Caesura

В английском очень мало красивых слов. Взять лишь слово freedom. Сухое, тяжёлое, вышедшее из-под судебного молотка, с привкусом кислых чернил, которые используют в полит-агитирующих газетах. Назови мама своё судно Freedom — оно бы и часа на воде не продержалось. Но Джулеке нравится слово lullaby. Оно звучит как флейта. Пахнет сиренью. Оно подходит. Оно изображено пухлыми лиловыми буквами на обложке виниловой пластинки. Рядом валяется плюшевый заяц, две чёрных видеокассеты, коробка для игры в домино, китайский веер и на самом дне ящика — Джулека одёргивает палец и безотчётно оправляет в рот — осколки. Кто-то положил разбитую копилку в ящик. Джулека пожала плечами и выпрямилась. Пластинку здесь точно не послушать, а вот видео-кассеты... Интересно, что там? Вдруг исповедь маньяка? Было бы к-р-у-т-о. Во рту скопился вкус железа и соли. Джулека спускается вниз, прижимая к себе две кассеты. Они пыльные, бумажные ярлычки внутри пожелтели от времени. Джулека заходит в комнату. Оставленный на подушке телефон жужжит и освещает окруживший полумрак. Забыв про кассеты, Джулека кидается к телефону. — Привет, мам! — Что-то случилось? — странным голосом спрашивает та. Джулека замирает на секунду, а потом усмехается. — Нет. Просто я... — она жмурится и бормочет. — Я типа соскучилась. — Ну хорошо! Уф. На фоне что-то грохочет. — Лука иногда совсем непонятно изъясняется, как будто солёной воды нахлебался, — Анарка покрывает кого-то трёхэтажным матом. — Прости, Джулека. Это я не тебе. Слушай, мне пора бежать. Внутри скапливается привычное холодное месиво. Джулека мычит — язык тоже стал кашей — прощается. Лука? Джулека отшвыривает телефон. Разумеется. Это логично. Он как всегда решил, что так будет лучше. Посол доброй воли, будь не ладно его неравнодушие. Такое частое явление — Лука делает что-то из светлых побуждений, и всё становится хуже. Как например тогда, полгода назад, он... В общем, его выперли из института и чуть было не отправили за решётку. Мысли жужжат. Что бы сказал Лука? Это не твоя вина, Джу. И всё-таки ей не стоило рассказывать. И она дала себе клятву, что об этом больше никто не узнает. Джулека вздрагивает. Проводит ладонью по лицу и замечает лежащие на краю кровати кассеты. Да. Исповедь маньяка на ночь глядя. Это должно быть интересно. Это её отвлечёт. Может, стоит позвать Маргарет? Джулека подходит к окну. Плетёное кресло-качалка мерно раскачивается, словно в ней кто-то сидит. Любимое место Маргарет в саду, но её самой не видно. Наверное, она ушла. Джулека засовывает первую кассету в плеер. Она подписана зелёными чернилами — Роуз. Лето 2008. Экран вспыхивает белым. Крики ласточек. Мужской смех за кадром. На экране появляется девушка-подросток. Длинные золотистые волосы заплетены в косички. Огромные голубые глаза на свету отдают нежно-фиолетовым. — Эй, Роуз, — говорит мужской голос. — Посмотри сюда. Девушка улыбается и машет в камеру. На маленьком запястье болтаются разноцветные бусины. — Смотрите, как я умею! Она отбегает назад и пружинисто оттолкнувшись, словно готовясь взлететь, делает стойку на руках. За её акробатическими трюками наблюдает притаившийся в тени керамический гном. Джулека ставит видео на паузу. — Да ну нафиг! Место съёмки — сад Маргарет. Роуз жила здесь? Рисовала, сидя на заднем крыльце. Радуга, единороги, принцессы — наивная детская чепуха — не к возрасту. Роуз пускала мыльные пузыри в камеру. Читала вслух стихи. Нанизывала блестящие бусины на нить. Иногда в камере появлялась стройная, улыбчивая женщина. У Роуз были её большие голубые глаза. И почему-то она казалась смутно знакомой, словно смотришь на лицо забытой актрисы и пытаешься вспомнить, где она снималась. Джулека взяла вторую кассету. В комнате стало совсем темно. Стук. Стук. В окно бился мотылёк. Роуз. Весна 2009. Чернила вновь зелёные, но несколько букв расплылись, словно на бумагу капнули водой. Джулека опёрлась спиной на край кровати и вперила взгляд в экран. Роуз показывала спасённого птенца. Она выглядела ещё меньше. Глаза придавали ей схожесть с инопланетянином. Птенец чирикал и открывал клюв. — Мы везём его в клинику, — рассказывала Роуз. Её голос был таким же нежным, но звучал тише. Было видно, как она старается говорить внятно. На её шее вздувались вены. Голос отца за кадром тоже изменился. Он больше не смеялся. И не шутил как в предыдущих записях. — Роуз, помнишь ты хотела тот набор фломастеров? Роуз коротко острижена. Под глазами тёмные круги. На следующей монтажной склейке Роуз лежит в больнице, вся утыканная трубками, она ещё больше напоминает инопланетное существо. У неё совсем нет волос. — Роуз, как ты себя чувствуешь? — Хорошо, — она хрипит. Кажется, что хрипит и её улыбка на белёсых потрескавшихся губах. — Доктору Берри очень понравились браслетики, которые я ему сплела, — Роуз показывает на коробку, стоящую у койки. — Я сделаю всем по браслету. Всем-всем! Спасибо, пап, что принёс бисер и бусины. — Не за что, солнышко, — в голосе отца что-то сдвигается. Летит в пропасть. — Я тебя люблю. Знакомый сад. Роуз обнимает дерево. Потом, замечая что её снимают, подбегает ближе. Её глаза всё ещё большие, но не красные. Она чуть больше похожа на земную девушку. — У меня отросли волосы! — Выглядишь потрясно! Роуз смеётся. Кассета издаёт хруст. Экран гаснет. Джулека чувствует в воздухе фантомную сладость. Образ Роуз не идёт из головы. Джулека представляет себя на её месте. Грудь сжимает. Ей снится, что у неё выпали все волосы. А Джаггед гладил её по плечу и говорил: — Это нормально, детка. Я напишу тебе песню, когда ты умрёшь.

