В футляре скрипки

— Как всё прошло? — Замечательно, — тихо-тихо лопочет Себ, отводя взгляд. У сериала под названием «Что там с отношениями Себа» несколько преданных зрителей, и сейчас они жаждут подробностей. В спальне общежития, рассчитанной на двоих, им тесно, но на такую мелочь и обращать внимания не стоит. — Подробности? — подстёгивает Натсай. Подробностей мало: лежать в планетарии — не самое динамичное занятие, но друзья жаждут узнать каждую деталь. Каждую. Но больше слов им рассказывает то, как Себ держится: скругленные плечи, потирания предплечий, блуждающий взгляд. Себастьян — сгусток энергии — сейчас тих и смущён, и это лучшее подтверждение серьезности его чувств. — Круто, — выдыхает Гаррет, когда Себ умолкает. Остальные согласно кивают. — Я бы хотел познакомиться с ним, — говорит Амит. Друзья посмеиваются. — Его можно на фест позвать, — предлагает Гаррет. — Ну, летний фест под открытым небом. — Это фестиваль кино, — напоминает Анна. — И что? Как будто кто-то, кроме Амита, его реально смотрит. Амит, прости. Себ думает. Он согласен с Гарретом: туда ходят не ради кино. Старый проектор передаёт тусклую картинку, динамики шипят, а фильмы, которые показывают, отстали от времени лет на десять. Туда приходят, чтобы валяться на траве, пить, болтать и целоваться. С недавних пор последний пункт играет решающую роль. — Отличная идея, Гаррет.

