В футляре скрипки

Ночная тишина нежно накрывает Себастьяна, как толстый плед. Фелдкрофт, обычно бежевато-серый и скучный, сейчас словно под тёмным бархатом. Мерцают огоньки в окнах, город слабо шумит голосами людей, автомобильными двигателями и звуковыми сигналами светофоров. В такие моменты Фелдкрофт кажется самым уютным местом на земле, но Себастьян не поддается очарованию. Из хорошего здесь только Оминис, Анна и огромный старый дуб на окраине с такими толстыми ветками, что они выдерживают двух подростков. — О чём думаешь? — кричит сестра снизу. Она сидит на ветке, прислонившись боком к толстому стволу. Над ней, на другой ветке, сидит Себ, свесив ноги, и щелкает зажигалкой. Вспышки пламени освещают его лицо, и в темноте оно кажется хищным. — О том, что хочу уехать отсюда. Анна молчит. Ей нравится Фелдкрофт, и она думает о домике, оставленном родителями. Сколько там работы, непосильной для двух подростков… Но дядя Соломон поможет, обязательно поможет, и плевать, что Себастьян будет возмущаться: им нужна семья. — Скоро Рождество, — говорит Анна. — А там всего год до выпуска останется. Себ кивает. Его разрывает между сестрой и любимым. Он готов остаться в Фелдкрофте, потому что этого хочет сестра, и он готов сорваться в Лондон, потому что Оминис уедет туда продолжать учиться. И он совершенно не хочет делать выбор. По крайней мере не сейчас, когда мир замер. Иногда нужно остановиться и молча наблюдать за Вселенной. — Тебе что подарить? — кричит он. — На твой вкус! — Анна смеется. Она знает все хотелки брата, и он знает её. Оба знают, чего хотят друзья. Но в этом году сложившийся порядок немного изменился. — А что с Омни? — спрашивает она. — Ну… — самоуверенности заметно убавляется. — Есть кое-что, надеюсь, ему понравится. А у тебя? — Ему понравится. — Себастьян не видит в темноте, но по интонации понимает, что Анна ухмыляется. — И что же это? — Узнаешь.

***

Чем ближе Рождество, тем пустее интернат. Первым друзей покинул Амит: Лондон звал молодого астронома. От него друзьям достались смешные книжки про то, почему у собак мокрые носы и почему небо голубое. Вторым ушёл Гаррет, не забыв снарядить каждого неким предметом, напоминавшим бутылку и крепко перемотанным скотчем и упаковочной бумагой. Затем Поппи, подарив каждому суккулент, затем — Натсай с немного жутковатыми дарами: украшения из костей животных. Как она сама объяснила, в парках и на окраине города много птиц, умерших своей смертью, надо только знать, куда смотреть. Последними в интернате остались близнецы Сэллоу. Все эти дары волхвов ждали Оминиса в комнате Себастьяна. Что же до Омни, то казалось, что Мраксы в принципе позабыли про праздник, и Оминис днями и вечерами утопал в учёбе и репетициях, не думая о друзьях и подарках. Неприятное ожидание тянулось до вечера двадцать третьего декабря, а там… — Ты уверен? — Абсолютно. Темную комнату освещала только настольная лампа, поставленная на пол. В её свете кожа Оминиса казалась фарфорово-белой, а татуировочная игла в руках Анны — ещё острее, чем она есть на самом деле, пугающе острой, как орудие пытки. Татуировка. Анна помнила, о чем они болтали во время кинофестиваля, и её предложение оставалось в силе. И Оминис ответил согласием. — Себастьян не знает? — уточняет он. — Если бы знал, был бы уже здесь, — успокаивает Анна. Это сюрприз. Маленькая татуировка, спрятанная на внутренней стороне бедра — там, где её увидят очень немногие. Тоже змея, как у Себастьяна, но изогнутая в форме буквы S. Анна нарисовала эскиз по просьбе друга и сейчас готовилась перенести на кожу. — Готов? — Да. Игла входит в кожу быстро и уверено. Затем снова, снова, снова и снова… Множество проколов соединяются в линию, линия изгибается, и поверх рисунка трансферной бумаги проявляется второй — припухший и не смывающийся. Оминис терпит боль, не дрогнув, выражение его лица неподвижно и спокойно, пока девушка тычет в кожу, ссутулившись в три погибели. — Хорошо держишься, — подбадривает Анна. — Амит верещал, когда я набивала ему. — Полагаю, его реакция более естественна, чем моя, — вежливо говорит Оминис. Она посмеивается. — Какие планы на Рождество? — Репетиции. Нет школьных занятий, больше времени на скрипку. — Скрипка тебя убьет, — Анна качает головой. — Я уеду отсюда, чтобы играть тысячам людей. Скрипка меня освободит. — Хочешь уехать из Фелдкрофта? — Хочу уехать от семьи. Кроме Лондона у меня нет вариантов. Разговоры о семье напомнили Анне о брате и дяде. — У тебя есть мы. Родители оставили нам небольшой дом, так что если захочешь остаться, оставайся у нас. — Спасибо за приглашение. Я подумаю. Оминис вежлив, но Анне кажется, что его любезность напускная, и ей стыдно за эти мысли.

