Caesura

Скрип верёвки. Мерный, убаюкивающий. Черноту комнаты режет одинокий жёлтый луч света — это фонарь с палубы смотрит сквозь круглое окошко. Тощие ноги болтаются в воздухе. Крик стынет в горле, превращаясь в ледяной ком. Лука тянется к Джулеке, но чем он ближе, тем дальше жёлтая полоска света и изломанное полумраком тело... Только скрип верёвки, ласковый и громкий, всё ближе. Луку словно подбросило в кровати. Омерзительно — в ушах шелестела кровь. Ресницы отяжелели от солёной влаги. Лука вытер глаза тыльной стороной ладони. Перевернулся на другой бок. Где-то за стенами разбился девичий хохот. Джулека? Сердце вновь споткнулось. Лука вылез из кровати, не включая свет, сумел одеться. В саду скрипело кресло-качалка. Совсем как... Он постучался в дверь. Смех и музыка смолкли. Как верёвка. Скрип кресла похож на верёвку. Джулека — растрёпанная, в старой футболке, появилась в проходе. — Ты чего? — глухо спросила она. Лука качнул головой. Жуткий спазм стянул горло. Он с трудом проглотил его. — Просто хотел убедиться, что ты в порядке. Обеспокоенность смыло с лица Джулеки за секунды. — Хватит уже, ладно? — она произнесла это устало. — Я в порядке. И закрыла дверь. Ветер ревел. Жаловался, злился, ликовал — кто его разберёт? Ясное, фиалковое небо заболело звездами. Лука шёл вдоль надгробий, ненароком цепляя холодные капли росы. Над одной из могил лежало лиловое пятно — охапка свежей сирени. Приторный запах показался Луке очень тяжёлым, а выпученные стеклянные глаза плюшевого единорога были глазами самой смерти. — Роуз Лавьян, — прочёл Лука и нахмурился. — Светлый ангел, любимая дочь. Рядом точно такой же камень, но с другим именем — лучший отец, муж. Питер Лавьян. Розовощёкие пионы, как поцелуй от живого к мёртвому. Лука знал, плюшевая игрушка совсем ни при чём — кто-то наблюдал за ним. Взгляд невидимого наблюдателя пилил затылок. Ожили сверчки, треща так старательно, словно пытаясь предупредить. Лука медленно-медленно обернулся. В нескольких шагах от него застыл мужской силуэт. Далёкий свет уличных фонарей просвечивал его насквозь. Лука онемел. Сверчки надрывались. Это бред. Просто человек, такой же как он. Причудливая пляска теней. Вот сейчас он подойдёт и убедится. Лука несколько секунд так и не смог сдвинуться. Потом усмехнулся над своим страхом — после увиденного во сне, после прожитого — может ли он бояться чего-нибудь ещё? И зашагал широкими, шумными шагами. — Добрый вечер, сэр? Мужчина улыбался. Тонкие губы у него при этом едва заметно дрожали, словно за сжатыми губами сидел рвущийся на свободу хохот. Лука остановился. — Чудесное время, чтобы побродить по кладбищу, да? — произнёс мужчина. У него были открытые, крупные глаза. То ли голубые, то ли серые — в темноте не разобрать. В руках, Лука только теперь обратил внимание, он держал старенькую видеокамеру. Объектив был разбит. — У меня бессонница, — произнёс Лука. Он прикинул, успеет ли он добежать до дома, в случае чего. Незнакомец не выглядел нормальным. Что-то кричало в его больших светлых глазах. Что-то кричало и сменялось тоской. Его мягкий тихий смех заставил Луку поёжиться. — В вашем возрасте не должно быть бессонницы. Вы замёрзли? Хм... Лука наблюдал за тем, как длинные пальцы с силой сжались на корпусе видеокамеры. На землю полетели маленькие кусочки стекла. — Ночи здесь прохладные, — будничным тоном подметил Лука. — В Париже иначе. — В Париже? — заволновался вдруг мужчина. Его зрачки стали шире. — Вы там были? — Я там живу. Ну, это я сейчас здесь... Лука запнулся. Дурак! Давай расскажи этому чудиле ещё чего-нибудь. К чему осторожничать? Можешь позвать его на чай, раз уж так дело пошло! Но, оказалось, к Парижу у незнакомца был свой интерес. Не связанный с Лукой. — Париж. Ха-ха! Вот уж не думал, что... — Он всё больше походил на сумасшедшего. — Насколько я знаю, он сейчас там. Белое лицо мужчины совсем погасло. Истончилось. Прищурься и увидишь как сквозь его лоб просвечивает стена церкви. — Кто? Лука всем видом показывал дружелюбие и спокойствие. Но ноги охватила горячая готовность бежать. — Тот, кто убил мою дочь, — с ненавистью проговорил мужчина. Светлые глаза блеснули как неоновые лампочки. Лука хотел бы попятиться, но не мог. Что, если этот псих решит, будто это он убил его дочь? Но мужчина медленно выдохнул и протянул ладонь. — Простите, как это невежливо с моей стороны. Питер Лавьян. Вы стояли у моей могилы. Лука сперва ответил на рукопожатие, и только потом на него свалился смысл сказанного. Ладонь обожгло холодом. Лука резко отпрянул. Не сказав ни слова, он бросился бежать. На третьем шаге споткнулся, и так вышло, что обернулся. И там никого не было. Ни на кладбище, ни поблизости. Лука выдохнул и зашагал спокойно, мерно. Это была галлюцинация. Он слышал, от недосыпа такое случается.

