MDMA

Мне хотелось рассыпаться пылью. Исчезнуть в каком-нибудь происшествии. Я засмотрелся на девушку в торговом центре, что читала какую-то старую книжку в тёмно-коричневой обложке. Я сидел напротив неё в метрах десяти и поймал себя на мысли, что я бы, на её месте, непременно почувствовал бы столь тяжёлый взгляд на своих плечах. Отвернулся. Встал. Чувствовал себя странно. В горле пересохло и хотелось спать. Я направился в... Не знаю, я просто пошёл куда-то. Мимо меня прошёл некто, на ком мой взгляд решил задержаться: белый свитшот, красные джинсы, чёрные ранстары — он выглядел весело. Обнял бы его, но я явно не человек, горящий желанием получить по шее от незнакомца. Его захотелось придушить, от чего — не знаю сам. Меня бесили эти внезапные противоречивые желания, кои я испытывал сегодня по отношению к людям. Четверг — явно не мой день. Хочется опустошить бутылку боржоми и расплакаться в каком-нибудь закутке. Возможно, я слишком много на себя беру, но отнюдь, это не отменяет моего интереса вляпаться во что-то неизвестное, расхаживающее сейчас в красных джинсах. Всё происходящее ощущалось чем-то странным. Чем-то мыльным и, возможно, холодным. Внезапно потемнело в глазах. Мой мозг мгновенно сгенерировал мысль – такую странную, приправленную отчаянием. Я подбежал (на самом деле еле быстро добрёл до того парня в ранстарах). Коснулся замёрзшими пальцами белого плеча и закрыл глаза прежде, чем увидел бы чужое недоумение (так я подумал). — Мне нужна помощь, — сорвалось с моих губ прежде, чем до слуха донеслось бы чужое негодование. — Буду благодарен, если вы не пошлёте меня по всем известному адресу и вызовите такси до дома. Пойму, если вы, всё же, пошлёте меня и оставите на произвол судьбы, — глаз я так и не открыл. Какого было моё удивление, когда до слуха не донёсся мой любимый адрес, а вместо него я услышал хриплое: — Вам плохо? Очень хорошо. — Нет, всего-лишь хочу боржоми, — глаза я всё же открыл. Я стоял слишком близко к тому, кого хотел придушить минуту назад, пускай даже и необоснованно. Незнакомец вопросительно выгнул бровь и выглядел так, будто я неистовую херню сморозил (так оно, конечно, и было) Но, конечно же, мой пьяный мозг так не считал. Ах да, мне стоило бы упомянуть тот факт, что я был немного нетрезв (да что ты?), от чего объясняется моё желание опустошить бутылку боржоми и немного поплакать. Этим объясняется и то, почему я так долго пялился на какую-то девушку. — Так что насчёт такси? — Поинтересовался я чуть пошатываясь. Моё состояние оставляло желать лучшего и, отчего-то хотелось рассмеяться, но больше этого хотелось оказаться дома в тёплой постели. Мне было трудно трезво оценить состояние своей речи на данный момент и понять, насколько внятно я говорю. Я не заморачивался и, кажется, бредил. Ценитель конверов скептически с около минуты обводил меня взглядом. Он как-то эмоционально давил на меня этим, несмотря на то, что в состоянии лёгкого (ага, лёгкого) алкогольного опьянения я не обращаю внимание на подобного рода реакции со стороны. Обычно не обращаю. — Я отвезу вас, пойдёмте, — на выдохе сказал парень и, взяв меня за локоть повёл в сторону, по всей видимости, выхода из ТЦ. — Да мне крупно повезло встретить тебя, парень! — Вопил я ему на ухо заплетающимся языком, пока заплетающимися ногами ковылял за ним. — Хээй, если ты оставишь мне свой номер! Когда протрезвею, я обязательно угощу тебя чем-нибудь! Всю дорогу до дома я выливал на крашеный блонд моего добродетеля несусветную херню, льющуюся из моих уст. Я был так рад его встретить, что рассказал ему всю подноготную своей никчёмной жизни (не всю, конечно же). Он ничего не говорил мне, не отвечал, когда в моём длинном монологе проскакивали короткие вопросы, адресованные ему. Он