Pace Makers

Студия "Мираваль", 2000 год       — Ты можешь перестать срать всё вокруг хотя бы сегодня?! Рихарду было так больно, что оставались буквально считанные секунды до того, как его мелкая дрожь стала по-настоящему заметна для окружающих. Он пытается этого не делать. Пытается сдерживать эмоции, вести дискуссию как профессионал, сохранять спокойствие. Но Пауль всё равно оказывается куда более спокойным, и это заставляет чувствовать себя так, словно глубоко внутри вода вскипела и бурлит настолько сильно, что приподнимает крышку и с шипением выливается прямо на горячую плиту. Ему хочется кричать. Он с трудом соображает. Тилль стоит в дверях, прислонившись к косяку. Рихард уверен, что Тилль согласен с ним, ведь они только вчера это обсуждали, но Тилль молчит. Он стоит там, как большой немой мул, которым он и является, и отказывается прикрыть его спину, потому что боится жалящих колкостей Пауля ещё больше, чем их боится сам Рихард. Он злится и на Тилля, на то, что тот никак не пытается вмешаться. Он хочет точно так же, мелким предательством доверия и молчанием, причинить ему такую острую боль в ответ. Оли исчез. Это тоже больно; ещё один, кто струсил, ещё один, кто не помог. Он надеется, что однажды отказ Оли помочь вернётся ему вдвойне, сбив с длинных худых ног. Однажды все уйдут, и этот громадный несчастный скелет будет скитаться по пустым комнатам, потому что очень скучает по их уходу. Это было бы заслуженно. Флаке прислоняется к отброшенному микшерному пульту. Он соглашается с Паулем, потому что он всегда так делает, когда ему самому нечего сказать. У Флаке никогда не было своего особого личного мнения о музыке, кроме как «пусть будет так, как будет». Рихард даже не знает, зачем этот упрямый панк вообще здесь, если он только и делает, что говорит «получилось так, значит, хорошо, значит, так и должно быть» и опирается на мнение одного Ландерса. Шнайдер спрятал голову в распростёртые вспотевшие ладони за своей ударной установкой. Он сказал просто: «Рихард, пожалуйста, прекрати подливать масло в огонь», как будто разговаривал с ребёнком, и ничего больше с тех пор. Рихард не настаивал, не хотел и сам продолжать ссору. Он просто не понимал, почему они должны отказываться от идеи только потому, что Пауль сказал «нет». Если бы Тилль не был таким трусом, Оли — настолько избегающим ответственности, а Флаке — таким подпевалой, не было бы такого громкого, непробиваемого «нет». Пауль и был главной проблемой, с его пренебрежительным отношением, с его «не, это ещё не то» и «Шолле, не мог бы ты сыграть это немного... эм», с тем, что он всё еще не может оказать ему элементарное уважение, назвав его настоящим именем. Рихард смотрит на Пауля, который лежит на кресле вверх тормашками, положив ноги на спинку, а голову и плечи — на сиденье. Ему хочется, чтобы вместо легкомысленного укола они действительно поговорили. Может быть, если бы Пауль соизволил прямо сказать ему, что именно тому не нравится, а не просто, что он это считает полной хернёй, всё было бы по-другому. Но Пауль — шут — выказывает своё недовольство через улыбку и грязный юмор, заставляя Рихарда чувствовать себя чужим в собственной группе. Да, проблема точно не в Тилле. Тилль — его лучший друг, и он ненавидит, когда они ссорятся так сильно, что иногда кажется, что мужчина вот-вот заплачет. Оли тоже его друг. Оли просто слишком загружен и иногда нуждается в тишине и покое. Флаке такой, какой есть. Рихард иногда восхищается им за его способность принимать вещи таковыми, какими они и являются, без прикрас. Флаке провёл с Паулем под боком больше половины своей жизни: конечно, они будут друг с другом согласны. Злиться на него совершенно бесполезно. Нет, проблема именно в Пауле. В Пауле, которому каким-то образом удаётся настроить Рихарда против всех остальных, даже не пытаясь особо. Он настраивает его против его же собственной группы, заставляя опасаться высказываться вообще, потому что ничего из того, что он им преподносит в итоге, никогда не бывает достаточным. Пауль не оставляет ему места.       — Не всегда всё должно быть по-твоему, знаешь ли, — говорит перевёрнутый Пауль, слегка пожимая плечами. Рихард опускает банку колы, которую держит в руках, с таким громким стуком, что Тилль и Флаке подпрыгивают на своих местах. Он сбегает из репетиционного зала, глаза горят от слёз, которые никак не хотят течь. Через несколько месяцев он сбегает настолько далеко, что между ними оказывается целый океан. После этого становится немного легче. Берлин, 2003 год Пауль пытается. Очевидно, не слишком упорно, потому что он не очень хочет задумываться о реальных причинах, объясняющих, почему Рихард выглядит таким несчастным каждый раз, когда он просто высказывает свою точку зрения. Но уже спустя некоторое время Пауль всё-таки осознал, что он был одной из тех самых нескольких причин, которая уже выжила Круспе на другой конец планеты, и теперь все беспокоятся, что в конце концов его выкинет и из группы. А вот этого Пауль хочет меньше всего, потому что подозревает, что если Рихард уйдёт, то и Тилль уйдёт тоже, а это запросто погубит Раммштайн. Иногда Рихард кажется ему хрупким, как стекло. Он хотел бы, чтобы этот идиот не воспринимал все его слова настолько всерьёз. Это непроизвольно заставляет его чувствовать себя неуютно, как будто за ним пристально наблюдают, потому что вдруг начинает казаться, что всё, что он делает, будет иметь реальные последствия. Общение с Рихардом похоже на хождение по краю пропасти, как будто он неожиданно стал слишком большим для этой комнаты, неуклюжим, мешающим, и обладающим чересчур разрушительной силой. Рихард заставляет его чувствовать себя так, будто он и правда главный пакостник, что он злодей, хотя всё, что он пытается сделать, — это подтолкнуть всех к тому, чтобы стать чуть лучше. Дело даже не в нём, а в песнях, и он не может понять, почему Рихард, который притворяется, что так бескорыстно отдаётся музыке, не видит этого и делает всё ради себя любимого. Общение с Рихардом кажется колючим и некомфортным. Он слишком сильно погружается в эти глубокие и долгие задушевные разговоры, и Пауль не хочет иметь с этим дело, не может иметь с этим дело, потому что тогда он чувствует себя не в своей тарелке. Он настолько увяз в подобных мыслях, что не может перестать думать об этом, даже когда они делают перерыв. Его размышления постоянно возвращаются к группе, к проблемам, которые нужно решить, к выяснению того, почему Рихард постоянно так сильно обижается. Оли ходит с ним на сёрфинг и напоминает, что здесь и сейчас они не должны думать о работе, но Пауль просто не знает, как перестать думать о группе, или о Рихарде, или о том, что каким-то образом, хныча громче всех, этот кретин всегда добивается своего, поэтому вот он Пауль, который ходит по краю и старается больше не критиковать его так сильно. Студия "Эль Кортихо", 2004 год Рихард старается. Он старается быть менее погружённым. Он пытается думать о Пауле как о человеке, с которым он не делится чем-то настолько интимным и важным, как его музыка, а больше как об агенте по недвижимости, которого он хочет убедить в высокой ценности своих апартаментов. Иногда ему становится грустно от осознания этого, но он не видит иного решения, другого пути. Поэтому он хоронит свои чувства к мелодиям и не рассчитывает на понимание Пауля. Он говорит себе, что в конце концов использует всё то, что не сможет использовать с группой, сохранит это для чего-то другого, что ни одна идея не будет действительно потеряна, что все они имеют одинаковое право чувствовать себя реализованными. Демократия — это компромисс, а компромиссы никогда не делают никого счастливым, но это не значит, что нужно перестать на них идти. Он повторяет это как мантру и надеется, что однажды и сам сможет довериться этому сердцем так же сильно, как и