Baleine

      Тëплая вода лижет ноги, прежде чем уйти глубже в остывающий неспешно песок. В ней серебристым переливается лунный диск, окружëнный яркими каплями звëзд, преломляется в тëмной глубине, прежде чем раствориться в ней же.       У Сону под ногами мокро — размытые давным-давно стены песочных замков песчинками обхватывают щиколотки и немного щекочут. Он бежит, а волны всë приходящие мочат, смывая грязь. Ветер бьëт прямо в лицо, раздувая розовые, уже немного от солнца дневного и чересчур яркого померкшие, прядки.       Полы рубашки тоже развеваются — два хлопковых полотна, по цвету точно Млечный Путь над головой.       Закатанные рукава обнажают запястья — цветастое скопление фенечек и браслетов, голубые и мятные они едва не переплетаются друг с другом. В сумраке, впрочем, заметно плохо.       Хисын налетает сзади, стоит Сону лишь слегка запнуться об вынесенную на берег морем ветку то ли дуба, то ли грабы. Руки сжимаются плотно, со всей нежностью обхватывают, пока на ухо тяжëлое дыхание вперемешку с приглушëнным смехом доносится.       — Попался наконец, — почти унесëнное ночным ветром, но всë ещë отчëтливо слышимое.       Сону улыбается.       Пройденный путь отмечен размытыми следами, да отсутствием ракушек. Их Сону собирает с особым рвением, в пальцах каждую с восхищением покручивая, прежде чем в карманы сложить.       На ногах у Хисына тоже ничего нет — кроссовки да носки белые давным-давно сняты и в машине за ненадобностью оставлены.       Песок всë липнет и липнет.       Если бы не он, Хисын бы с удовольствием прямо на спину лëг, мрак неба рассматривая. На нëм смешение непроглядной черноты и нежного ультрамарина близ светящихся точек, редкие облака где-то на востоке, спешно убегающие всë дальше.       Ветер переменяется, дуя уже ниже по ногам.       Где-то вдалеке трепещут зелëные листочки — Хисын слышит их тихий шорох, — а, может и розовых волос Сону, стоящего всë так же у кромки воды цвета тëмного маренго и с упоением глядящего куда-то вдаль. Его хочется снова мягко обхватить обеими руками, да обнять покрепче, укрыть от прохладной ночи в тепле собственного тела.       Дыхание после бега так и не восстанавливается, заставляет втягивать воздух жадно, лишь бы поскорее кровь кислородом насытить.       Сону смотрит куда-то за линию горизонта, туда, где бескрайний небосвод с темнотой воды в одно целое сливается, не разбиваемый даже ярким сиянием звëзд. Блики пушистого света снова появляются на тëмно-ореховых радужках, когда юношеское тело обратно поворачивается.       В глазах у Сону целая галактика, а Хисын действительно просто не может оторваться, чувствует, как жалкие секунды растягиваются на миллиарды световых лет и душат как самая подлая на свете змея — медленно и с чувством, сжимаясь на горле плотнейшим кольцом и с каждой секундой выбивая из уязвимых лëгких всë больше кислорода.       Он так чертовски влюблëн.       Часы, оливковым ремешком затянутые на левом запястье, показывают без малого половину третьего — ещë часа два до восхода яркого солнца, красящего кожу мазками оранжево-красных тонов. Малиновый, карминный, брусничный, а после лимонный, они путаются в волосах.       Луна освещает милую родинку на бледной щеке.       Хисын тянется к ней рукой, гладит, едва прикасаясь подушечками пальцев к мягкой коже, а после соскальзывает к островатому подбородку.       — Самая яркая звëздочка тут всë равно ты, — слегка сведëнные на переносице брови придают ему серьёзности, и Сону, не выдерживая, прыскает.       — А ты говоришь ерунду, — мягкие пятна смущения всë же ползут по остроте его скул, грозязь перебраться ещë и на аккуратные ушки, увешанные серебром серëжек.       Губы, розоватые и всегда почему-то искусанные, растягиваются в умильной улыбке.       Хисын хочет целовать их, пока не задохнëтся и не умрëт.       В груди Хисына что-то с треском ломается, заставляет так по-дурацки улыбнуться в ответ, а мысли мигом испариться из головы.       Поцелуй выходит коротким — мягкое прикосновение к чуть обветревшимся губам, а после ещë одно к их уголку. Закричать на весь бесконечный песчаный пляж хочется, сжать тельце хрупкое в руках посильнее, да всему свету о сокровище своëм рассказать.       