лишь поинтересовался, не будет ли у меня проблем с моими домашними, когда они увидят меня в таком состоянии. Тогда я ответил ему, что живу совершенно один. Даже никакой несчастной кошки у меня нет. Мне было интересно видеть на его лице реакцию на некоторые мои слова, но в глазах был блюр и я не мог различать его эмоции. Мы приехали довольно быстро, как мне показалось. Ценитель конверсов довёл меня до самой двери квартиры, за что я был ему очень благодарен. Не помню, что было дальше и как я уснул. Не помню момент, когда он покинул мой дом, но очень надеялся, что всё таки он не забыл оставить мне свой номер. Меня одолела тоска зелёная и в этих мыслях моё сознание покинуло тело. Проснулся я в своей кровати не знаю через сколько часов. Почему-то я был без футболки. Дикая жажда поборола моё желание ещё немножко полежать, поэтому я побрёл на кухню с целью опустошить все ёмкости с водой. В момент, когда я опустошал вторую бутылку боржоми, за моей спиной послышался чей-то голос, от чего я подавился. Немного прокашлявшись, я повернулся корпусом к столу, за которым никто не сидел. Мне стало не по себе. Я так явно ощущал чьё-то присутствие, что на секунду меня охватила паника. Холодок пробежался по моей спине, не прикрытой тканью, поэтому я побрёл в свою спальню, чтобы завернуться во что-нибудь тёплое. Я сел на кровать и минут пятнадцать рассматривал фикус у стены. Что-то было не так, я это чувствовал, но что именно понять не мог. Я закрыл глаза и через секунду услышал хруст стекла под чьими-то ногами. Я распахнул веки и увидел парня из торгового центра, стоящего в дверном проёме моей спальни. На полу сверкали кристалические осколки. Он был босым. Он сделал шаг. По его стопам стекали брусничные капельки крови и окрашивали стекло в бордовый. В ушах стоял такой шум, словно я находился под толщей воды. Я ничего не понимал. С каждым шагом этого парня моё сердце билось быстрее, а воздуха катастрофически не хватало, но вместе с тем я чувствовал какое-то странное облегчение. Он подошёл к краю кровати и опустился передо мной на колени. Должно быть больно. — Хэй, ты что, фокусник? Как ты вошёл? — Спросил я ,улыбаясь и кладя руку на его белое плечо. Я услышал, как разбивается ваза в стороне и резко обернулся. Так же резко меня пронзила головная боль и я приложил к ней ладонь, поворачиваясь обратно и чуть покачиваясь. — Что происходит? На мои щёки легли его холодные ладони. Он нежно оглаживал мою бледную кожу и что-то говорил. — Ай, подожди, — я отмахнулся от его всеобъемлющих рук. Из-за шума в ушах я ничего не слышал. Я бросил взгляд за его плечи и обнаружил, что осколков на полу больше не было. Сквозь толщу воды, из которой меня словно вырвали, когда повалили на постель, я слышал набатом отбивающие звуки своего имени. ФеликсФеликсФеликсФеликсФеликс Феликс — Ты слышишь меня? Я себя не слышу. Я чувствовал, как распадался на атомы. Физически ощущал свое неприсутствие в этой комнате (в этом мире). По моим щекам поползли мокрые дорожки. Он аккуратно стирал их с моего лица и продолжал пытаться до меня достучаться. — Хёнджин...— мой голос дрогнул. Заскрипел как старая кровать. Я хотел дышать. Мне захотелось прикоснуться к нему, обнять, но в моих руках он был фантомным. Я мог лишь смотреть. ФеликсФеликсФеликсФеликс Феликс Феликс — Прими лекарства. — Но я не хочу. ФеликсФеликсФеликс Феликс Феликс Феликс — Нужно, солнце, — Хёнджин тепло обвил моё несуществующее тело руками и я задрожал, как осиновый лист. ФеликсФеликс Феликс Феликс Феликс Феликс — Тебе нужно выпить их. Последний раз, обещаю. — Ты всегда так говоришь,— тихо плача, я царапал его спину сквозь белую ткань и почему-то так надеялся оставить на ней следы. Я ничего не понимал. Феликс Феликс Феликс Феликс Феликс Феликс