мозгом. И Рихарду каким-то образом удаётся обмануть их обоих. Ему как-то удаётся продать этот новый, профессиональный фасад, когда он шутит вместе с Паулем, выслушивает его странные идеи и принуждает себя пытаться заставить их работать. Ему удаётся как-то продать идею того, что он стал лучше. Он старается быть более терпеливым, пытается выбить из Пауля причину, по которой ему что-то не нравится, становясь невыносимо любопытным, иногда настолько, что Пауль бросает попытки объяснить хоть что-то и даёт ему такую желанную и необходимую свободу действий. Он старается понять его, потому что только так он может сохранить людей в своей жизни, заставляя себя быть понимающим и продолжать общаться, даже когда он предпочел бы этого, блять, не делать. Он правда не верит, что ему это действительно удаётся, но он пытается, и, возможно, это что-то значит. Ночами он смотрит в потолок, и всё отзывается тупой болью внутри. Он хочет, чтобы они поняли его, хочет, чтобы ему не нужно было разжёвывать каждую мелочь своих задумок, чтобы он мог просто позволить говорить своему сердцу, избегая бесполезных и обманчивых, лживых слов, но каждый раз, когда он это делает, Пауль настойчиво дразнит его или закатывает глаза. Поэтому он не говорит и бережёт своё сердце на потом. Берлин, 2006 год Рихард посылает ему копию своего нового диска. К нему прилагается записка. «Тебе это не понравится. Но мне бы всё же хотелось, чтобы ты дал ему шанс. РЦК» Рихард собрал на этом диске тонну материала, который Паулю действительно не приходится по вкусу. Начиная с дурацкого дизайна обложки и заканчивая сумасшедшей выборкой, миксом всего и сразу. Он слишком широкий и насыщенный. Все треки смешались в эту замысловатую какофонию, пока совсем не стали едва различимы. Кроме того, в нём так чертовски много эмоций, что Паулю трудно их выносить. Честно говоря, он не хотел знать всего этого. Звук оседает у него под рёбрами в плотное, болезненное чувство тревоги, которое Пауль просто не может игнорировать, пока слушает диск. В прошлом он мог бы начать ворчать, сказать, что Рихарду просто необходимо транслировать свою боль, словно будучи живым радио, включённым слишком громко, призывая всех обратить на него внимание. Заставляя всех думать только о себе. Однако… Рихард этого не делал. Он держал всё это в себе и превратил в целый альбом, созданный в одиночку. Сейчас это больше напоминало случайное и чужой взгляд на дневниковые записи отчаявшегося человека, которого, как тебе кажется, ты знаешь, но должен в итоге понять, что это не так. Эта солянка мыслей заставляет его чувствовать себя ужасно. Он надеется, что у Рихарда есть то, чем он может себя утешить. Или кем. Пауль знает о том, что у него плохо получается утешать людей, поэтому в ответ он оставляет лишь короткий комментарий. «Твоя причёска выглядит глупо. Я понятия не имел, что ты умеешь так петь. Горжусь тобой. П. PS: кончай ты уже с этой дурацкой подписью. Никто не называет тебя Рихардом Цвеном». Нью-Йорк, 2007 год Рихард ничуть не впечатлён, когда Пауль приезжает навестить его в Нью-Йорке. Они взяли небольшой перерыв в работе группы, у него, мать вашу, есть собственные личные дела, а общение с Паулем только утомляет. Он и сам не понимает, почему. Разве Пауль не предпочитает при любом удобном случае умотать на какой-нибудь пляж, есть устрицы и пить коктейли с маленькими бумажными зонтиками? Какого чёрта он забыл в Нью-Йорке?       — Просто пересадка, — говорит Пауль и почти проходит в его миленькую гостиную, прежде чем вспоминает, что нужно снять ботинки. — Мой рейс отменили, и я решил заехать. Он верен себе и начинает заваливать всевозможными вопросами, как только его нога ступает в домашнюю студию Рихарда. Почему этот усилитель, а не тот, у тебя должна быть эта педаль, а не эта, почему ты просто не освободил место, чтобы улучшить акустику, этот синтезатор — пустая трата денег. На кухне он не лучше: кофеварка Рихарда не соответствует его стандартам, размещение холодильника, очевидно, непрактично, и он мог бы догадаться установить духовку на уровне глаз. Рихард окончательно теряет терпение, когда он жёстко сетует на неудобный диван и слишком тёмные шторы в гостиной.       — Я тут немного занят, и никто не заставляет тебя быть здесь, раз уж на то пошло! — огрызается он и с чрезмерной силой ставит кофе, да так, что тёмные капли брызгают на идеальные светло-бежевые джинсы Пауля, заодно пачкая кофейный столик.       — Если бы я хотел слушать, как ты всё обсираешь, я был бы сейчас в Германии, в репетиционном зале, — Рихард выходит из комнаты, всё ещё ругаясь, в поисках губки или тряпки, чтобы убрать беспорядок. Когда он возвращается, Пауль сидит в той же позе, в какой и оставался, когда Рихард уходил, смотря куда-то в пространство, со сжатой челюстью и неестественно горящими глазами.       — Пауль? Нью-Йорк, Часть 2, 2007 год Рихард не просит его ничего объяснять. То есть, он конечно спрашивает, не хочет ли он поговорить об этом, но когда Пауль только отрицательно качает головой, он просто говорит, что всё в порядке, и уходит готовить на свою непрактичную кухню. Пауль рассказывает ему, как сильно он ненавидит этот перерыв, ведь он снова может дышать. Как он не понимает, кто он такой, когда рядом нет группы, с и над которой нужно работать. Как он чувствует себя сброшенным с большой яркой карусели и теперь рассыпается по асфальту, не имея ничего, за что можно было бы ухватиться.       — Я никогда раньше «ничего не делал». Я даже не знаю, какого это, когда у тебя есть выходной день, не говоря уже о годе! Пауль не имеет ни малейшего представления о том, как он вообще здесь оказался. Как будто всё его тело сейчас подвластно незнакомцу, который контролирует и заставляет испытывать не его, чужие эмоции. Но Рихард слушает всё это с предельно задумчивым выражением лица и, кажется, прекрасно понимает, о чём идёт речь, понимает Пауля. Он готовит по мелочи, делает десерт и рассуждает о музыке. Он даёт ему свежее полотенце и застилает гостевую постель. Он наливает ему самый крепкий напиток, какой только может найти, и трепет языком об этом выскочке Джо Бонамасса пока Пауль не начинает задыхаться от смеха. И для себя он понимает, что это и есть причина, по которой он сюда пришёл. Потому что ему стыдно, что он чувствует вот так, потому что со стороны подобное кажется очень глупым, и он не хочет потерять лицо перед своими друзьями или семьёй, которые, вероятно, будут считать это таким же несуразным, как и он сам. Он обратился к Рихарду, потому что если уж Рихард не поймет его, то вообще никто не поймёт, каким бы глупым он ни был иногда. Потому что Рихарда не пугает то, что в него вселился инопланетянин, и он нисколько не чувствует себя хоть немного неловко. Он не думает, что это глупо, или что ему нужно взять себя в руки, и не говорит ему, что год уже почти закончился. Он даёт ему послушать несколько своих демо-записей и спрашивает, какие из них могли бы подойти для Раммштайн. Пауль уже даже не знает наверняка, поэтому Рихард переносит их на жесткий диск, чтобы он отвёз их домой.       — Поработайте с ними. Мы поговорим об этом после перерыва. Это своеобразный акт милосердия, и Пауль очень по-глупому ему благодарен. Они никогда не говорят об этом после. Пауль очень по-глупому благодарен ему и за это. Студия "Сонома Маунтин", 2008 год Они ходят по кругу. Часто так трудно найти нужное направление. Они перепробовали около сотни для группы, и ни одно из них не работает. Они борются. Они хотят сдаться. Они шутят друг с другом, и кажется, что это получается лучше всего. Пауль уже не знает, что такое хорошо. Рихард же считает, что всё это в порядке вещей, и что они найдут то самое нужное, когда услышат. Пауль же становится раздражительным и больше себе не доверяет. Они действуют друг другу на нервы. Записывать этот альбом дерьмово. Скучно. Волнующе. Ни