***

Рождество — грустный праздник. Его встречают в кругу семьи, но с семьей у близнецов не задалось. Что же до Оминиса, то его вынудили присутствовать на семейном обеде. Когда он рассказывал об этом Себастьяну по телефону, то звучал так тоскливо, что сердце разрывалось. В общем, рождественский день обещал быть плохим, но новость от Анны выбила землю из-под ног и ненадолго лишила дыхания. — Поехать к дяде? — наконец сипло говорит он, придя в себя. — На Рождество? Анна сжимает кулаки. — Да, — ее голос дрожит, но она выдерживает взгляд разъяренного брата. — Потому что мы семья. И потому что это наше последнее Рождество вместе. Может быть. — Что? Ты о чем? — Ты же хочешь уехать с Омни, так ведь? А я… я останусь здесь. И выберешь ты его. И уедешь. — Не решай за меня. Себастьян сейчас в том жутком состоянии, когда одно неверное слово способно все разрушить. Как комната, наполненная бытовым газом: чиркни спичкой, и дом взорвется. Но Анна смотрит в упор. Взрыв ей не страшен. — Буду рада ошибиться. Но сейчас, пожалуйста, давай проведем одно Рождество вместе. Как семья. Очень давно, когда близнецы потеряли родителей, юный Себастьян отдал сердце сестре, преклонившись перед её здравомыслием. Иногда границы её власти заходят слишком далеко, вот как сейчас. Провести Рождество с дядей — это слишком. — Оминис тоже будет, — добавляет она. — Оминис?.. Зачем? — Ему пора познакомиться с нашей семьей, не находишь? Анна всегда знала, как подчинить упрямого братца — сыграть на том, что ему дорого. — Не надейся, что я буду мило улыбаться. — Я буду счастлива, если ты будешь просто молчать. — Хорошо, — с кислым видом соглашается Себастьян. — Я буду просто молчать.

