Пока ты смотришь

Особых проблем с учебой у Сукуны никогда не было – но вот заканчиваются летние каникулы, наступает пятый курс… и уже в первую гребаную неделю их заваливают домашними заданиями по самую макушку, а каждый из учителей норовит прочитать однообразную, скучную лекцию о важности СОВ. Вот какого хуя? До этих ебучих СОВ еще год! Выдохнуть-то можно, а?! Так что эссе по зельеварению он игнорирует до последнего – просто из принципа. Хуевые, правда, принципы, раз писать его все равно нужно. Бля. Конечно, на звание большого задрота Сукуна не претендует – но начинать год с хуевых оценок и отнятых баллов все же не хочется. Начинать год с разочарованного взгляда Мегуми – не хочется еще сильнее. Не то чтобы последнее важно, но… Черт. Просто, опять же, у Сукуны никогда не было проблем с учебой – и заполучить их на пятом курсе, накануне все те же ебучих СОВ, как-то не тянет. Но еще меньше тянет писать километровое эссе в первую ебаную неделю! Тут для хоть бы просто заново привыкнуть к Хогвартсу, ко всяким движущимся лестницам и исчезающим ступеням – иногда Сукуна задается вопросом, что за нахуй с Основателями вообще было не так, раз они страдали таким дерьмом. Еще в принципе втянуться бы в весь этот учебный ритм, смириться с опять мелькающими по периферии, раздражающими рожами сокурсников, налюбоваться рожей Мегуми… Так. Стоп. Последний пункт вычеркнуть. Этот пункт даже заставляет Сукуну выпрямиться и ошарашенно заморгать, немного приходя в себя. А это еще что была за хуйня?! Но он винит во всем ночь, мозги в кашу и тот факт, что ебаное эссе писать все же приходится. Вот только писаться оно отказывается. Сукуна едва-едва настрочил половину – а мысли то и дело норовят соскользнуть куда-нибудь еще. Какого вообще черта у него выдалось довольно тоскливое лето, на протяжении которого все сильнее тянуло вернуться в Хогвартс, обратно ко всей этой мозгоебле с учебой?! И это вместо того, чтобы радоваться, бля, отсутствию всяких злоебучих эссе! Что с ним не так вообще? Но нет, все лето ни о какой радости речи для Сукуны даже близко не шло. Он сам замечал, как становится все угрюмее, как все чаще – слишком уж часто, даже по собственным меркам – плюется ядом. Ощущал, как собственная тоска становится все ощутимее, как все отчетливее чего-то не хватает, как все сильнее тянет сюда, в Хогвартс, к тому, чего не хватает… …или кого. Вот только, это, конечно же, полнейшая чушь. Конечно же, Мегуми к его тоске не имеет абсолютно никакого отношения. Конечно же, это не из-за него Сукуне так сильно вернуться хотелось. Конечно же. Просто Мегуми изрядно разбавляет его скучную, надоедливую рутину. И эти ехидные, мрачноватые шутки, которые он всегда выдает с непроницаемым лицом и которые абсолютно уморительны; и эти острые, едкие реплики, которые у Мегуми всегда найдутся в ответ на мудацкие реплики Сукуны; и эти его внимательные, пронзительные взгляды, прошибающие Сукуну до самых костей; и эти его острые скулы, и тонкие губы, и узкие, крепкие бедра, и… …и куда-то Сукуну опять не туда несет. Это все ночь. И усталость. И ебучее, чтоб его, эссе. И совсем Сукуна по Мегуми не скучал. С чего бы вообще? За исключением того, что все лето он то и дело ловил себя на мысли о том, чтобы либо пригласить Мегуми в гости, либо самому к нему напроситься. Ну, либо же подначить Юджи, чтобы он пригласил Мегуми – а Сукуна типа и не при делах. Но яиц ни на какой из этих вариантов так и не хватило к тому моменту, когда выяснилось, что Юджи не приглашал к ним Мегуми просто потому, что сам собирался на несколько дней к нему в гости – и Сукуна совершенно, абсолютно не был этим раздражен. И уж тем более – расстроен. В принципе не должен был этому удивляться – не впервые ведь Мегуми во время каникул приглашает Юджи к себе ненадолго. И не было ни единой причины, по которой Сукуна хотел бы все же напроситься к придурку-братцу в компанию. В конце концов, Мегуми ведь его не приглашал – так какое, к чертям, напроситься? Что Сукуна должен был делать? Написать Мегуми и упомянуть, что тоже хочет его увидеть? Выставить себя жалким нытиком? Нет уж! Не собирался Сукуна до подобной херни доходить! …а хотелось до одури. Бля. Не то чтобы в предыдущие годы летом Сукуна о Мегуми не вспоминал или по нему не скучал… ладно, хорошо, да, он скучал, черт возьми! Даже в то время, когда они только познакомились, и Сукуна убеждал себя, будто терпеть его не может – все равно на каникулах по нему скучал. Реальность без перепалок с Мегуми становилась совсем уж унылой. Но в этом году все стало как-то совсем херово. Может, дело в том, что на четвертом кусе они наконец по-настоящему стали друзьями; даже вслух это проговорили после той идиотской ссоры. И, возможно – только возможно, – Сукуна думал, что этим летом все будет иначе. Что этим летом Мегуми вспомнит не только о Юджи, но и о нем, Сукуне… Глупо. Глупо-глупо-глупо. Правда, в какой-то момент самому вспомнилось, как во время все той же ссоры в прошлом году Мегуми упомянул, что думал, будто Сукуна просто терпит его, потому что они в одной команде по квиддичу. Такая нелепость! Будто Сукуне вообще было бы хоть какое-то дел до квиддича, если не Мегу… Хм. Неважно. И все же тогда в голове мелькнула мысль – может быть, Мегуми и не подозревает, что Сукуна бы не против к нему в гости приехать? Может быть, Мегуми никогда сам у них не гостил, потому что думал, что Сукуна будет ему не рад? Потому что уж Юджи-то наверняка его приглашал. Пожалуй, если дело и впрямь обстояло так – это даже справедливо, как бы ни горчило от такого осознания; в конце концов, первые годы учебы Мегуми и Сукуна только то и делали, что срались. До того, как на третьем курсе наконец относительно нормально поговорили, и Сукуна пообещал, что прекратит свои попытки вырвать для них победу в матчах по квиддичу обманом – но и после этого ведь все не стало вдруг резко хорошо. Так с чего Мегуми было думать, что на каникулах все станет иначе? Так с чего Мегуми было хотеть проводить и чертово лето также, обмениваясь ядом с Сукуной? И, может