крылья иссиня-черные.

Я с каждым ярусом дальше от ада,

финальная точка — рай.

***

В кабинете иностранного языка привычно душно, шумно и пахнет фруктами. Юля глаза закатывает раздраженно и на приоткрытую дверь косится с нескрываемой ненавистью. А потом на Соню, что очередную затяжку делать собирается, тихо шипит: — Лехская, блять, — шатенка, кажется, намек понимает тут же и электронку в сумку бросает. Впрочем, успевает, потому что Чаинская в класс заходит с совершенно невозмутимым выражением лица. — Доброе утро всем, — Наталья присутствующих быстрым взглядом окидывает, улыбается едва заметно и к столу учительскому подлетает буквально. — Итак, оценки за диктант я в журнал выставила. Волкова, поздравляю с первой «двойкой» в последней четверти. По классу тихие смешки слышатся, а девушка глаза опускает грустно, в парту утыкая. Первая оценка — «двойка». Мама будет просто счастлива. — Остальные — «четверки». Катина, — женщина взглядом к последней парте третьего ряда скользит и языком цокает неопределенно. — Леночка, у тебя «пятерка» стабильная, — и улыбается гордо так, будто собственной дочери только что оценку поставила. Чистые голубые неподдельной радостью светится начинают. У Юли начинает дергаться левый глаз. Она ведь даже вспомнить не может, когда у Леночки что-то нестабильное было. У Леночки по английскому «пятерка» стабильная, ресницы длиннющие, глаза, острыми стрелками подведенные, и чувство собственного достоинства выше среднего. Катина уроки посещает исключительно по желанию, губы красит ярко-красной помадой, а еще флиртует отменно. — Да не парься, — слышится с левой стороны прокуренный женский, и Волкова резко оборачивается. — Закроешь, начало четверти же. У Таньки Белых зависимость от сигарет крепких, взаимная нелюбовь к точным наукам и отец-бабник. На последнее ей, честно говоря, последние лет семь глубоко плевать. Юля подружилась с ней в классе, наверное, третьем и не жалеет нисколько. — Матушка прибьет, — бросает брюнетка как что-то совершенно обыденное. Таня, конечно, кивает слегка сочувственно. Тетя Люда последние три года на дочь зверем смотрит, потому что из примерной девочки-олимпиадницы выросло что-то бесформенное, огрызающееся и депрессивное, а красный аттестат, которым когда-то так грезила любимая бабушка, теперь достанется кому-то совсем другому. Более достойному, естественно. Волковой плевать и на ожидания напрасные, и на аттестат, даже если он будет не красный. Только бабушку немного жаль. — Может, придешь сегодня? — одноклассница подругу подбодрить хоть как-то пытается и предлагает первый возможный вариант. — Нет, не надо, — отвечает быстро, взгляд вновь на последнюю парту невольно направляя, и смотрит завороженно, как Лена скучающе крутит завитую рыжую прядку меж длинных пальцев. Юля совсем недавно начала понимать, почему она в музыкальной школе в качестве инструмента выбрала пианино. — Мама тогда еще больше разозлится. — Как хочешь, — без доли обиды соглашается блондинка и вздрагивает, когда Наталья Алексеевна по столу ударяет громко. В кабинете иностранного языка непривычно тихо, все так же душно и пахнет фруктами.

***

Пятым уроком по вечно скачущему последние два года расписанию у одиннадцатого «А» стоит «всеми любимая» химия, поэтому курят все нарочито медленно, затягиваясь как можно глубже и дым в легких задерживая как можно дольше. Екатерина Андреевна своим любимым детям этого, конечно же, не простит, но «любимым детям», конечно же, глубочайше похуй. Юля помятую пачку «Винстона» из скрытого кармана черной сумки достает и не сдерживает тихое «блять». Настя, чуть поодаль стоящая, усмехается и ближе подходит, пластиковую зажигалку протягивая. — Спасибо, — роняет Волкова немного смущенно, а потом замирает, будто ее током со всей силы ударило. — Можно? — Катина из ниоткуда появляется, со спины к Нищевой подкравшись бесшумно. Анастасия от неожиданности вздрагивает и голову поворачивает чуть ли не на сто восемьдесят градусов, темно-карими глазами в чужие лазурные врезаясь. — Твою мать, Катина, — выдыхает облегченно. — Я думала, это Миндаль. Фыркает недовольно, но красную пачку из кармана все-таки вытягивает и последнюю одинокую сигарету однокласснице отдает, взгляд на красных ногтях ненадолго задержав. Лену надпись «мучительная смерть» не пугает ничуть, и она подруге кивает с благодарностью. — Спасибо, так меня еще не оскорбляли, — ухмылка на ярко-красных губах выглядит естественно и притягательно чертовски, а Волкова глаза в пол упереть пытается — боится, что Катина заметит. — Сука старая. У Лены перед химичкой долгов раза в три больше, чем посещений за весь учебный год, но закрывать их она, конечно, не спешит. Сигарету прикуривает от своей зажигалки и взгляд пронизывающих голубых на единственную лавочку переводит. На ту самую, где Юля сидит. Улыбается приветливо: — Ты одна? Волкова дымом едва не давится. Ей почему-то совершенно рутинный вопрос хочется в открытый подкат превратить, но воспитание и банальная застенчивость легко внутреннюю бунтарку побеждают. Где-то на периферии сознания слышится Настин смешок. — Да… — собственный голос звучит как-то совсем иначе. — Да, садись. Катина кивает, рядом устраиваясь и ногу на ногу закидывая. Тонкий, едва уловимый аромат ее Шанель «112» заставляет нервно сглотнуть и представить, к своему же дикому стыду, бледную веснушчатую шею. У Леночки кожа шелковистая, молочно-белая, полностью покрытая чертовыми веснушками. И у Юленьки от одной мысли об этих самых веснушках крышу сносит моментально. Лена дым выдыхает медленно и над очередной шуткой Сони смеется заливисто. С заднего двора школы Волкова уходит все с теми же навязчивыми мыслями.