***

Я очнулся через (да хуй вообще знает) и где-то (хуй знает где). Я приподнялся на постели и понял, что нахожусь в ненавистной палате. Мой рассудок всё ещё был несколько помутнён и я ужасно хотел есть. Мне приснилось (а может это было наяву?), что я был в нашей квартире, что я был с ним... — Джинни... Я опустил голову. От худых коленей отскакивали капельки холодных слёз. Мне было грустно от того, что ко мне медленно возвращалось осознание того, что происходит. Шум в ушах поутих и я стал чётко различать звуки, доносящиеся через щёлку приоткрытой двери. Там был Хёнджин. Он разговаривал с врачами. Я резко поднялся с постели, почувствовал головную боль. Подбежал (еле добрёл) до белой двери и схватился за Хёнджина. За рукав его яркой футболки, чему я был удивлён. Он никогда не носил такие яркие вещи. Я назвал его имя. Врачи засуетились. Видимо, мой подъём не входил в их стерильные планы. Один из них попытался меня оттащить обратно, но я вцепился в своего и ни в какую не хотел отпускать. Я не мог. Физически не мог. Я расслышал, как он, легонько придерживая меня за спину, что-то говорил им и, прижав мою голову к своей груди, нежно поглаживал. — Почему я всё ещё здесь, Хёнджин, почему? — Я сотрясался в бесшумных рыданиях, в то время как он опалял моё ухо своим горячим дыханием, шепча мне слова успокоения. — Почему мы не можем вернуться домой? Хёнджин... — я цеплялся за его имя, как за спасательный круг. На автомате постоянно проговаривал его, не осознавая этого, не помня причину этому. — Я хочу домой... — мой голос звучал совсем надломленно. Он и был в сущности таковым. — Потерпи немного. Мы вернёмся, Ликси, обещаю. Обжигающаяя ложь Неведомо сколько они простояли вот так в обнимку посреди ослепительного коридора. Неведомо сколько раз с искусных губ Феликса слетело имя из семи букв. Оно как мантра. Успокаивало. Он больше не плакал. Вдыхал аромат любимого тела и водил носом по шее, от чего-то холодной. В мгновение, когда Феликс совсем расслабился, он почувствовал укол в шее. Почувствовал, как прозрачная жидкость вливается в его тело. Он нервно зашевелился. — Тихо, тихо, малыш, всё хорошо. Я же здесь, рядом, чувствуешь? — Хёнджин прижимал его одной рукой к себе, а второй вводил препарат в организм его эфемерного мальчика. Ему было плохо. Он слышал, как собственное сердце осыпается осколками на рёбрах. Он держал самое дорогое в своих сильных руках, которые в мгновение ослабли. Он понимал, что поступает правильно, понимал, что обещал подарить освобождение своими руками, но принять этого никак не мог. — Джинни...— блондин отключался. Силы покинули тело и он медленно сползал по телу Хёнджина вниз. Хван осел вместе с ним на пол, продолжая крепко прижимать его к себе. И если бы Феликс был в сознании, если бы посмотрел на Хёнджина со стороны глазами врача, стоящего у противоположной от них стены, то увидел бы как тот сокрушается над ним, безвольно лежащим на его груди. Как он дрожит похлеще Феликса во все его приступы. Как захлёбывается в своих слезах. Увидел бы, с какой силой он вжимает его в собственное тело, в котором сердце биться перестало. Увидел бы на нём чёрную футболку и понял бы, что снова галлюцинировал. Что лекарства перестали действовать.

***

Десятью месяцами ранее

Я проснулся и вмиг почувствовал боль во всём теле. Я лежал на груди Хёнджина, и когда он понял, что я больше не сплю, чуть приподнялся со мной и убрал прядку волос с моих глаз. Я сел рядом с ним и надломленно улыбнулся. — Ты пил вчера. Зачем? — Спрашивает брюнет с такой болью в голосе, что сердце Ликса сжимается от чувства вины. — Употребление алкоголя крайне негативно скажется на вашем организме, в данной ситуации. Он ускорит необратимый процесс, которому, вы уже понимаете, суждено случится. Современная медицина пока ещё не способна решать проблемы на таком уровне. Мы пропишем вам препараты, которые смогут оттянуть день, о котором мне очень тяжело вам сообщать. — Сколько? — Восемнадцать месяцев. Мне жаль. Феликс закусил губу. Смотрел в глаза напротив и тонул в океане скорби. Тихое «прости» — всё, что он способен выдавить из своего изрезанного горла. Хёнджин притянул меня к себе и крепко обнял. Мы просидели так часа три по моим ощущениям, хотя им я бы не советовал доверять. Чувство времени и пространства с каждым месяцем всё азартнее играли со мной в покер, уже заранее зная, что раш мне не светит. — Обещай мне, Хёнджин, — от этих слов брюнету уже не по себе. — Когда придёт время...— его голос сорвался и Хван притянул его обратно к себе. — Когда я перестану понимать, перестану ощущать реальность... Я принял это, этого больше не боюсь, — Хёнджин задыхается от его слов. Хочется отмотать время назад, чтобы с губ Феликса никогда не слетало подобного.— Я принял то, что забуду весь этот мир, себя забуду, но Хёнджин... — тот вздохнул и поднял глаза к потолку. — Тебя забывать я не хочу. Громом среди ясного неба на Хвана навалилось осознание того, что у него просит его мальчик. Его маленький любимый мальчик. — Нет, — хрусталь по глотке рассыпается. — Неет, Как я могу? — Протягивает он и чуть ли не воет. Если Ликс сможет протянуть нить своей жизни на несколько дней дальше, то Хёнджин будет с ним. Будет рядом, в каком бы состоянии он не находился. Пожалуйстапожалуйста пожалуйста — Прошу тебя. Я не хочу, чтобы ты жил с осознанием того, что тот, кого ты больше жизни любил, был не в состоянии даже имени твоего вспомнить. Пожалуйста пожалуйста пожалуйста — Сделай это для меня, — Феликс солёными губами проводит по веску Хёнджина. Мягко целует, всю сохранившуюся нежность передаёт. Хёнджин соглашается лишь через месяц, когда Феликс в истеричном припадке чуть не перерезал себе глотку. В тот вечер он пришёл домой и увидел своё солнце сидящем на кафельной плитке с окровавленным запястьем и коленками в стеклянной крошке. Хёнджин проклинал весь мир за несправедливость и себя в первую очередь, что не в состоянии свой собственный мир сохранить, в безопасности оставить. Проклинает за то, что не познакомился с ним раньше, не спас от кошмарной участи, людей, которым в аду за содеянное не один век гореть. Феликс стал жертвой запрещённой в государстве группировки, специализирующейся на психотропных веществах: их изготовлению, тестированию и распространению. Феликс попал под второй пункт. На нём тестировали тяжёлые наркотики. Подопытным кроликом в их лагере он пробыл два месяц. Два. Два месяца, что горячим свинцом выжжены на всём теле, внутри него. На каждом органе. На сердце. На сердце, бьющимся последние месяцы лишь благодаря парню, которого он случайно встретил в торговом центре. Парню, который довезя до дома, заметил на ноге разувающегося незнакомца браслет с эмблемой психоневрологического диспансера. И в тот момент в голове завыла сирена.