быть, чтобы он понял, что ему здесь очень даже рады – в этот раз пригласить Мегуми должен был как раз сам Сукуна?.. Но даже этой мысли не хватило, чтобы на что-то решиться. Нет уж. Приглашать Мегуми к себе в любом случае было уже поздно – вот и удобное оправдание появилось, бля, – и Сукуна все еще не собирался выставлять себя совсем уж жалким и нуждающимся, напрашиваясь сам. А что, если бы Мегуми ему отказал? А что, если бы Мегуми согласился, приехал к ним сам или пригласил Сукуну к себе – но только из вежливости? Только из жалости?.. Даже мысли об этом неприятно сжимали нутро, сдавливали внутренности в сильной, костедробильной хватке – и Сукуна прятался от них за все разгорающейся злостью, за попытками в самообман. Да отлично проведет лето и безо всяких там Фушигуро Мегуми, ха! Вот только лето выдалось хуевым. Скрашивал его только их обмен письмами – в какой-то момент Сукуна даже думал перестать отвечать, потому что не так уж ему эти письма от Мегуми и нужны… вот только они были нужны. И он каждого ждал с нетерпением. И на каждое отвечал тут же, хоть и говорил себе выждать хоть, черт возьми, немного. Это лето стало первым, когда у них завязалась полноценная переписка – что, вроде как, довольно круто… Вот только Сукуна – жадный. Вот только Сукуна так и существовал все лето – от одного письма до другого. Вот только Сукуне этого все еще было мало. Так катастрофически, пиздецки мало. Но вот учебный год все же начался – наконец-то – и Сукуна, кажется, вдохнуть смог только, когда вновь увидел Мегуми. И тут же почувствовал, что дышать не может, на него глядя. И теперь Мегуми опять рядом. Вроде бы, не изменившийся как-то фундаментально – но немного вытянувшийся, окрепший, еще сильнее заострившийся взглядами, скулами, ключицами, изредка едва выглядывающими из-за ворота мантии. Такой, что теперь от него, по какой бы то ни было причине, еще сложнее отвести взгляд. Еще сложнее рядом с ним дышать – но без него дышать вовсе невозможно. Раздражает. И Сукуна предпочел бы проводить все дни, рассекая бок о бок с Мегуми воздух на метлах и беззлобно его подначивая, втягивая в дружеские перепалки – но гребаная учеба. А еще тот факт, что Сукуна – не единственная составляющая жизни Мегуми, у него тоже есть учеба, а еще Юджи с Кугисаки и Годжо. Сукуна понимает. Но в то же время что-то внутри него испуганно сжимается при мысли о том, что Мегуми легко мог бы вычеркнуть его из своей жизни – и абсолютно ничего не потерял бы. Тогда как Сукуна, кажется, потерял бы все. Он заставляет себя встряхнуться. Идиотизм какой. Это все ночь-усталость-эссе. Нахмурившись и раздраженно передернув плечами, он пытается выбросить из головы лишнее – не то чтобы Мегуми хоть сколько-то лишнее, просто… ему нужно на ебучем эссе сосредоточиться! Но в этот момент Сукуна вдруг слышит неподалеку от себя приглушенные шаги. И замирает. По одному лишь звуку этих шагов он легко может узнать их владельца – и это заставляет его резко вскинуть голову. Чтобы тут же вмазаться в Мегуми – вроде бы, ожидаемо, а все равно ударом под дых. Мысли что, материальны? – оторопел думает Сукуна, нелепо на него пялясь. Он так много думал о Мегуми, что призвал его силой мысли? Это, конечно, абсолютная чушь, уставший мозг Сукуны продолжает всякую херню думать – но внутри от одного только вида Мегуми уже растекается тепло. Растекается почему-то лишь интенсивнее, когда Мегуми таким знакомо-невозмутимым жестом вскидывает бровь и хмыкает: – Так вот, куда бы пропал. …еще и заметил, что Сукуны нет в спальне. Ну это немножко контрольный. Когда спустя еще несколько секунд непроницаемой тишины бровь Мегуми приподнимается еще чуть выше, уже вопросительно и немного недоумевающе – Сукуна понимает, что так и продолжал на него оторопело пялиться, как придурок, вместо того чтобы хоть что-то ответить. Так что он немного неловко откашливается и говорит голосом чуть более хриплым, чем тот должен быть. Это Сукуна тоже списывает на ночь. И усталость. И ебаное эссе. – Эссе, – коротко постукивает он пальцем по пергаменту на столе, рвано озвучивая последний пункт, и Мегуми понимающе мычит – на что Сукуна беззлобно закатывает глаза и ворчит уже, к счастью, куда более связно: – Но ты, конечно, давно его сделал. – У меня нет привычки с таким затягивать, – легко пожимает плечами Мегуми. Ну да. Так и есть. – Задрот, – мягко поддразнивает Сукуна в ответ. Хотя, на самом деле, это не совсем справедливо – да, с домашними заданиями Мегуми не затягивает, оценки у него отличные, но и за книгами целыми днями он никогда не сидит. Всегда на несколько шагов дальше, на несколько уровней выше, чем все на его курсе. И если раньше это Сукуну поражало… то, ну, что ж. Это все еще его поражает – просто теперь он чуть лучше понимает, откуда это берется. Дело не только в таланте Мегуми и в его трудолюбии – неоспоримых, безусловно. И все же. Не только. Но вместо того, чтобы оспорить слова Сукуны – Мегуми лишь невозмутимо парирует: – И горжусь этим, – а пока Сукуна приглушенно фыркает, он продолжает: – Может, тебе нужна помощь? Сукуна уже хочет отмахнуться – он, конечно, идиот, но все же не совсем тупой, с одним-то эссе может справиться. Даже нельзя сказать, что оно слишком уж сложное – нудное и длинное, да, но не сложное. Тут бесит просто сам факт того, что писать его приходится в первую. Гребаную. Неделю. Но затем его мозг, немного пришедший в себя и наконец начавший кое-как работать – начинает замечать детали. Уличная мантия на плечах Мегуми; тот факт, что он выглядит абсолютно собранным и ни капли не сонным; волшебная палочка, которую он рассеянно вертит между пальцами, зачем-то с собой прихватив. Глупая, даже, наверное, наивная часть Сукуны думала, что, может быть, лишь может быть, Мегуми спустился как раз из-за того, что заметил – его нет в спальне… Но нихуя подобного, конечно же. Недавнее тепло внутри тут же заковывает льдом. Сукуна мрачнеет. – А ты разве не слишком занят, чтобы помогать? – бросает он куда грубее, резче, чем планировал. И ощущает, как по собственным губам