***

Говоря начистоту, они ходят не на фестиваль. Они ходят на холм, с которого видно проектор, а что же до просмотра кино, то Амит больше угадывает, что происходит, нежели смотрит. Оминис смеется, когда Себ рассказывает об этом, и крепче держится за руку — подъём довольно крутой. Компания уже раскладывает вещи, это понятно по обрывкам фраз, приносимых ветром: «Я так жрать хочу!», или «Ты же не забыл?..» — Да не забыл! — кричит Гаррет, когда Себастьян и Оминис наконец поднимаются к ним. Друзья стоят спинами к ним. — Алкоголики, — Поппи смешно морщит нос. — Так говоришь, как будто что-то плохое. Ты ж не ослепнешь от него. — Если там нет метанола, — сухо говорит Амит. Себ выразительно кашляет. Друзья оборачиваются и пристыженно краснеют, увидев Оминиса. — Там нет метанола, — говорит Гаррет. Неловкость сгущается в воздухе. Натсай нарочито громко вздыхает и берёт управление в свои руки. — Привет! Ты, должно быть, Оминис. Себастьян рассказывал про тебя. — Привет. Я — очевидно — не вижу вас, но всё равно скажу, что рад видеть. Знакомство проходит быстрее, чем изучение внешности Себастьяна: Омни обнимает каждого. Он неловко и деревянно обхватывает Натсай, и та крепко обнимает в ответ, словно они знакомы сто лет. Касание Поппи нежное, скользящее по плечам как ветерок. Гаррет удивляется «знакомству» и обхватывает Омни так крепко, что тот пищит, а скользящие движения Амита обвивают незрячего змеями. — Себастьян говорил, ты интересуешься астрономией, — вспоминает он. — О боже, — шепчет Гаррет. Себастьян тихо млеет, слушая их. Ведя Омни на холм, он чувствовал легкий страх: впишется ли парень в их тусовку? Он-то другой. Как минимум, он не живет в интернате, в отрыве от родных. Но одержимый слепой скрипач — этот тот, кто нужен сиротам-близняшкам, эмигрантке из зоны военных действий, дочери браконьеров, сыну учёного, «мешающего» исследованиям и подпольному химику. Пока парни болтают, остальные раскладывают пледы и шуршат бумагой, в которую завернуты сэндвичи. Когда друзья садятся, Гаррет протягивает каждому по банке. У всех кола, у него и Амита — пиво. — Плохой день? — спрашивает Натсай. Амит хмурится и кивает. — Отец, — коротко говорит он. — У тебя тоже проблемы с родителями? — спрашивает Омни. — «Тоже»?.. Себастьян спрашивает спокойно, но взгляд вонзается в лицо Омни. — Тоже. Я обычно такое не рассказываю, но думаю, вы меня поймёте. Все же знают, что я скрипач? — Угу. — Я не фанат музыки. Странно, да? Сейчас объясню. Мои родители занимаются картинами. Продают, покупают, оценивают, перевозят. Я, понятное дело, заниматься картинами не могу, но Мракс, не связанный с искусством — это ещё хуже, чем Мракс-инвалид. Так что с шести лет я с этой… скрипкой. Он едва не произносит «ёбаной скрипкой», но сдерживается. — И конечно же, это по воле отца, — заканчивает он. — В жизни бы не подумала, что ты ненавидишь скрипку, — Анна ошеломлена. — Ты же… погоди, ты же сам просил о дополнительных занятиях! Оминис вздыхает. — Это такая… любовь-ненависть. Когда ты очень долго в плохих отношениях, то стараешься найти в них что-то хорошее. Потому что в них… должно быть что-то хорошее. Хоть что-то. — И что же хорошего ты нашел? — спрашивает Гаррет. — Меня никто не трогает во время репетиций. Я словно остаюсь один на свете. Это успокаивает. Какое-то время все молчат. Откровение Оминиса не пугает их, не отталкивает. К этому просто надо привыкнуть. — Я могу узнать, какие проблемы в твоих отношениях, Амит? — А, да. Я просто не нужен своему отцу. — Я тоже. Но… прости, что давлю. Мне правда важно узнать. — Он математик. Хотел, чтобы я тоже стал математиком, но мне нравятся звезды. Вообще я ему и так мешал: с ребенком не поездишь на всякие научные конференции. А ещё я использовал его черновики для рисунков. Наверное, если бы я интересовался математикой, он бы, наверное, меня оставил с собой, но астрономия… Я думаю, это стало последней каплей. Поэтому я с ним и не живу. — Это ужасно. — У меня тоже есть хорошее. Летом я уезжаю к бабушке в Лондон. А когда закончу здесь школу, уеду туда навсегда. Гринвич! Понимаешь меня? — И часы Шепарда, — сладким голосом добавляет Оминис. — И часы Шепарда! Их настроение меняется, как колебания маятника: от астрономии к семейным проблемам и снова к астрономии. Себ посматривает на Оминиса; к скачкам настроение Амита он привык, но Оминис его поражает. Сейчас он раскрывается с новой стороны, и в груди колет ревностью: почему с ним он не такой шумный и весёлый? Оминис тем временем расспрашивает Анну и Натсай о татуировке в виде газели. — Ой, да я всем делала, — Анна смущена. — Кто не испугался, тот и дал на себе экспериментировать. — То есть у Себастьяна тоже есть татуировка? Себ краснеет и качает головой, глядя на сестру. Анна хитро ухмыляется. — Конечно. Это змея. На внутренней стороне левого бедра. Лицо Омни вытягивается от удивления. — Я бы... хотел как-нибудь сам об этом рассказать... — сдавленно бормочет Себ. — Вообще это Уроборос, если быть точным, — продолжает Анна. — Единство противоположностей. В каждом человеке есть и хорошее, и плохое, надо уметь распоряжаться тем, что внутри. Я сделала её как напоминание об этом, — она с укором смотрит на брата. — Так что если захочешь что-то набить — скажи. — У меня были такие мысли, — признаётся Оминис. — Может быть, однажды решусь. — Ты знаешь, как меня найти. Разговор сам собой переплывает в другое русло, а Омни размышляет о татуировке. Она должна быть в месте, скрытом одеждой, иначе отец с него шкуру сдерёт. Стоит отдать должное Себастьяну, внутренняя сторона бедра — отличное место. А ещё она должна быть в месте, где нет синяков. Себастьян любит тактильность, а значит, скоро настанет момент в отношениях, когда нужно будет обнажить тело. От этой мысли по телу пробегает холодок. Новых синяков нет — он держит слово, данное самому себе, но сколько будут сходить старые? Оминис играет с огнём. Себастьян смотрит на Оминиса. Он не знает, о чём тот думает, но видит, что Омни хмурится. Расстроен? Подавлен? Напряжён? Но из-за чего? Кому-то пора избавляться от скелетов в шкафу.