***

Хёнджин не знает сколько он просидел на холодном полу с бездыханным более телом в попытках угомонить кровоточащую душу. Вокруг него столпотворились врачи. Некоторые из них сидели с ним на полу, на некотором расстоянии, чтобы дышать было проще. А проще уже не будет. Феликс оставил его с астмой на всю оставшуюся жизнь. Медсёстры, стоявшие у стены в конце коридора надрывались в рыданиях, но не позволяли им выйти наружу. Не позволяли Хёнджину услышать их, не хотели кинжалом по открытой ране водить. Этого мальчика они пытались спасти отчаянее всех остальных пациентов. Этого юношу с золотыми волосами и огромной душой, в которую всё прогнившее человечество разом плюнуло. Не спасли. Хёнджин не чувствует тело Феликса на себе — оно растворилось в его руках. Он чувствует, что сам начинает бредить, иначе как объяснить то, что уже который час он слышит отбивающееся от барабанных перепонок «спасибо» — последние, что смог сказать ему Феликс. А Хёнджин не понимает, почему так больно резануло по сердцу одно лишь маленькое слово. Феликс ему кинжал в руки всучил, изо дня в день шептал «давай», улыбался так, словно не его в жертву этому миру принесли, не он через ад на земле прошёл. Прошёл и выжил. Хоть жизнь в таком состоянии невыносимо проживать... Он сдержал своё обещание. Хёнджин подарил ему освобождение. За холодную ладошку взял и через мост к лучшему миру перевёл. Хёнджин сдержал одно обещание. Должен сдержать и второе. — Когда меня не станет... — Не говори об этом, молю. — Продолжай жить. Живи так, будто меня никогда не было. Выбей цветы на своих шрамах и продолжай путь без меня. Иди, Джинни. Ты должен. «Не ради меня, ради себя» Хёнджин открывает красные глаза. Слышит как врачи что-то говорят: его мальчика забрать хотят. Он собирает свой рассудок по крупицам и, передав Феликса специалистам, уходит в уборную. Открывает кран с холодной водой и обжигает своё лицо низкой температурой. Он умывается минут десять и пытается прийти в себя. Кожу с лица чуть ли не сдирает и оперевшись о раковину, прокручивает кран. Он тяжело дышит, смотрит на своё отражение напротив. Прокручивает в голове все их последние диалоги и каждый раз умирает. ХёнджинХёнджинХёнджин Он имя сменит. Не сможет больше его слышать. А как прикажете жить, когда внутренний зверёк, краем уха услышав обращение к себе, целое мгновение теплит надежду обернуться и увидеть родное лицо? Губы, с которых оно так правильно слетало, глаза в которые больше никогда не посмотрит... Хёнджин умирает. Каждый день без него умирает, но умереть так и не может. Он обещал. Чёртово слово дал. Каждый, мать его, день напоминает себе об этом и каждый раз себя из собственноручно вырытой могилы вытаскивает. Ему хочется рассыпаться пылью

Исчезнуть в каком нибудь

происшествии. Но он будет продолжать пытаться. Выбьет на кошмарных шрамах, покрывающих всё тело розы и будет жить ради мысли о нём. О его солнечном мальчике с самой красивой улыбкой на свете.