растекается ухмылка, очень надеясь, что в ней не отражается та горечь, которую Сукуна чувствует, когда добавляет: – Что, опять планируешь весь год провести где угодно, кроме гостиной собственного факультета? – Какие-то проблемы? – холодно бросает и хмурится Мегуми, мрачнея. Тут же уходя в защиту. И от той расслабленности, даже отдаленной мягкости, которой от него веяло считанные секунды назад – не остается и следа; и он вновь становится настороженным, острым, каким когда-то всегда был в присутствии Сукуны. И Сукуна ненавидит это. Ненавидит понимание того, что сам в этом виноват. Ненавидит то, как одной гребаной фразой ему удается заставить Мегуми вновь выглядеть так. Но взгляд опять падает на его уличную мантию – и внутри вспыхивает боль, которую Сукуна тут же прикрывает самым простым для него способом. Злостью. И неконтролируемо выплевывает, не в силах себя остановить: – Ты – моя проблема, Фушигуро. Вали уже, куда шел, и не мешай. Сукуна жалеет о своих словах тут же, как только они вырываются из его идиотского рта. Тут же, стоит увидеть, как Мегуми от его слов отшатывается так, будто Сукуна его ударил – ощущает, как моментально гаснет злость, будто затушенная мощным агуаменти вспышка огня. И остается лишь пепел и дым. И ярость сменяется виной, легким отчаянием, сожалением о том, что у него нет гребаного маховика времени, лишь бы вернуться назад и самому себе врезать до того, как он всю эту хуйню скажет… Впрочем, Сукуна мог бы врезать себе и сейчас – вот только это нихрена не исправит. Потому что вспышку боли в своих глазах, которая мощно прошибает Сукуне грудину – Мегуми уже быстро гасит, прячет, заставляя свой взгляд стать непроницаемым, а сам превращается в концентрат холода, в глыбу льда, с гребаный айсберг. Так же холодно отвечая: – Отлично. Тогда избавлю тебя от проблем и наконец свалю, – и, хотя голос его звучит спокойно и ровном – Сукуне мерещится яд, Сукуне мерещится боль. И Мегуми уже начинает разворачиваться, а Сукуна с отчаянием думает, что вот так он и уйдет. Жестко и справедливо все обрубив… Но затем Мегуми вдруг добавляет чуть тише, с какой-то эмоцией, пробивающейся сквозь весь этот холод уже отчетливо – но которую Сукуна не может распознать: – Если тебе так хочется начать год с ссоры – не смею мешать. Но участвовать в этом не собираюсь. И окончательно пришибает этим Сукуну. После чего Мегуми действительно разворачивается, поворачиваясь к нему своей стальной, неестественно прямой спиной – и начинает уходить. Уходить… И отчаяние Сукуны впрыгивает куда-то до пика – и пробивает верхний рубеж. Какого хуя из его идиотского рта только что вырвалось вообще? Конечно же, он не считает Мегуми проблемой – да как в принципе его можно проблемой считать?! Конечно же, он не хочет, чтобы Мегуми свалил – да злится-то как раз из-за противоположного, потому что Мегуми все-таки свалит, а Сукуна этого совершенно не хочет! Так какого хуя его идиотский рот озвучивает ровно противоположное тому, что Сукуна на самом деле думает?! Какого хуя рядом с Мегуми это случается настолько часто – хотя Сукуне казалось, что ему теперь лучше удается такие порывы останавливать; прикусывать язык до того, как из идиотского рта вырвется чушь, которой он даже, черт возьми, не думает. Казалось, что теперь это лучше удается хотя бы потому, что они сейчас куда меньше срутся – вообще почти по-настоящему не срутся, их беззлобные перепалки за яростный обмен ядом уж точно не считаются. А когда оба не рычат друг на друга – то и останавливать себя не от чего. С Мегуми за злостью, ядом и лживой херней, рвущейся изо рта, Сукуна обычно скрывает боль – но он думал, что и эту боль научился лучше терпеть. Думал, что смирился с ней. Конечно же, у Мегуми всегда будут люди, которые ему дороже, чем Сукуна. Которым он доверяет больше, чем Сукуне. И это нормально. Все в порядке. Так почему сейчас, при напоминании об этих людях, о том, что Мегуми предпочтет провести ночь, шатаясь по школе с Юджи и Кугисаки, а не сидя здесь, в гостиной с Сукуной – он опять незаслуженно срывается на Мегуми? Почему Сукуна опять в этой точке, где сам к ссоре их привел – именно так ведь обычно и происходит… Но он летом скучал по Мегуми просто до пиздеца – и больше уже не может этого отрицать. А сам Мегуми по Сукуне, хоть немного?.. С Юджи они ведь и так виделись на каникулах, с Кугисаки наверняка тоже – и все равно, вернувшись в Хогвартс, Мегуми лучше уделит время им, чем… Все! Стоп! Хватит! – резко одергивает себя Сукуна. Начинать год с ссоры – это точно последнее, чего он хочет. После такого Мегуми, конечно же, никогда в жизни не подойдет к нему первым – и будет целиком и полностью прав, потому что совершенно ни в чем сейчас не виноват. Потому что Сукуна набросился на него буквально на ровном месте. И если из-за этой хуйни весь год пойдет наперекосяк, если Сукуна так и продолжит херню творить – а он себя знает и вполне на такое способен, даже если параллельно будет себя ненавидеть… Блядь. Ему нужно все исправить. Не завтра, не позже, потому что, чем дольше он будет тянуть – тем сильнее осадок останется. Тем выше вероятность, что струсит. Чем выше вероятность, что Мегуми рационально решит – а нахуй ему все это дерьмо? – и пошлет Сукуну тоже нахуй. И будет. Черт возьми. Целиком и полностью прав. Поэтому исправить – или хотя бы попытаться – все нужно сейчас. Нельзя оставлять это так. Нельзя одной идиотской вспышкой хер знает чего, вызванного пониманием, куда именно Мегуми идет – похерить весь их прогресс, все то, чего они достигли с тех пор, как стали друзьями. Нельзя все похерить только потому, что Сукуна – гребаный еблан… – …я еблан, – будто со стороны слышит Сукуна собственный голос, сиплый и отчаянный – ну да и похеру сейчас, похеру, как он звучит; и Мегуми не поворачивается к нему вновь, но хотя бы останавливается, так что Сукуна, пользуясь моментом, принимается частить: – Я просто устал, и это гребаное эссе… – но он тут же сам себя останавливает, морщится. – Я оправдываюсь, – выплевывает Сукуна с отвращением к самому себе – но тут же заталкивает это ощущение поглубже, лишь бы Мегуми не подумал, что это отвращение направлено на него, и произносит уже более тихим голосом, так искренне, как только способен. – Прости. И замирает. Он знает, что это ебаное «прости» тоже нихуя не исправит – но в душе не имеет, что еще сказать-то, блядь. Несколько секунд Сукуна отчаянно ждет, боясь даже вдохнуть, чтобы какую-нибудь реакцию Мегуми не упустить; боясь того, что гребаных извинений пиздецки недостаточно; боясь того, что он все же уйдет, так и не обернувшись… Но плечи Мегуми вздымаются и опадают, когда он шумно вдыхает и выдыхает. После чего все же оборачивается. И взгляд его тут же становится мягче, и вековые льды начинают таять, и часть напряжения уходит из его плеч – и Сукуна с благоговением наблюдает за этим, с облегчением выдыхая. Зная, что это значит – пусть он пиздецки облажался. Но все-таки ничего не сломал. Наверное, Сукуну никогда не перестанет поражать это – то, как легко Мегуми мудачизм ему прощает, стоит просто признать свою вину. Это ведь так пиздецки незаслуженно. И так сильно хочется, чтобы Мегуми в принципе не приходилось ничего прощать. Но получается… То, что получается. – Может, тебе все же нужна помощь? – спрашивает Мегуми так, будто и не повел себя только что Сукуна как абсолютнейший ублюдок, будто просто продолжает прерванную беседу – и Сукуна немного рвано выдыхает, возвращая себе хоть какой-то контроль. Прогоняя остатки отчаяния и страха, он отмахивается так невозмутимо и спокойно, как только возможно: – Да не. Разберусь как-нибудь. Иди уже. И скажи моему братцу, что он может пойти нахуй. Вроде, теоретически – по смыслу он говорит то же самое, что сказал до этого. Но слова совсем другие. Но интонации совсем другие, даже шутливы к концу фразы. И реакция, соответственно – тоже другая. – Я передам ему твой большой и теплый братский привет, – невозмутимо отвечает Мегуми, вновь вздергивая бровь – и Сукуна фыркает. И все вновь возвращается к тому, как у них бывает обычно – как у них стало теперь. К беззлобному, легкому, мягко-насмешливому. И Сукуна опять вспоминает, как на самом деле это много, как это прекрасно – и как пиздецки просто и страшно это проебать, если быть мудаком. Вспоминает, как у них было раньше, когда они только срались – и как это было пиздецово. К такому возвращаться уж точно не хочется. А Мегуми ведь даже никогда не требует от Сукуны, чтобы он был кем-то другим. Не требует от него становиться лучше, мягче, в принципе ничего не требует – вместо этого принимает таким, какой есть, со всей колкостью, ядом и мудачизмом. И все же никогда не дает спуску, если Сукуну заносит. Всегда одергивает и прямо на это указывает, когда такое происходит, с силой во взгляде и едкой жесткостью в словах противостоя его ебланским защитным реакциям. Но все еще – ничего не требует. Всего-то и ждет – прямого признания вины. Едва ли это когда-нибудь перестанет Сукуну восхищать и поражать. И это – одна из многочисленных причин, почему из-за Мегуми самому хочется лучше быть. Первая и основная причина – сам Мегуми. Сукуне кажется, что рядом с ним он и впрямь становится лучшей версией себя, хотя даже не думал, что такое возможно… ну, за исключением тех случаев, когда, как сегодня, наружу выбирается его внутренний мудак в попытке от черт знает чего защититься. Дерьмо. И теперь, когда Мегуми вновь разворачивается, чтобы уйти – Сукуна уже не останавливает его. Что-то внутри все же больно царапается при мысли о том, что Мегуми опять выбирает Кугисаки и Юджи даже вместо гребаного сна – и уж тем более вместо компании самого Сукуны. Но это нормально. В этот раз боль удается стерпеть. Может, Сукуна с Мегуми и стали друзьями – но Сукуна, наверное, никогда не сможет стать ему таким другом, как эти двое. Наверное, Мегуми никогда не научится так ему доверять. В этом Сукуна винить может только самого себя. Но все же, когда Мегуми уже готов выскользнуть из портретного проема – Сукуна слышит, как из собственного рта вырывается хриплое: – Ты не проблема. Потому что вдруг кажется невероятно важным, чтобы Мегуми знал. И на самом деле, Сукуна хотел бы сказать больше: что Мегуми в принципе не может быть проблемой, что Мегуми – лучшее, что в его жизни случалось, что Мегуми… Но на большее Сукуну не хватает, и когда Мегуми притормаживает в дверном проеме, когда поворачивает голову – взгляды их встречаются. Глаза Мегуми – искрящие в полумраке гостиной, горящие ярче, чем тысячи гребаных свечей, и у Сукуны пересыхает в горле, и Сукуна ощущает себя странно, но знакомо завороженным. Эти глаза часто производят на него такой… эффект. Да и весь остальной Мегуми – тоже Что это значит? Да боггарт знает, Сукуна не собирается в этом копаться. А затем Мегуми выдыхает совсем тихо – больше мираж, чем слово, но Сукуна уверен, что точно его слышит: – Надеюсь. После чего Мегуми все же выскальзывает в коридор и закрывает за собой дверной проем. А выходящий из ступора, оторопел моргающий Сукуна хмурится. Почему только надеюсь? Должен быть уверен! Взгляд вновь возвращается к ебучему эссе – и Сукуна с разочарованным стоном откидывается на спинку дивана. Да уж, сконцентрироваться достаточно, чтобы закончить сегодня, у него уже точно не выйдет – ну да и хуй с ним. Собрать бы теперь свои вещи и подняться в спальню, чтобы наконец поспать – вот только… Может, Сукуне и не досталось права бродить по ночному Хогвартсу с Мегуми – это право закреплено за Юджи с Кугисаки. Но он все еще может дождаться Мегуми здесь, в гостиной их факультета, принадлежность к которому Мегуми умеет так профессионально игнорировать, когда захочет. Это глупо, конечно. Но заставить себя уйти Сукуна не может. Вот только он не отлавливает тот момент, когда засыпает прямо там, на диване в гостиной. А просыпается уже утром, когда в окна начинает литься рассвет. И обнаруживает себя бережно укрытым очень знакомой уличной мантией, с аккуратно сложенными в стопку книгами и конспектами, с законченным эссе, которое сам Сукуна точно не заканчивал. За ребрами растекается