одна идея не откладывается в долгий ящик. От каждой идеи отказываются. Ничего не работает. «Удачной охоты!» начинает звучать потрясающе. Рихард так устал от этого, всё, чего он хочет, это вернуться в свою домашнюю студию и работать над собственным материалом. Он радуется как ребёнок, когда всё становится ясным хоть на короткий миг. Он хочет сдаться. Он никогда не бросит их, никогда. Он хочет разбить голову Паулю. Он хочет разбить голову Флаке. Как, блять, Тилль может быть таким спокойным! Больше всего он хочет разбить голову Шнайдеру. Оли снова исчез. Пауль бодр как чёрт и пихает ему в лицо камеру и миллион вопросов, на которых он не может сосредоточиться, потому что всё ещё думает о риффе в «В********». Когда у Шнайдера наступает один из его гиперактивных, слишком громких дней, когда он играет слишком много своих проигрышей и хочет, чтобы всё шло по его сценарию, когда он находит студию скучной и не может заткнуться о том, что хочет сначала отправиться в тур, Рихард ловит взгляд Пауля через всю комнату. Пауль закатывает глаза и корчит рожи. Он подражает барабанным движениям Шнайдера за его спиной и гримасничает. Рихарду приходится делать вид, что он обгрызает лак для ногтей, чтобы не сорваться на истерическое хихиканье. В конце концов, всё не так уж плохо. Мэдисон-сквер-гарден, 2010 год Пауль пристально наблюдает за тем, как Рихард ходит взад-вперёд за сценой. До начала шоу осталось минут десять, и он не может вспомнить, когда раньше видел мужчину в такой панике, и находит это в равной степени странно приятным и чересчур раздражающим. Они упорно трудились ради этого, и вместо того, чтобы наслаждаться, вот он Рихард, который снова создаёт нелепую драму. Почему он не может просто гордиться и наслаждаться происходящим? Вот Пауль чертовски горд. Ему не терпится выйти на сцену и получить заслуженную награду. Они играют на одной из самых известных площадок в мире, и это больше всего того, о чём они вообще когда-либо могли только мечтать. Он в достаточной степени потрясён и изумлён, радость сидит глубоко в его животе и насыщает его до краёв. Она сильна и эмоциональна, и это хорошо. Рихард выглядит так, будто его в любую секунду стошнит, его руки дрожат, а челюсть до скрежета зубов сжата. Пауль прикидывает, стоит ли напомнить ему о необходимости дышать или проще напомнить, чтобы он вынул голову из задницы. В итоге он не делает ни того, ни другого. Возможно, он и не понимает, почему Рихард всё так усложняет, но он не настолько глуп, чтобы за пятнадцать лет не понять, что от того, что он его направляет, никому не становится лучше. Он не глупый, но он правда не понимает, почему это всё не кажется поводом отпраздновать, хотя видит, что Рихард расстроен и ему тяжело. Он понятия не имеет, как это исправить или что сказать, но знает, что к напуганным существам лучше подходить тихо и с предельной осторожностью. А ещё он хочет помочь. Поэтому он садится рядом с Рихардом на сломанный ящик, осторожно сжимает его руку и надеется на лучшее. Рихард выдыхает.       — Я ждал этого всю свою жизнь. Пауль думает, что, возможно, разница между сценическим грузом ответсвенности и праздником — это разница между тем, чтобы никогда не осмелиться попросить о чём-то из этих двух, и тем, чтобы просить об этом на протяжении всей жизни. Белиц-Хайльштеттен, 2012 год Пауль просто не может оставить всех в покое, правда? Он просто обязан ныть и ставить всё под сомнение, как будто они и так недостаточно беспокоятся об этом сраном видео. Почему он никогда не может просто согласиться с чем-то? Почему ему необходимо осуждать выбор костюмов и смеяться над тем, как они выглядят, когда абсурд — это и есть вся суть. Почему он не может хоть раз оценить красоту и неповторимость виденья Юргена вместо того, чтобы поднимать их на смех? И вот теперь, когда он уже втянулся, Рихард никак не может сосредоточиться на искусстве, нет, ему приходится