***

— Это была не галлюцинация. Феликс, в свободной чёрной рубашке и ниткой жемчуга на шее, похож на человека, который сейчас либо признается в любви к вечерам артхаусного кино, либо в пристрастии к веществам. Лука резонно подмечает, что одно другому не мешает. Но нет. Феликс лишь выдал вердикт — сухим, авторитетным тоном. Не галлюцинация. Лука прикрыл дверь. Завывания поющей Маргарет (очередной сеанс заваривания чая) поутихли. — Тогда кто это был? Местный псих? А как ему удалось так быстро исчезнуть? Феликс нашёл высохшую розу. Он одарил её внимательным взглядом и потом повернулся к Луке. — Тебе лучше сесть. — Зачем? — Лука усмехнулся и сложил руки на груди. — Я серьёзно, Феликс. Шутки и розыгрыши можешь оставить для своих родственников. Феликс подошёл ближе. Напряжённый, задумчивый. И хрен разберись, где он играл, а где нет. — Это был призрак. Ты видел настоящего призрака, поздравляю. Интересно, подумал Лука, какой реакции от него ожидал Феликс? Обморока? Истерического припадка? Потому что он не почувствовал ничего. Кроме лёгкого жжения в пальцах. От греха подальше Лука схватился за гитару. — Точно. — Улыбнулся он, пробегаясь по струнам. Не расстроилась ли? — А твой дядя вампир. А Маргарет каждую пятницу превращается в какую-нибудь монстрятину. — Ты придурок, — вздохнул Феликс. — Я, клянусь своей коллекцией сочинений Гёте, не вру. Лука хмыкнул и продолжил искать продолжение той песни. Феликс может и дальше сколько угодно слагать свои сказки. Ему-то что? — Питер Лавьян, — Феликс сел рядом и понизил голос до шёпота. — Жил здесь со своей семьёй до нас. Случилась трагедия, потом ещё одна... Здесь все говорят про бедняжку Роуз. — А что случилось? Нет, это не интерес. Просто праздное любопытство. — Самая мерзкая история за всю историю Бэйквелла, — продолжил Феликс замогильным тоном, но заметив выражение лица Луки, исправился. — У Энни и Питера была дочь. Роуз. Та переболела какой-то серьёзной болезнью, но это не мешало семье считаться образцовой. Однако в сентябре две тысячи девятого случилась беда. Роуз не вернулась после дополнительных школьных курсов. Её нашли через пару часов в овраге. Мёртвой. — Болезнь? Феликс плотно сжал челюсти и мотнул головой. — Нет. Экспертиза выявила следы, которые указывали на то, что... Эм. Над ней надругались. Феликс поморщился. Буркнул под нос что-то вроде «Отвратительно» Лука застыл. Сердце сжалось. Застучало громче, но сбиваясь, словно калека, припадая на одну конечность. — Сколько ей было? — Четырнадцать. Как и Джулеке. Лука с трудом сглотнул и опустил голову. Играть расхотелось. Теперь в комнате изнывала тишина. — Что произошло дальше? — тихо спросил он. Феликс заговорил не сразу. — Через неделю мистер Лавьян был найден в этом доме с перерезанными венами, — Феликс оживился и развернулся к Луке всем корпусом. — Я слышал, что он до этого не мало досадил местному полицейскому участку. — Конечно! — Луку обожгло. — Ему не всё равно, он хотел найти урода, который... — Да. Разумеется, и я здесь на стороне Питера, но, знаешь, кому всё равно — полицейским. Я уверен, что Лавьян нашёл убийцу, но тот добрался до него раньше. Лука вопросительно посмотрел на него. — Криминалист, проводивший вскрытие, уволился через неделю после его смерти. Странно, скажи? По коже бродили холодные мурашки. С Лукой в последнее время такое часто. Он представил себя на месте мистера Лавьяна, и горечь подожгла обжигающую ненависть. Так не должно быть! Лука повернулся к Феликсу: — Значит, убийца и насильник, остался безнаказанным? Тот потянулся назад, пройдясь по Куффену взглядом осматривающего доктора. — Так часто и происходит, — с осторожностью произнёс Феликс. — Это неправильно. — Лука вскочил, сжимая и разжимая кулаки. — Безумие... Феликс ничего не ответил, лишь пожал плечами. — И ты правда веришь в призраков? — Я знаю, что они есть, — просто ответил Феликс и поднялся. Лука смотрел на него в ответ и его посетила глупая неуместная мысль, что он скучает по тому Феликсу, просто Феликсу, который никого не изображал, и не пудрил извечные тени под глазами. Потому что это означает, что Феликс врёт и строит из себя того, кем не является. Он бегает из дому, чтобы выкурить сигарету, ибо так делает Адриан. Днём ранее они встретили в городе Эмили. Феликс громко смеялся, ерошил волосы и переходил на беглый французский. Луке хотелось провалиться сквозь землю, особенно когда Феликс приобнял его за плечи: «Не представляешь, mama, Лука чувствует музыку совсем на другом уровне. Это что-то невообразимое!» И Лука не уловил ни крупицы фальши. Но всё равно не поверил. — Знаю, это трудно принять, — заговорил Феликс. Лука с трудом понял, о чём речь. Мысли заблудились. — Но тебе не стоит бояться. Они все безобидные... — Все? — уцепился Лука, поняв наконец о чём они толкуют. — Так их много? — Да, — кивнул Феликс и одарил Луку тонкой, сочувствующей улыбкой. — И некоторых совсем не отличить от живых.