***

«У вас сегодня последним физкультура. Только попробуйте сбежать». Сообщение в классный чат от контакта «Мендаль Е.А.» приходит ровно в восемь двадцать четыре утра, а Юля, до этого спокойно на третий этаж поднимающаяся, на крутых ступеньках едва не спотыкается. — Да твою же мать, — ругается шепотом, борясь с резко появившимся желанием телефон на пол с лестницы сбросить. Но в последний момент в голове все же что-то щелкает, и она только строчит сообщение в первый из «закрепленных»:

«ты сообщение от классухи видела?»

«да ваще пиздец».

«предлагаю свалить нахер».

«поддерживаю». Юля физкультуру любит так же, как Соня Лехская Чаинскую. Таня ненавидит физкультуру со второго класса, а английский с пятого, потому что в пятом всеми обожаемую добрую Анну Николаевну сменила злая, обиженная на жизнь Наталья Алексеевна. Оценки вниз полетели тогда у всех, кроме, конечно же, Катиной. — Зачем вообще было приходить? — шепчет Волкова рядом сидящей Белых, когда Алексей Викторович — учитель ОБЖ, выросший на совершенно тупых стереотипах о социальном неравенстве — отворачивается от учеников, чтобы посмотреть оценки в электронном дневнике. — У нас сегодня фигня полная, а не уроки. — Ну ты же знаешь Мендаль, — со вздохом отвечает Таня, лежа на парте в чертовски неудобной позе «полукошки-полурака» и изо всех сил стараясь не заснуть под унылое бормотание парней с задних парт. — Она нас прожует, проглотит, а потом выплюнет. — Юлия, Татьяна, что за разговоры на уроке? — прокуренный голос ОБЖшника заставляет вздрогнуть и направить взгляд на доску. — Или мой предмет вам не так уж важен? Юле, конечно, хочется ответить что-то вроде: «как Вы догадались?», но вместо этого получается только сухое: — Извините, пожалуйста.

***

На предпоследнем уроке литературы проходят «Мастера и Маргариту». Миша Булгаков, по мнению Юлии, был либо настоящим гением, либо клиническим идиотом, потому что описать в деталях посвящение в ведьму и говорящего кота, играющего в шахматы с демоном, мог только клинический идиот. Но описал, справедливости ради, вполне сносно, в отличие от Толстого вместе с его треклятой «Войной и Миром». У Волковой в правом ухе «год окончания легендарного романа», в левом — «мы слишком молоды, чтобы вести себя мудро». И с этими умными словами грех не согласиться, конечно. Мария Анатольевна класс оглядывает устало и вздыхает понимающе, на наручные часы смотря. — Что у вас последним? — взгляд переводит уже на Лену, безразлично в телефоне что-то читающую. — Физра, — отвечает за нее Андрей с последней парты, видимо, понимая, что больше в душном классе сидеть не придется. — Идите отсюда, я «четверки» выставлю, — кивает женщина просто, за стол учительский садясь. Русичку вся школа негласно «Святой Марией» называет. Она это, конечно, давно знает и авторитет свой терять ближайшие лет десять не собирается точно. Знает еще, сколько у Пушкина было женщин, и что Марина Цветаева ушла от мужа к любовнице. В общем, к предмету своему относится с особой любовью и трепетом. — Спасибо, Мария Анатольевна! — раздаются счастливые возгласы с последних парт, а Юля Таньку за руку хватает, сумку на плечо вешает и из кабинета вылетает пулей. Нет, все-таки святая. — Ты иди, я умыться хочу, — бросает Волкова довольной Белых, когда они на первый этаж все же спускаются, намереваясь с физкультуры нагло удрать. — Только быстрее давай, я тут подожду, — кивает Таня, выжженный платиновый локон за ухо заправляя. — А то англичанку встречу, и пиздец мне. — Да я туда и обратно, — Юля усмехается коротко и по коридору идет быстрым шагом.