***

Не так уж это и просто — молчать. Себастьян занят тем, что раскладывает по тарелке тушеные овощи, растаскивая их вилкой по разным сторонам. Ненадолго трюк срабатывает, и он перестает слышать, о чем говорят сестра и дядя, но очень скоро ему становится тошно от собственного ребячества. Он не хочет быть здесь. Он не хочет быть частью разговора — и слава Господу, от него этого не требуют, иначе плотину раздражения прорвало бы гораздо раньше. Он не хочет… Разговор прерывает звонок в дверь. Все трое поднимают голову. — Я открою, — Анна выходит из-за стола. Себастьян остается наедине с Соломоном, и ему кажется, что воздух в комнате сгущается и что дядя сверлит его взглядом, но он смотрит в темноту коридора и потому не знает, что Соломон смотрит туда же с интересом. Из темноты слышится шуршание и тихие разговоры, а затем Анна входит с охапкой бумажных пакетов, а за ней, держась за плечо — Оминис. — Добрый вечер. С Рождеством, — он смущенно здоровается. — Привет, — Себастьяна почти не слышно, потому что говорит он сдавленно. — Добрый, — Соломон растерянно смотрит то на него, то на Анну. Он растерян, потому что ещё не имел дела с незрячим. — Анна рассказывала про тебя. — Иди на голос, — Анна касается подбородком руки Омни на плече. Он убирает ладонь и идёт вперед, ощупывая тростью путь. Себастьян встает, чтобы помочь ему, но Соломон оказывается проворнее, и Себастьяна ошпаривает волной ревности. — Анна! — кричит Соломон. — Гостю нужна еда! — Она занята, — дрожащим голосом отвечает Себастьян. — Почему бы тебе самому не… Он чувствует, как Оминис пинает его по лодыжке. Весьма метко и болезненно, как будто делает это не в первый раз, хотя Омни ни разу не повел себя агрессивно в отношении любимого. — Сделай чай, пожалуйста, — просит он. — Я только что сбежал с семейного ужина, — объясняет он, повернув голову в направлении, где по его мнению, должен быть Соломон. — Конечно, — отвечает Себ, не скрывая обиды. На кухне к нему подбегает Анна и, сдавленно хихикая, показывает коробку, упакованную в черную бумагу. Подарок перевязан лентой, в которую вложена визитка. — «Соломону Сэллоу»… Отправитель «Ноктуа Мракс», — читает Себастьян. — Боже, нет. Анна утыкается в его плечо. — Ты злюка, — она смеется и целует его в щёку. — Просто порадуйся за дядю. Или хотя бы за тётю Омни. — Он меня ударил! По лодыжке! — Только сейчас? Какой он терпеливый. Анна смотрит на Соломона и Оминиса из кухни. Они о чем-то общаются, и Соломон, к удивлению девушки, немного смущен. — Откроем подарки? — предлагает она. — Встретим Рождество как семья, — добавляет она с иронией. — Давай. Обмен подарками снимает напряжение. Себастьян забывает про дядю и поглощен тем, как Оминис реагирует на скромные дары друзей: очень мило. Скромный суккулент для него словно из золота, и как-то забывается, что Оминис не любит цветы, потому что цветы от друзей — это совсем другое. Себ сидит как на иголках, когда Оминис распаковывает его подарок, а от недоумённых взглядов Анны и Соломона и вовсе готов сгореть. — Это русалка? — спрашивает Оминис, ощупывая фигурку. — Да. Антикварная. У неё ещё хвост откручивается, и в неё можно что-нибудь спрятать. Небольшая фигурка умещается на ладони. Ей около полувека, и за это время её потрепало: отбит кусочек хвоста, скололась краска, руки потрескались. Однако миссис Мракс, с которой Себ советовался по поводу подарка, увидев фигурку, с горящими глазами убеждала, что это идеальный подарок, и что её милый мальчик умеет ценить скрытую красоту. Пока же, судя по окаменевшему лицу Оминиса, он не ценил красоту, а думал, как бы помягче сказать, что это ужасно. — Тётя посоветовала? — наконец спрашивает он. — Мама. Она сказала, что тебе понравится. — И ты её послушал? — Оминис усмехается. — Она всё ещё твоя мама. И она помнит наизусть все сказки про русалок, которые она рассказывала тебе в детстве. Оминис молчит. По микродвижениям челюсти видно, что он хочет что-то сказать, но подбирает слова. Сэллоу переглядываются, не решаясь нарушить тишину. — Нам будет проще, если ты прояснишь отношения между вами, — говорит Анна. — Отношения между нами? — Оминис вздыхает. — Моя мать танцевала под грозой босиком, веря, что это привлекает хороших духов. У неё были галлюцинации. Она приходила ко мне в школу и пела песни. На глазах у всех. Всех! Меня прятали уборщицы в кладовке, чтобы она уходила искать меня, и видит бог, я им благодарен за это. Она не хотела лечиться, сопротивлялась этому, настраивала меня против отца. А отец настраивал меня против неё. Я не знаю, кто из них прав, но мне кажется, что оба виноваты. Я ненавижу своего отца и братьев, стыжусь матери и люблю тётю. Через год я уеду в Лондон и боюсь того, какие родственники меня там встретят. Мне понадобилось четыре года, чтобы для самого себя сформулировать, что я чувствую. Простите за то, что испортил праздник, это не лучшая тема для светской беседы. — У тебя есть мы, — вдруг произносит Соломон. — Обращайся. Себастьян с удивлением смотрит на него: Соломон абсолютно спокоен, безмятежен и уверен в своих словах. Гнев вновь закипает: это он-то способен помочь и поддержать?! И через секунду Анна пинает брата по лодыжке, в то же место, куда попала трость Оминиса, а гневный взгляд кричит: «Только попробуй высказать!». И Себастьян смиренно отводит взгляд. — Поэтому я и здесь. Встречаю Рождество в двух семьях. Ох! — Оминис вздрагивает, вспомнив о важном. — Я забыл о главном. Он достает из потайного кармана пиджака плотный конверт и протягивает вперед. — Тётя просила передать, сказала, что это должно быть хорошим подарком на Рождество. Понятия не имею, что там. Себастьян берет конверт и вскрывает. Внутри лежит что-то длинное и плоское. Он вытаскивает шесть билетов на поезд: три до Лондона и три обратно до Фелдкрофта. — Это билеты до Лондона, — озвучивает он. — Первый класс, — Анна рассматривает билеты. — Невероятно. — Здесь ещё что-то… — Себастьян наощупь находит сложенный лист бумаги. Он разворачивает и читает вслух: «О, дети! Следующий год для кого-то из вас будет последним в Фелдкрофте. Вам предстоят сложные выборы. Вы уже взрослее многих сверстников, но следующий год станет очень тяжелым испытанием. Но это будет только в следующем году. Пока же забудьте об этом. Будьте как дети, будьте детьми! Наслаждайтесь бездельем, любуйтесь Лондоном и друг другом. С любовью, Маргарет и Ноктуа Мраксы». — Твои родные знают толк в рождественских подарках, — Соломон добродушно усмехается. — «Сложные выборы»? — Себастьян поднимает голову и встречает укоризненный взгляд Анны. Он смотрит на неё с возмущением: она и Мраксам рассказала про его проблему? Она в ответ лишь качает головой. — О чем это? — спрашивает Оминис. — Глупости всякие. Потом расскажу. — Себастьян говорит веселым голосом, но это не обманывает слепца. К счастью, никто не хочет портить вечер драмой, и друзья увлеченно обсуждают предстоящую поездку и Лондон. Тётя Ноктуа, в конце концов, права. Что бы с ними не случилось, через какие сложности не пришлось бы пройти, это будет потом, а пока они просто влюбленные подростки, беззаботные, в чём-то наивные и не слишком избалованные судьбой. И за столом часто слышится: — Счастливого Рождества!