***

Лука делает вид, что не замечает её подчёркнутого молчания в его сторону. Джулека планирует не говорить с ним вечность. Она умрёт, станет призраком и даже это ничего не изменит. Как он мог? Ей не нужны подачки. Это унижение, самое настоящее, когда о тебе вспоминают лишь по сигналу. Неужели Лука не чувствует разницы? Между «Джулека, как жизнь? Выдалась свободная минутка и я решила узнать как у тебя дела» и «Что-то случилось? Нет? Мне пора». Последнее переводится так: «Лука напугал меня настойчивой просьбой позвонить тебе, на самом деле мне всё равно, как ты и что чувствуешь». Маргарет пьёт чай обжигающе горячим и лишь довольно прищёлкивает языком. — Что-то вы совсем разлажено звучите, дети мои, — она прерывает полуденную тишину и снимает с себя шляпу. — Что стряслось? Джулека пожимает плечом. Ей всё равно. Решится Лука рассказать что-то или тоже выберет дорогу отмалчивания. — Как ты сказала? — тот удивлённо вздыхает. — Чего я сказала? — Ты сказала, мы... Звучим? — Как грёбаный дуэт в жопу расстроенных скрипок, — Маргарет вынимает из-за уха тоненькую сигарету. — Осточертело. Хватит мне уши резать. Выкладывайте, что случилось! Лука снова вздыхает — тяжело и горько. Джулека чувствует на себе его мрачный взгляд. — Кажется, я обидел Джулеку. Маргарет с чувством крякает. — Так извинись! — Я не знаю за что мне извиняться, — голос Луки звучит сконфуженно. Джулека поднимает на него глаза. Он мгновенно уводит свои. Уголки его рта падают ещё ниже. — Остолоп, — журчит Маргарет. По гостиной плывёт горький ореховый запах табака. — Прости, Джулека. Хотя я не знаю за что именно, но прости. — Лука поднимается со своего места и делает шаг в сторону выхода. — Тебе не стоило говорить с мамой обо мне. Лука останавливается, шаркнув ногами по паркету. Он оборачивается. Его взгляд проясняется. — Она тебе звонила? — Звонила. И это было ужасно, — Джулека вскакивает на ноги и проходя мимо, бормочет: — Спасибо большое. Просто класс. За поворотом она сталкивается с человеком. Слух царапает сказанное отполированным английским: «Прошу прощения». Джулека не поднимает головы, не отвечает. В голове темно. Не так темно, как в тот раз. Причин для паники нет. Просто Джулека хочет сковырнуть на себе что-нибудь. И она расковыривает незаживший порез на пальце. Выступившая капля крови приносит дозу облегчения. Джулека упирается спиной в ствол дерева и жмурится. П-а-р-ш-и-в-о. Её не самое любимое слово. Но, срань господня, такое родное. Вся её жизнь вмещается в эти семь шершавых, корявых букв. Ей было бы хорошо, спокойно — не успей Лука вытащить её оттуда. Она почти освободилась. Этот высокий звук приближения беспамятства — Джулека до сих пор его слышит. И скользящее по репиту: «Почему ты это сделала?» Лучше бы она промолчала. — Зря ты так, — раздаётся певучий, нежный голос. Джулека распахивает глаза. Перед ней ангел. Четыре буквы. — Роуз. Та не делает вид, что удивлена, но широко улыбается в ответ и кивает на её палец. — Могу я?.. Она достаёт что-то шелестнувшее из кармана и ждёт разрешения. Джулека протягивает руку скорее от растерянности, чем действительно желая этого. Руки у Роуз прохладные, но лёгкие. — Что ты здесь делаешь? — Джулека вытягивает из себя слова. Она имеет в виду кассету. Роуз сжимает её ладони в своих и бухается на колени в траву. Розовая юбка растекается вокруг. Джулека слышит запах лакрицы и ландыша. Розовое вытесняет тёмное. Джулека может дышать. И неважно, почему Роуз здесь. Чепуха. Пустяки. Розовое вытесняет тёмное. — Мне нравятся твои стихи, — говорит Роуз. Джулека опускает глаза. Сердце делает смешной кувырок, пытается встать на руки. Ха-ха. Её очередь не удивляться. Какая разница, откуда Роуз знает про стихи? — Спасибо. — Но мне не очень нравится Феликс, — Роуз тянет Джулеку за собой и они становятся у окна, выходящего в гостиную. — А что с ним не так? — интересуется Джулека. Феликс выглядит довольно обыденно. Отсюда не слышно их беседы с Маргарет, но он явно безукоризненно вежлив. Раздаёт карты. Пальцы у него ловкие. Возможно, шулер. Хах! Может, это Роуз имела ввиду? Роуз? Джулека оборачивается. Её нет. Ладонь помнит мягкость её кожи. Но ветер съел любое доказательство того, что Роуз ей не привиделась. Джулека опускает взгляд и усмехается. Да нет. Вот же: её палец обвивает розовая полоска пластыря. Не привиделась. — Сыграешь с нами, а? — над головой гремит голос Маргарет. Джулека жмёт плечами. В глазах бабушки океанический свет. Забавно. Разве со временем глаза не гаснут? — Пофиг. Давай. Можно и сыграть.