***

В женском туалете накурено, и в воздухе стоит сигаретный дым вперемешку с огромным количеством совсем не подходящих друг другу сладких духов. Девушка дверь приоткрывает аккуратно, лишних звуков стараясь не издавать, но замирает в паре метров от распахнутого окна. У Катиной татуировка черных крыльев на всю спину, что от резкой смены температуры мурашками покрылась тут же. Белая блузка с плеч соскальзывает, обнажая сначала бледную веснушчатую шею, а потом и идеальную талию. Кудрявые рыжие волосы, до этого в высокий хвост собранные, теперь свободно волнами вниз плывут. Волкова шаг назад делает осторожный, на порог наступая неудачно, и почти падает, но руками за раковину схватиться успевает все-таки. — Ты что тут делаешь? — Лена оборачивается на скрип противный и глаза, острыми стрелками подведенные, распахивает широко-широко. На лисицу чутка смахивает. — К тебе тот же вопрос, блять, — сдавленно произносит брюнетка, спиной упираясь в холодную плитку. — На физру переодеваюсь, не видно? — шипит с легкой ухмылкой, блузку обратно накидывает, но не застегивает. Юля сглатывает нервно. — В раздевалке жарко и места нет. Юле после этих слов легче не становится. Юле кажется, что места нет и жарко сейчас не в раздевалке вовсе, а в туалете женском. — Да не смотри так, — Катина будто ее мысли читает, губу прикусывает рефлекторно. — Я знаю, что нравлюсь тебе. Потом к двери подлетает, захлопывает с силой — замок там настолько старый, что при закрытии изнутри открыть почти невозможно. И Лена на это «почти» молится наивно. И выглядит со стороны это до абсурда смешно, потому что Лена в Бога никогда не верила. — Сумасшедшая, — шепчет Волкова в губы уже приоткрытые, когда ее на раковину хлипкую усаживают резко. — Нормальные в таких, как я, не влюбляются, Юлька, — слышится над самым ухом, и Юлька, в общем-то, соглашается мысленно. Катина к ней ближе подходит, наклоняется и носом по лицу дразняще ведет, но больше ничего не предпринимает. — Ненормальные в ненормальных обычно влюбляются, Ленка, — справедливости ради замечает Юля. Лена лезет целоваться первой и к стене брюнетку прижимает намертво почти, чужих обветренных губ касаясь своими мягкими, блеском вишневым покрытыми. У Волковой в голове тут же строчка из песни Кэтти Перри ярко-красным загорается. И Волкова ее за этот шедевр благодарит искренне. У Катиной в голове, видимо, циферблат загорается, потому что она поцелуй разрывает резко и руку под чужую клетчатую юбку запускает, резинку бежевых капроновых колготок оттягивая. — Вот так сразу? — спрашивает Юля, дыхание в норму вернуть безуспешно пытаясь, а Лена только взгляд своих веселых голубых поднимает и шепчет вкрадчиво: — А ты думала, я с прелюдий долгих начну? И слов у Волковой на такой случай просто не находится. Катина улыбается очаровательно, к тонкой ткани пальцами жмется, а сама к шее тянется, короткими поцелуями созвездие родинок очерчивая. Волкова клянется ангелам несуществующим, что задохнется вот-вот. Лена ткань наконец отодвигает, пальцами осторожно толкаясь; движения аккуратные и почти нежные, но отметины на шее, что завтра же в синяки превратятся, говорят о другом совсем. И ошибки не возникает, естественно. Юля что-то неразборчивое ей в шею шипит, но Катина ее, конечно, поцелуем очередным затыкает. Большим пальцем резко надавливает, фаланги сгибая меж горячих стенок. Волковой хватает на три жалких мгновения. Юля глазами туда-сюда бегает быстро, потом в чужие голубые смотрит, стараясь внимание на веснушчатом лице сфокусировать. На плитку белую опускается медленно чертовски, чужую шею руками ледяными обвивая. — Татуировка у тебя, кстати, охуенная, — говорит первое, что на ум приходит, за последние минут пятнадцать, кажется, окончательно атрофировавшийся. — Спасибо, — смеется ей в ответ рыжая. — Это падший ангел.

Чем ближе я к тебе,

тем дальше от меня моя крыша.