Губы у Сону снова в улыбке растягиваются, Хисын себе не отказывает — на вкус еë пробует, руками слабую жëсткость волос ощущая.       Ему большего и не надо, сердце и так как на кроссе стучит, о рëбра как о прутья клетки стальной бьëтся, да никак успокоиться не может. Мягкий ветер ласкает левую щëку, ту, что игривому северо-западному ветру уязвимо подставлена, шевелит непослушную тëмную чëлку рваными движениями, как шевелит обычно стебельки на зелёных лужайках.       К берегу одна за другой прибывают волны — смесь почти чëрной, поблëскивающей лишь изнутри, воды и инверсионного по цвету налëта пены. Они выносят на сырой песок камушки всевозможных размеров и форм, — даже парочку, подходящих для пускания блинчиков по ночному спокойствию моря, — а ещë крошечные кусочки кораллов от, видимо, недалëкого рифа.       Вокруг ног Сону слегка неровным полукругом выкладываются кусочки кварца и, уже ближе к промоченным насквозь стопам Хисына, халцедона. Отдельные камушки похожи на мутные стекляшки, осколки чего-то более грандиозного, чем бутылка из-под лимонада или, возможно, напитка покрепче.       Под лунным сиянием всë в округе похоже на волшебную сказку: похожий на тростниковый сахар песок, скрученные из тугой ваты безмятежные кругляшки облаков и самое красивое на свете создание прямо посреди всей этой красоты. Сону на кусочек сладкой ваты похож — Хисын за него руками цепляется, к себе тянет, лишь бы на вкус в который раз попробовать.       Губы оказываются с лëгким привкусом соли от попавших из-за резковатых волн капель воды. Каждая из них оказывается собрана языком и попробована на вкус. Иррационально сладко, до скрипа на зубах и грубоватой хватки на чужой челюсти.       У Хисына перед глазами темнеет лишь для того, чтобы в темноте ещë отчëтливее проступили вспышки яркого удовольствия.       Простые прикосновения — череда коротких поцелуев и слегка болезненных укусов, а рассудок уже давно покинул тело. Свидетельницами блаженной близости становятся лишь молчаливое сестринство мерцающих звëзд и разрезающие водную гладь плавничками рыбки. Они пускают крошечные пузырьки воздуха, и так же пузырится горячая кровь внутри вен, практически кипит, наполняя капиляры.       Сону захватывает чужие губы в плен своих зубов, прикусывая недостаточно сильно для того, чтобы действительно повредить тонкую кожицу. Мягкая вспышка боли, не подразумевающая под собой ничего, кроме бескрайней нежности.       Хисын отстраняется, рассматривая парня перед собой с чуть ли не щенячим восторгом. Чернота его зрачков загорается яркими бликами, переливается мелкими крупицами обожания и радости.       На языке крутится около сотни слащавых фраз — вычитанные на просторах интернета и составленные по букве торопливым биением сердца, чуть меньше красочных прилагательных и эпитетов к каждой части тела и привычке Сону, но сказать в итоге не выходит ничего.       Ветер продолжает безжалостно путать волосы, проскальзывая и под тонкую ткань одежды, и внутрь ушных раковин, щекоча.       Улыбка у Сону широкая и яркая, солнечная даже в ночи. Заставляющая цвести всю душу изнутри. Слишком ласковый и возвышенный для простого человека. Не просто согревающий, а топящий лëд тоски озорным блеском тëмных глаз.       Предел мечтаний для любого и любой, но выбирающий неизменно руки Ли Хисына.       Бархатистый смех разрывает безмолвие ночи, когда неожиданно крупная волна мочит почти высохшие ноги до колена. Сону вздрагивает, но его веселья лëгкая прохлада никак не уменьшает. Раззадоривает, снова ступни от песка коричневатого отрывая, чтобы схватить покрепче за руку и дальше на волны веселья утянуть.       Глубоко на песчаном дне лежит одиноко морская звезда, растянутая по низу немного небрежно. Еë жалкие пять ударов сердца в минуту — совсем ничто по сравнению с совсем уж отчаянным сердцебиением бегущих слегка неуклюже по берегу юношей.       Сцеплëнные в крепкий замок пальцы лижет воздух, нежно обводит каждый миллиметр эпидермы своим холодным дыханием. Вот только на душе всë равно тепло остаëтся.