тепло. Гребаный Фушигуро. А несколько дней спустя история частично повторяется – только в этот раз Сукуна находится в спальне, уже задернув полог своей кровати, когда улавливает знакомые приглушенные, совсем тихие шаги, почти неслышную, но безошибочно узнаваемую для него возню. Наверное, вовсе всего этого и не услышал бы, если бы внутренне не был настолько на Мегуми настроен – до того он тихий. Сукуна тут же мрачнеет. Очевидно, что Мегуми опять собирается свалить – конечно, есть еще уйма причин, по которым он мог бы встать, но инстинкты Сукуны прямо-таки вопят о том, что, да. Все же сваливает. Угрюмо зарывшись лицом в подушку, он сглатывает царапнувшую грудину призрачную боль и стискивает челюсти крепче, чтобы удержаться от каких-либо комментариев, чтобы опять какую хуйню не ляпнуть и опять все к чертям не испортить. У него же в этом талант, хули. И нет, Сукуна не дуется. Вообще. Абсолютно. Ну да, Мегуми в очередной раз выбирает Юджи с Кугисаки – ну и ладно. Ну и отлично. Ничего нового. И совершенно Сукуна им не завидует – за исключением того, что завидует просто до одури. Блядь. Но он лишь зарывается носом в подушку сильнее – самое время ему научиться ценить то, что имеет, не требовать большего, стать терпимее, и прочее бла-бла-бла. Хотя, вообще-то, да, так и есть. Ему действительно самое время. Дружба Мегуми – это уже больше, чем он заслуживает, и больше, чем когда-либо рассчитывал получить. Это уже много. Много. Так много. И если немного хочется придушить родного братца за то, что у него есть намного больше – то, ну, они все знают, что Сукуна в любом случае ничего не сделает. Но помечтать-то можно, а?! Тем более, помечтать под звуки шагов Мегуми, который как раз наверняка собирается с этим самым братцем встретиться, чтобы всю ночь хер знает где шататься с ним и Кугисаки. Должен же Сукуна хоть как-то себя, такого бедного-несчастного, порадовать и утешить! Но затем, когда он уже ощущает себя готовым завопить в подушку – все, что угодно, лишь бы не сорваться на Мегуми, – то вдруг слышит, как знакомые шаги затихают где-то совсем рядом с ним. Замирает. А в следующую секунду полог кровати совсем чуть-чуть, на считанные дюймы приоткрывается – ровно настолько, чтобы до Сукуны донесся хриплый шепот Мегуми: – Спишь? Чего? Почему? Разве Мегуми не должен уже спешить на встречу с Юджи и Кугисаки?.. Но, очевидно, пока оторопело застывший Сукуна черт знает сколько времени тупит, пытаясь понять, с чего Мегуми вообще о его существовании вспомнил – тот решает, что он все же спит, потому что полог начинает закрываться… Нет уж! Не дождется! Тут же выйдя из ступора, Сукуна уже сам тянется к пологу и резким движением его распахивает – чтобы моментально, безошибочно вмазаться взглядом в глаза Мегуми. Дыхание вышибает. Ох. Сукуна никогда к этому дерьму не привыкнет. В слабом свете люмоса, исходящем от волшебной палочки Мегуми, его волосы знакомо взъерошенные, его черты лица кажутся еще острее и совершеннее обычного, его глаза чернее неба за окном. Ну и как на этом не залипнуть? Но также крохотная, все еще способная мыслить часть сознания Сукуны подсказывает ему, что Мегуми опять одеть в уличную мантию – а значит, он все-таки был прав в своих догадках. Что-то, ярко вспыхнувшее от одного вида Мегуми, от одного взгляда Мегуми, от одного голоса Мегуми и того факта, что Мегуми о нем вспомнил – чуть приглушается отголоском боли, заставляя выйти из ступора. И Сукуна очень, очень старается не поморщиться и никакой хуйни не выдать. – Не сплю, – в конце концов лишь коротко отвечает он. Тоже шепотом. Не из каких-то альтруистичных порывов, конечно, не потому что Сукуне хоть чуточку не похер на то, разбудит он одного из здешних придурков или нет – просто ему не хочется, чтобы кто-то чужой, излишне любопытный и с длинным языком в происходящее влез; не хочется, чтобы кто-то вообще из-за полога выглянул и этим разбил… Момент. Если это можно назвать каким-то существенным моментом, конечно – наверняка только у Сукуны сердце в кадык ломится. По какой бы то ни было причине. И все же, пускай Мегуми потом пойдет шататься по школе с Юджи и Кугисаки – прямо сейчас он позвал Сукуну, говорит с Сукуной, и это не должно ничего значить. Вот только оно значит. – Эм… – немного растерянно тянет Мегуми, видимо, действительно решивший, что Сукуна спит – а затем вдруг зарывается пальцами свободной руки в волосы, во второй принимаясь вертеть волшебную палочку. Сукуна хмурится. Очень редко Мегуми нервничает настолько, чтобы как-либо выказывает это внешне, но за годы знакомства Сукуна все же научился отлавливать крохотные жесты, которые на это указывают – а тут сразу два признака, и палочка, и волосы. Грудину начинает сжимать беспокойством, которое окончательно перекрывает все остальное. И яркое, и болезненное. Он уже хочет спросить, не случилось ли чего-то, даже рот открывает – но Мегуми успевает первым, шепча: – Я тут под Хогвартсу побродить собрался, подумал… Не хочешь со мной? – и хотя звучит он привычно спокойно – по тому, как Мегуми раз-другой едва уловимо сбивается, по едва уловимым ноткам в его голосе Сукуна может понять, что, да, кажется, и впрямь нервничает. Хотя это и не имеет никакого ебаного смысла. Как и фраза Мегуми не имеет никакого ебаного смысла. На секунду-другую в голове воцаряется полный вакуум, пока Сукуна, изрядно охерев, на Мегуми смотрит и почти может услышать, как скрипят шестеренки в собственном мозгу. Ему же не послышалось? А может, он и впрямь успел уснуть и теперь просто видит сон? Не может же быть, чтобы Мегуми… – Ладно, это было глупо, – тем временем морщится Мегуми, когда Сукуна, очевидно, опять слишком долго тупит и молчит. – Просто в прошлый раз ты так отреагировал, и я решил… забудь. Напоследок Мегуми морщится и уже явно готовится отступить, делая шаг назад. И это вновь выводит Сукуну из ступора. Изо рта вырывается сиплое: – Только мы вдвоем? Мегуми останавливается. Моргает. – Могу позвать Юджи и Нобару, если хочешь, – ничего не выражающим голосом говорит он – и Сукуна тут же