напоминать самому себе, что он выглядит нелепо с этим клювом на лице. Он действительно не планировал думать об этом в подобном ключе, это было не смешно, это было искусством. Пауль гогочет над ним, стоя на коленях, и видимо уже не может остановиться. Рихард оказывается вынужден улыбаться, против собственной воли. Пауль оказывается прав, потому что, ну конечно, прав, а как иначе. Фольксбюн , 2017 год Внезапно, каким-то совершенно магическим образом, они синхронизируются. Пауль смеётся с его причёски, а Рихард, неожиданно, смеётся над его шутками. Интервью вместе — это весело, даже если Рихард хочет быть оптимистом, а Пауль не хочет обманывать их фанатов. Они соглашаются с тем, что си джи ай Йонаса было не нужно, и с тем, что гитары висели слишком низко. После этого они идут есть кебаб, и Пауль позволяет ему выговориться о проблемах лейбла с Эмигрейт. Жизнь прекрасна. Студия "Ля Фабрик", 2018 год       — Ты хочешь что-то сказать, — резко говорит Шнайдер и хмурится.       — Неважно, — отвечает Пауль, чуть морщась. Он не хочет нарушать равновесие, которого они достигли. Оно хорошее, мирное, и ему не нужно опять кидаться этим Рихарду прямо в лицо. Шнайдер раздражённо закатывает глаза.       — Ну же, Пауль. Скажи, в чём дело. Что с тобой не так?! Рихард пытливо кивает на него головой и тоже продавливает.       — Да, просто скажи?         — Ну… ай, неважно. Я просто подумал, что тут нам нужно соло, но если тебе нравится и так... Рихард хмурится, но делает совершенно не то, чего Пауль ожидал.       — У меня есть кое-что, — говорит нерешительно. — Но я не думаю, что тебе это понравится, и… Я не знаю. Я думал, это больше подойдёт Эмигрейт. Шнайдер смотрит то на одного, то на другого и в отчаянии вскидывает руки.       — Да какого хрена?! С каких это пор мы просто ходим вокруг да около? Рихард пожимает плечами и долго возится со своим чистым каналом. Затем пробегает по линии каскадных арпеджио, как будто эта игра представляет из себя сущий пустяк.       — Ничего особенного, я знаю... Пауль молча разглядывает его с минуту, а после возмущается:       — Ты серьёзно? Это было круто! Почему ты с этого не начал?! Рихард пожимает плечами и немного виновато ухмыляется. Пауль ухмыляется в ответ. Польша, 2019 год Когда они впервые целуются на сцене, Рихард правда нервничает. Это фансервис и некоторого рода заявление, и у него нет проблем ни с тем, ни с другим, просто независимо от того, сколько времени вы проводите с кем-то, независимо от того, как далеко вы продвинулись в этих сложных отношениях вместе, поцелуй — это другой вид близости, и он не знает, на что это будет похоже. Ему интересно, будет ли им неловко или неприятно, а Пауль, как ожидаемо, относится к этому настолько беспечно, как будто для него это не имеет никакого значения. Это заставляет Рихарда чувствовать себя виноватым, как будто ему тоже должно быть всё равно, и, беспокоясь так сильно, он просто выставляет себя дураком. Хотя в конце концов, это просто оказывается безобидным поцелуем, который его совершенно не напрягает. Всё закончилось так быстро, что показалось, что вообще ничего не случилось. А вот что точно произошло, так это безумный рёв толпы, не похожий ни на что, что он когда-либо слышал. Весь этот поток бескорыстной любви, который он получает в сообщениях, приходящих после, те слёзы в глазах ребенка с радужным ирокезом в первом ряду. Это всё, чего Рихард когда-либо хотел, и он ловит ухмылку Пауля за спиной Тилля. Они сделали это! Берлин, 2020 год Пауль не очень хорошо относится к тому, что ему нечем заняться. Или не с кем встретиться. Карантин — это ад. Он падает глубже и глубже, как и все, но почему-то чувствует себя намного безнадёжнее. Это чужое место, которое он не понимает и с которым не может справиться. Это как перерыв перед «ЛИФАД», только хуже. Дни протекают впустую. Они томно растягиваются, как резинка. От этого ему становится совсем плохо. Все кажутся такими непохожими на себя. Кажется, что все отдаляются. Пауль ненавидит расстояние. Рихард стоит у его двери, послав к чёрту самоизоляцию.       — Выглядишь хреново, — говорит он и неуклюже тиснется внутрь, одетый в свои чёрные джинсы, с идеальной причёской и улыбкой кинозвезды. Это заставляет Пауля почувствовать себя ужасно неадекватным в своих трусах трёхдневной давности.       — Что ты здесь делаешь? Ты никогда сюда не приходишь, — говорит он и чувствует себя при этом крайне глупо.       — Проведываю тебя, — морщит нос Рихард. — Тебе нужно принять душ.       — Зачем ты меня проведываешь? — с явным подозрением спрашивает Пауль, как только он становится значительно чище. Он не нуждается в подобных гостях. Все это знают. Никто никогда не проведывает его; это просто глупо. Если уж на то пошло, то обычно это он проведывает их.       — Ты не отвечаешь на звонки. Или на почту, — говорит Рихард, наклонив голову набок. Его взгляд слишком въедливый. Почему всё в этом мужчине всегда такое напряженное. — Ты должен был одобрить дизайн футболок? Паулю плевать.       — Одобряю, — говорит он и идёт варить кофе.       — Ты его ещё даже не видел! — Рихард идёт за ним за по пятам и не дает кофейным зёрнам, которые Пауль неосторожно рассыпал по всей стойке, упасть на пол.       — Мне всё равно, — отбривает Пауль. — Люди купят их в любом случае. Рихард на мгновение замолкает и продолжает наблюдать за ним. Паулю очень хочется, чтобы он этого не делал. Затем он вздыхает и достает свой телефон. Пауль краем глаза наблюдает, как он что-то пролистывает, пока ждёт, когда кофе будет смолот как надо. К тому времени, когда всё готово, Рихард, наконец, находит то, что искал.       — Вот, — говорит он, сжимая выставленный телефон в руке. — Я бы хотел, чтобы ты это одобрил. Пауль смотрит на макет, который сделал дизайнер, и уже очень скоро вынужден улыбнуться, несмотря на поганый настрой. Это поцелуй. Фотография, которую сделал Йенс и которую все так любили. Это тёплое напоминание о тех приятных днях. Это отзывается в груди счастьем и тоской одновременно. Он помнит рёв публики, смех, открытую улыбку Рихарда, летнюю жару, запах пиротехники.       — Мне нравится. Как я уже сказал, одобрено. Чья это была идея? Рихард слегка улыбается ему в ответ.       — Кое-кого из ребят из магазина. Я не очень уверен насчёт этого, но если ты не против, то и я, наверное, тоже.       — Это фото уже повсюду. Оно имеет место быть и на футболке, — говорит Пауль. Даже когда они сидят на диване, а Пауль медленно потягивает свой кофе, Рихард всё ещё слишком пристально наблюдает за ним. Это смущает.       — Могу ли я что-нибудь сделать для тебя? — наконец спрашивает он, и Пауль морщится, потому что это звучит до боли искренне. Он уже сделал для него больше, чем сам думает, разве этого не достаточно?       — Я в порядке.       — Да? Так где же то солнышко-Пауль, а? — Рихард взъерошивает ему волосы, но он не отталкивает чужую руку и включает телевизор. Рихард хочет смотреть «Игру престолов», а Пауль — «Карточный домик», поэтому в итоге они находят компромисс, остановившись на дурацком реалити-шоу, где люди должны раскрыть шпиона. Они оба его ненавидят, но это достаточно хороший повод поболтать о всякой ерунде и посмеяться над неудачами других, так что это не такой уж плохой вариант.       — Знаешь, ты и есть настоящее солнце в группе, — неожиданно говорит Пауль, после того как Рихард с необыкновенной тактичностью оскорбил одного из участников. — Ты тёплый. Как человек, я имею в виду. Рихард выглядит очень, очень скептичным, но всё же слегка усмехается.       — И кем это делает тебя? Сверхновой?       — Я — Гринч. Я низвожу всё хорошее. И так слабая улыбка Рихарда исчезает вовсе, а его губы двигаются, как будто он хочет что-то сказать. Пауль чувствует себя глупо из-за того, что произнёс то теплившееся на подкорке уже долгое время. Ему не нужно сочувствие, и он должен был догадаться, что, сказав нечто подобное, он получит именно что сочувствие.       — Забудь об этом. Мы можем просто продолжить смотреть то шоу? Рихард выключает телевизор уже через десять минут, игнорируя слабый протест Пауля.       — Знаешь, раньше я относился к себе очень серьёзно. Я действительно думал, что то, что я чувствую и является самым верным ощущением, как будто нет другого способа взглянуть на ситуацию, потому что всё казалось настолько, блять, важным. Вы заставили меня смириться с тем, что я просто человек со своей точкой зрения. Я должен был принять это, иначе потерял бы всё и всех. Вначале было очень тяжело, но благодаря этому моя жизнь стала намного лучше. Ты был тем, кто научил меня этому. И я рад, что ты действовал так радикально. Думаю, я слишком по-свински устроен, чтобы понимать такие вещи как-то иначе. Рихард вообще не смотрит на него, хмурится в пустоту. Странное чувство, застрявшее в горле Пауля, мешает ему мыслить трезво, поэтому, когда Рихард замолкает, он почти паникует, потому что просто не знает, что сказать.       — Ты не Гринч, Паули. Ты тот, кто охотится на тараканов в моей голове, — говорит Рихард и снова включает телевизор. Пауль думает, что, скорее всего, это самое приятное, что ему вообще говорили, и чего он, к сожалению, не заслуживает. Одно дело, когда восторженные фанаты говорят ему, как много он для них значит, но он не дурак и знает, что всё то хорошее впечатление, которое он оказывает на них, — это лишь косвенная форма, фасад. Он не думает, что он, на самом деле он, когда-либо делал что-то, что реально положительно повлияло на чью-либо жизнь, и вот сейчас именно Рихард из всех людей говорит ему такое. Происходящее кажется немного нереальным. Берлин, Часть 2, 2020 год Каким-то образом они все же заканчивают просмотр одного из шоу, на которых настаивал Рихард, «Мир Дикого Запада», потому что Рихард всегда так или иначе получает то, чего он хочет. Пауль поджимает губы, глядя на представшую картину, и ему становится скучно уже после половины серии. Он укладывает голову на плечо Рихарда и дуется, чтобы поиздеваться над ним, потому что издеваться над Рихардом всегда весело, а в последнее время ему это не очень-то удается. Рихард высовывает язык, его глаза подчёркивают заметные морщины. Пауля раздражает то, что он упорно отказывается быть объектом его насмешек сегодня. Рихард снова ерошит его волосы, и это так приятно, что Пауль инстинктивно закрывает глаза. Когда он снова открывает их, улыбка Рихарда исчезает, но тепло в его глазах — нет. Его лицо совсем близко, так близко, что горячее дыхание опаляет рот. Пауль вдруг чувствует, как его сердце бьётся прямо в горле. Блять. Поцелуй вне сцены — это больше, чем просто чмок, но ощущается это настолько же естественно. Губы Рихарда поддаются ему легче, чем когда-либо, и это мягко, приятно и чуть жарко. Он не такой нетерпеливый и бескомпромиссный, как Пауль мог бы предположить, и происходящее заставляет его чувствовать себя более ласковым, чем он когда-либо думал, что может быть. К концу поцелуя Рихард гулко сглатывает, а яркий румянец на его лице рисует его уязвимым и взволнованным настолько, что сердце Пауля разбивается вдребезги, на миллион осколков.       — Перестань волноваться, — говорит Пауль, так как тоже хочет перестать. Не потому, что считает, что волноваться не о чем, ему просто хочется, чтобы Рихард был здесь и был здесь максимально удовлетворённым.       — Тебя это совсем не трогает? — тихо спрашивает Рихард.       — Нет, — также тихо отвечает Пауль. — Но меня беспокоит то, что меня это совсем не трогает. Хотя я точно знаю, что меня это должно беспокоить, по крайней мере, так же, как и тебя, когда ты, например, решил бы, что тебе вдруг понравилось целовать пепельницу. Рихард тяжело вздыхает.       — Тебе действительно нужно было всё испортить, да? — говорит он, но говорит беззлобно и очень тепло.