это Лёша мёртво трещал костями, силясь что-то сделать. Оля стояла, не зная, подбадривать или спасаться. Лёша мёртво – движения рвали жилы и кожу, нащупал опалённую рану, расковырял её, обмакнул бледный палец в крови и начертал подле себя знак. Оля не видела этого знака прежде, но даже слишком хорошо знала, что он значит. - Ага… - Протянула она. Оглянулась, и увидела что уже видны первые всходы, а Руины свежеют на глазах – вырастают молодые, зелёные кирпичи,  вьются антенны, окна покрываются чистейшей слюдой, за которой почти угадываются обитатели. Трубы источают целебный дымок, и на него слетаются дивные не то феи, не то бабочки. Зарастают прорехи в стенах, оживают краски и снуют туда-сюда, гоняясь друг за другом – красная за синей, жёлтая за чёрной – гоняясь играючи, без злого умысла.  А в глубине руин кипят самые уютные чайники, и в глубине руин званные гости, чуть запоздав, стучится в двери заждавшихся хозяев, и в глубине руин звучит гомон и пение на все лады. - Ага… - Повторила она, но совсем с другой интонацией, и вдвое, втрое, вчетверо усерднее вернулась к посеву. Посмотрела вверх, на рваные раны воздуха, сквозь которые капало небытием и вакуумом - кажется, они всё разверзались - сумеют ли обитатели залатать их? Только бы сумели. Лужицы небытия и вакуума губили посевы, прожигали облака и падали вниз. Оля плакала - но была бессильна - но снова смотрела на зарастающие неведомой жизнью руины,улыбалась и сеяла ещё активней - чтобы компенсировать потери от вакуума и небытия как можно скорее. Несколько обитателей направились к ней - но пока они были слишком бесплотными, чтобы помочь - с воздухом, с посевом справиться может только она - слишком были недосуществующими, нужно больше всходов... А с облаков ржавчина сходит, сыпется вниз куда-то.  Внизу её ловят люди – люди ли? – ловят сачками в воздухе, сгребают с земли мётлами, лопатами и ломами, а рядом – начальственно стоят машины, и вот - ржавчину собирают в кузов и везут куда-то. Машины уезжают, а отработавшие отработанные люди ложатся где стояли – ибо на большее не годны от века. Сачки, лопаты и ломы грустят вслед машинам, а мётлы летят, тщетно пытаясь их догнать, царапаясь об острый встречный ветер в кровь. И те лужицы небытия и вакуума губили посевы, прожигали облака и падали вниз - они падали на город, прожигали крыши и - прямо в души и в сердца, и горожанам становилось вдруг пусто. Они ступали всё ближе к окнам, жадно и восторженно предвкушающим плевок на асфальт - окликни их скорее! Окликни, ну же, останови их, останови каждого и каждую - ты можешь! Их ведь не так много - едва ли десяток - ну сколько накапает с этих ран да сквозь облака, ты можешь! Ну не десяток, ну сотня, ну тысяча – не так много, раз есть им число, ты справишься, ты можешь! Я - не могу, я скован данной мне властью, а ты - можешь! Мы и так слишком много потеряли, ну же - окликни, останови! Уложи в кровать - придётся хлопотать с ними - но ты хлопочи. Если их с ложечки не кормить - они с голода помирать будут, так пусто им сейчас, так им никчёмно и незачемно. Но ты корми, всего неделю - за неделю пройдёт.  Неделя – много – две, в худшем случае – месяц, пусть но не вечность же! Давай же, на тебя вся надежда! Если ты отдашь себя целиком - до последней капли, чтобы надорваться и сломаться вдрызг и вдребезги - ты спасёшь их, не медли же, решай и решайся! Спаси и сохрани - один ли, одна ли - их - сколько их есть! Мы и так слишком много и многое и многих потеряли! Это внизу. А наверху - Несколько не то бабочек не то фей шутливо и добродушно впились в её перси, и так и остались прикрывать безгрешную плоть. Они слетались и слетались и вскоре она оказалась облеплена почти с пяток до макушки - и ей было невыразимо уютно, это бодрило и помогало продолжать сев. Они запели хором - просто брали какие-то слова, и мелодизировали их, без структуры и рифмы, и тут же забывали. И чьи-то ещё крылья хлопали - забытием и небытием – пока ещё очень далеко, но всё ближе и ближе. Это наверху.