поспешно мотает головой, наверняка выглядя, как придурок, ну да и похуй. Он и есть придурок. Безнадежный придурок. – Нет. Не хочу. – Ладно, – отвечает Мегуми, и в слабом свете люмоса кажется, что он немного смягчается, и сердце Сукуны от этого вида сильнее вмазывается в ребра. – Ладно, – повторяет он оторопелым эхом. Стрекочут воображаемые сверчки. Где-то по краю сознания мелькает мысль, что, видимо, в прошлый раз Сукуна выглядел и вел себя совсем уж жалко, раз Мегуми пожалел его и выбрал в этот раз вместо Юджи и Кугисаки – но вот кого это вообще ебет-то, а? И чего он в принципе летом парился из-за того, что жалким выглядеть будет, если попытается в гости к Мегуми напроситься? Сукуна и есть жалкий, а сейчас понимает, что вполне согласен и на жалость Мегуми, если этой ночью они… Будут вдвоем. В смысле, по Хогвартсу бродить. Ничего такого. Никаких извращенных мыслей! Бля-я-ядь. Но суть остается неизменной – в этот раз Мегуми выбрал его, Сукуну, сам, добровольно, по каким бы то ни было причинам. Звучит так, будто Сукуна и впрямь спит и видит охренительный сон – но если это правда, он предпочтет не просыпаться. Вот только Мегуми – слишком реальный, слишком восхитительный; ни один сон не смог так хорошо его воссоздать. А значит – он действительно выбрал Сукуну. И за ребрами от этой мысли, кажется, появляется крохотное солнце. Теплое и яркое. – Ну так ты собираешься вставать, или?.. – вздернув бровь, флегматично интересуется Мегуми – и Сукуна, осознавший, что в очередной гребаный раз за какие-то считанные минуты в ступор впал – да что за ебаный пиздец! – тут же поспешно вскакивает на ноги. Мегуми в ответ на это хрипловато, коротко смеется – и солнце за ребрами Сукуны вспыхивает ярче. На секунду он задумывается о том, стоит ли переодеваться – но решает, что нехуй на такую ерунду время тратить. Мегуми и так видел его – буквально сейчас видит – а тех спортивках и старой, линялой футболке, в которых Сукуна спит. Так какая, к хуям, разница? Так что он лишь тоже в считанные секунды набрасывает на себя уличную мантию, параллельно впрыгивая в кроссовки и находя свою волшебную палочку – и поворачивается к Мегуми, едва не с гордостью произнося: – Я готов. Тот качает головой, будто поверить не может, что Сукуна такой идиот, – а он и есть идиот, очевидно. Качает головой с намеком на ту раздраженную нежность, которая обычно предназначается Юджи, Кугисаки или Годжо. Кажется, все интенсивнее полыхающее солнце за ребрами Сукуны сегодня либо испепелит его. Либо исцелит. В целом, Сукуну устраивают оба варианта – потому что оба вызваны Мегуми. А затем Мегуми вытягивает руку, берет ладонь Сукуны в свою и отворачивается, направляясь к выходу из спальни и осторожно ведя его за собой. А Сукуна смотрит на их сцепленные руки – и. О. Наверное, это не должно настолько мощно на него действовать, да? Тем не менее – действует. Сердечная мышца в своей истерике уже захлебывается. Когда они оказываются в освещенной гостиной – Мегуми шепчет «нокс», убирая свет с конца палочки, и смотрит назад, на Сукуну. А затем, стоит его взгляду тоже упасть на их сцепленные руки – вдруг притормаживает. Моргает удивленно, будто только теперь осознал, что сделал. – Черт. Э. Прости, если это слишком… – произносит он, начиная хватку на руке Сукуны разжимать – но Сукуна тут же спешно его ладонь перехватывает. Выпаливает: – Не слишком. И осторожно переплетает их пальцы, не дыша, ожидая реакции… …и выдыхая, когда Мегуми вместо того, чтобы руку выдернуть – лишь крепче их пальцы переплетает, бережно сжимая руку Сукуны в своей. Сердце едва не проламывает клетку ребер. Вдох застревает в глотке. И он почти уверен, что прежде, чем Мегуми отворачивается и продолжает идти – замечает короткую улыбку в уголках его губ. Улыбку, за которую Сукуна, в общем-то, все отдал бы – больше, чем все. А она достается ему просто так. Ох. Если так пойдет и дальше – Сукуна уж точно эту ночь не переживет; не переживет эту ночь его оголтело колотящееся сердце. Но определенно ни о чем не пожалеет. Ни сам Сукуна, ни его сердце. А перед выходом из гостиной Мегуми опять останавливается, палочку поднимает. Когда он накладывает сначала на Сукуну, затем на себя какое-то заклинание – Сукуна и не думает возмущаться и сопротивляться. Он безоговорочно доверяет Мегуми. И рад, что теперь сам Мегуми, кажется, это уже знает и не спрашивает, можно ли заклинание на Сукуне использовать – раньше бы точно спросил. Дурацкое солнце в диафрагме уже лижет лучами изнанку. Но от неожиданности Сукуна все же чуть не вздрагивает, когда неприятный холод пробегается по его позвоночнику, растекается под кожей – действие заклинания. И тут же он понимает, что именно это за заклинание. Потому что Мегуми… Вдруг растворяется в воздухе. При этом Сукуна все еще ощущает приятное тепло его мозолистой из-за квиддича руки, да и в целом его присутствие ощущает. И быстро осознает, что если очень, очень хорошо сосредоточится – то может увидеть почти неуловимые колебания в воздухе там, где Мегуми стоит. Но только потому, что знает, где именно и что именно искать. Опустив взгляд на собственную руку, Сукуна понимает, что не видит и ее. Дезиллюминационное. Ну конечно. Пятикурсник, с легкостью накладывающий сильнейшее заклинание, находящееся далеко за пределами школьной программы? Ну, пф-ф, подумаешь. Ничего необычного. По крайней мере, именно с таким видом Мегуми это делает – будто в этом нет совершенно, чтоб его, ничего необычного. Сукуна едва удерживается от того, чтобы закатить глаза… Но потом вспоминает, что его все равно не видно – и все же закатывает. Вот она, причина, почему Сукуна уже не удивляется успехам Мегуми в учебе – поражается, но не удивляется. Мегуми вечно выдает что-нибудь вот такое – но с видом, будто так и нужно, будто каждый гребаный пятикурсник способен без проблем наложить совершенные дезиллюминационные чары. Также Сукуна совершенно не удивился бы, если бы выяснилось, что Мегуми умеет это уже не первый год. И дело здесь, опять же, не только в таланте и трудолюбии Мегуми – которые абсолютно неоспоримы. Дело также в Годжо. Мегуми никогда не рассказывал подробностей, но вскользь как-то упомянул, что именно Годжо был тем, кто нашел его маленького, кто рассказал ему о магии, кто показал ему Хогвартс. Кто взял на себя опеку о нем, ребенке, у которого никого не было. На самом деле, Сукуна к тому моменту и так уже догадывался, что Мегуми с Годжо что-то связывает, что-то, отчетливо отдававшее чем-то теплым и семейным. Сколько бы они ни пытались сделать вид, что им друг на друга плевать – особенно вид пытался делать Мегуми – это всегда проскальзывало так или иначе. Не так-то и просто скрыть, что о ком-то забоишься. А в какой-то момент стало ну совсем уж очевидно, что эти двое друг о друге очень даже заботятся. Также Мегуми упомянул, что к Хогвартсу он привык гораздо раньше, чем в одиннадцать лет, как это бывает с другими учениками. А Сукуна может и без лишних слов, пояснений до кое-чего додуматься. Все-таки Годжо – это Годжо. Как бы он Сукуну ни бесил иногда, но приходится признать, что звание сильнейшего волшебника своего времени прилипло к нему не просто так. За всеми своими придурковатыми шутками, раздражающими улыбками и показательным легкомыслием Годжо действительно силен. А еще – невероятно требователен. Если с курсами помладше это еще не так сильно выражается – все-таки, Годжо может дать какое-то послабление детям, не способным вынести его уровень требований, не совсем уж он мудак, это Сукуна тоже готов признать. Но вот старшекурсники, которые добровольно выбрали его предмет для подготовки к ЖАБА – на его занятиях воют. По Хогвартсу едва не легенды ходят о том, в какого тирана Годжо превращается с теми, кто действительно хочет ЗОТИ освоить; насколько он становится жестким и едким за своими широкими улыбками, насколько прицельно и остро критикует своим показательно-легкомысленным голосом – но, если уж честно, то Сукуна считает, что это вполне справедливо. Все-таки, ЗОТИ – важный предмет, и если уж кто-то добровольно его выбрал… На самом деле, каким бы бесячим Годжо иногда ни был – от его занятий действительно есть толк, хоть и понять это получается далеко не сразу. Все-таки, методы обучения у Годжо… своеобразные. Там, где остальные учителя отнимают баллы – он их добавляет под каким-нибудь идиотскими предлогами: может, например, радостно объявить, что заклинание, наложенное кем-то во время драки, вышло особенно удачным. А там, где остальные учителя, наоборот, могли бы что-то спустить на тормозах – как раз Годжо за своими широкими улыбками иногда становится предельно серьезным: например, если в чьем-нибудь протего есть существенная прореха, а автор заклинания очень легкомысленно к этому отнесся. Тогда он максимально беспечным тоном принимается рассказывать, какими могут быть последствия такой прорехи в реальном бою. И многим перестает хотеться наплевательски к такому относиться. Да и вообще Годжо уделяет теории куда меньше времени, чем практике – обычно просто вскользь говорит прочитать вот то-то и то-то, а еще ненавидит задавать эссе, чего даже не скрывает, громогласно и во всеуслышание ноя о том, что… …мне же потом все это читать! И вообще предпочитает оценивать то, что студенты реально могут сделать, а не то, что они знают на словах. На его уроках, как ни раздражает это признавать – но Сукуна действительно чему-то научился. Так что, если по поводу остальных предметов он еще сомневается, да и вообще толком пока что не задумывался – то точно знает, что выберет ЗОТИ на шестом курсе для изучения на уровне ЖАБА. И к этому не имеет абсолютно никакого отношения то, что его наверняка выберет и Мегуми. Абсолютно. Но суть в том, что Сукуна может только отдаленно представить себе, каково это – расти под началом вот такого сильнейшего волшебника с завышенными требованиями к другим. Для которого те заклинания, изучение которых остальным стоят невероятных усилий – как щелчок пальцами. Превращение спички в иголку на первом курсе заняло у Мегуми секунды три. Это бесило. И восхищало. Но Сукуна понимает, что такие вещи не дались Мегуми просто. Очевидно, Годжо начал обучать его гораздо раньше одиннадцати лет – и то, что Мегуми так многого добился в процессе этого обучения, что выдержал уровень требований сильнейшего, что не сдался, что теперь разбрасывается дезиллюминационными, как очередным люмосом, будто в этом и нет ничего особенного… Это охрененно много говорит не только о таланте и трудолюбии Мегуми. Но о его силе, о его упрямстве и просто о том, что в него, нахрен, сложно поверить. Сукуне бывает пиздецки сложно выдерживать Годжо несколько часов в неделю, во время уроков – а не только выдерживать его изо дня в день, с самого детства, но еще и реально многому у него научиться? Сукуна не особенно верующий. Но Мегуми гребаный бог просто. Тем не менее, вот они, под долбаными, играючи наложенными дезилюминационными – наконец выскальзывают в общий коридор из гостиной. И хотя Сукуна все еще не видит Мегуми, хотя они не могут сейчас говорить, чтобы не попасться – он ощущает тепло его безошибочно узнаваемой ладони, и этого, в общем-то, более чем достаточно, чтобы послушно за ним следовать. Сукуна понятия не имеет, куда Мегуми его ведет. Но не похуй ли? В общем-то, Мегуми может привести его к жерлу вулкана и приказать прыгнуть – Сукуна без вопросов прыгнет. …и это наверное, немного пиздецовая мысль. Но, во-первых, Сукуна безоговорочно уверен, что если бы Мегуми о таком и попросил, то у него были бы и веские причины на это, и какой-то план, который на самом деле не позволил бы Сукуне сдохнуть. А во-вторых… По краю сознания мелькает мысль о том, что Сукуна без проблем за Мегуми и умер бы – и он совершенно точно не думает о том, что за нахуй это значит. По дороге им никто из патрулирующих так и не попадается к тому моменту, когда они оказываются в коридоре, который Сукуна не особенно узнает – это все еще его совершенно не беспокоит. И все же он оглядывается любопытно по сторонам, пытаясь сам понять, нахрена Мегуми сюда его привел. Но затем они вдруг