***

Здесь он впервые. Самая загадочная часть дома, если не считать подвал, дверь в который украшает огромный замок. Синие бархатные шторы над балконной дверью, кровать в идеальном порядке, словно даже не тронутая... Это произошло здесь. Конечно, многое поменялось с приездом Маргарет. Наверняка. С балкона тянет остывающим вечерним воздухом. Брошенное на столе письмо прижато тяжёлой пепельницей, и свободный край равнодушно шелестит под сквозняком. Здесь Амели убила себя, но почему? Лука обводит тёмно-розовые стены взглядом, слышит слабое цоканье часов. — Почему? — Спрашивает он вполголоса, словно путешествующая кругами секундная стрелка способна дать ответ. Спину обдаёт холодом. Лука осознаёт, что задержался. Надо бы уходить. Он и не знает точно, что надеялся здесь увидеть. Когда Феликс уходил, он задержался взглядом на двери этой самой спальни. Его глаза при этом потемнели, словно выцвели. Лука решает взглянуть на вид из балкона. Можно ли усмотреть с него кладбище? И ненароком взгляд задевает письмо.

Дорогой Феликс...

Лука не читает дальше, только сверяется с самым концом письма. Трудно поверить, что Маргарет пишет письма Феликсу! Да и зачем? Поэтому он находит две коротких последних строчки.

твоя мама Амели.

Лука выдыхает, потрясённо отшатываясь. Что это? Почему Маргарет читает чужое письмо? Нет-нет. Он не хочет знать. Пускай Маргарет сама объясняет Феликсу, почему это письмо лежит у неё на столе. Уж вряд ли он дал ей почитать подобное на досуге! А с другой стороны он ведь уже свидетель. Получается, что сообщник. Нет. Он ничего не видел. Лука возвращается к себе в каком-то оглушённом состоянии. Он хватается за телефон и набирает отца, но ничего не происходит. Значок в верхнем углу дисплея сообщает: связи нет. Класс. Полный рок-н-ролл. Как и всегда, чем ему хуже, тем острее он ощущает свою пустоту. Как у Феликса. Беззвучие. И музыка тогда не помогает. Не дарит ни покоя, ни пресловутых сил жить эту жизнь. Лука плавится в тишине, в абсолюте. В нём есть всё, кроме него. И ему бы сейчас поговорить. Неважно, что мама не найдёт слов, помимо «Да забей на всё», и неважно, что отец переведёт разговор на себя. Лука бы хотел просто услышать чей-то голос. Ему бы вернуться, хоть и мысленно, туда, где он не связан тяжёлой тайной с сестрой, туда, где нет никаких призраков, чёрт бы их побрал! Это ведь не может быть правдой, верно? Прохлада просачивается в комнату. Лука поднимает голову. Нет, не от того, что решил отыскать источник холода. Чужое присутствие ни с чем не спутаешь. На Луку смотрели тёмно-зелёные женские глаза. — Хочешь узнать почему? Тихий голос прозвучал как выстрел. — Почему я это сделала?