останавливаются перед какой-то каменной то ли горгульей, то ли еще каким-дерьмом, Мегуми что-то бормочет. А горгулья откатывается в сторону, открывая проход О. – Жаль, что я не вижу сейчас выражение твоего лица, – едва слышно фыркает Мегуми. – Наверняка оно очень нелепое. – Нормальное выражение, – бурчит Сукуна в ответ. Отказываясь признавать, что Мегуми наверняка прав, хоть он и сам себя видеть не может. А затем они по очереди залезают в открывшийся тоннель, и когда проход за ними закрывается, Мегуми снимает с них обоих деиллюминационные чары – по позвонкам опять пробегается холод – и вновь шепчет «люмос». И хотя Сукуна действительно не имел ничего против того, чтобы просто следовать за крепкой, надежной рукой Мегуми – вновь увидеть его… Ну нет. У Сукуны никакой сердечный ритм не сбивается, никакое дыхание не перехватывает, какая нелепая чушь. …за исключением того, что да. Еще как сбивается, еще как перехватывает. Но он старательно об этом не думает, когда Мегуми машет головой в сторону прохода и говорит все еще тихо, хотя больше уже не шепча: – Пойдем. Конечно же, Сукуна идет. Где-то по краю мелькает разочарование из-за того, что Мегуми больше не держит его за руку – но и об этом он тоже думать не собирается. – И что, даже не спросишь? – интересуется Мегуми теперь, когда молчать уже больше не нужно. И Сукуна немного оторопело моргает, возвращаясь в реальность. Бросив взгляд на палочку Мегуми, он вспоминает, что и у него тоже есть чертова палочка – которую Сукуна тут же достает и шепчет «люмос», просто на всякий, прежде чем спросить в ответ: – О чем? – О том, куда мы идем, очевидно, – хмыкает Мегуми, и, ладно, это действительно логичный вопрос, который Сукуне и впрямь следовало бы задать. Но… – Я тебе доверяю, – срывается с его губ раньше, чем он успел бы себя остановить. Получается очень честно. До нелепого искренне – настолько, что почти уязвимо. И, вроде, то, что он сейчас сказал, должно быть до пиздеца очевидным – Сукуна же и не скрывал этого, пусть никогда раньше и не говорил прямо. И все равно выходит слишком уж… Просто – слишком. Черт. Да что за хуйня! Сукуна ощущает, как дурацкие уши теплеют. Он уже хочет свести все к шутке – но в этот момент Мегуми бросает на него взгляд и в свете своего люмоса Сукуна может увидеть, как мягко у него сверкают глаза. Все глупые слова, которые мог бы сказать в попытке от собственной искренности сбежать – тут же застревают в горле. Дурное сердце грохочет в грудине. Оу. Ладно, пока Мегуми смотрит так – выставление себя нелепым придурком определенно того стоит, тем более что Сукуна не соврал. Просто неловко такое дерьмо озвучивать, и все равно. Того стоит. Так они и продолжают идти по проходу, тихо переговариваясь, перешучиваясь и беззлобно препираясь, пока наконец не доходят до конца, где Мегуми толкает ведущий вверх люк. И Сукуна, конечно, уже и так догадался, что они идут за пределы Хогвартса – но когда Мегуми пропускает его вперед, и он понимает, что оказывается в помещении, заставленном коробками и с забитыми сладостями полками… – Мы что, в Сладком королевстве? – недоверчиво спрашивает Сукуна у показавшегося следом за ним из прохода Мегуми – и тот пожимает плечами. – Ну да. Фушигуро Мегуми. Вечно полон сюрпризов, сколько бы Сукуна ни был с ним знаком. То дезиллюминационное накладывает проще, чем щелкает пальцами, то в Сладкое королевство через тайный проход проводит прямиком из школы, будто так и надо… Что ж. Пора бы начать принимать подобные вещи, как данность – но хотя Сукуна уже почти не удивляется, он не думает, что как данность воспринимать хоть когда-нибудь начнет. Это все еще поражает. В самом прекрасном смысле. И все же Сукуна уже привык достаточно, чтобы сохранить каменное выражение лица – из-за чего даже чуточку собой гордится. Так что именно с каменным выражением лица он интересуется сухим, карикатурно-преподавательским тоном: – И что же, Фушигуро Мегуми, ты на досуге занимаешься тем, что обворовываешь бедный и ничего не подозревающий магазин сладостей? – Во-первых, – строго говорит Мегуми, подражая интонациям Сукуны, но в глазах у него сверкает веселье, выдающее тот факт, что он понимает – Сукуна не всерьез, и приходится самому прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы не заулыбаться, как дурак. – Если я что-нибудь и беру здесь, то всегда оставляю деньги. – Ну конечно же, ты оставляешь, – бурчит себе под нос Сукуна, закатывая глаза и наплевав на тот факт, что теперь деизллюминационное этого уже не скрывает – он ну вот вообще услышанному не удивлен и ощущает, как улыбка на губы все-таки прорывается. Но Мегуми не обращает внимания на его ремарку – разве что глаза его вспыхивают весельем чуть ярче, а по краю радужки начинают плясать очень знакомые, завораживающие бесы. Все так же строго он продолжает: – А во-вторых, если бы будешь здесь что-то брать – то тоже должен оставлять деньги. У нас с Юджи и Нобарой репутация, знаешь ли. Нечего ее портить. – А здесь знают, кто именно у них сладости ворует? – хмыкает Сукуна. – Не ворует, а анонимно покупает, – предельно серьезно исправляет Мегуми, но веселье в глазах продолжает его выдавать. – И нет, не знают. Но мы несколько раз находили благодарственные записки за то, что всегда оставляем деньги, если что-то берем, а иногда сумма оказывается больше нужного, и нам разрешали взять что-нибудь бесплатно. Так что не смей портить эту репутацию. Сукуна коротко, искренне смеется, качая головой, и уже не скрываясь вовсю улыбается, когда говорит: – Я все равно не приду сюда без тебя. И хотя он только после понимает, что именно сказал, а уши тут же теплеют; хотя снова получается слишком уж искренне, слишком уж… Слишком. В этот раз Сукуна и не думает попытаться отшутиться. Уж точно не собирается от своих слов отказываться, даже если гребаные уши горят. До него вдруг доходит, какой это на самом деле уровень доверия со стороны Мегуми – они ходят сюда с Юджи и Кугисаки, его лучшими друзьями, а теперь, вот, Сукуна тоже знает. По тому, как свободно Мегуми себя здесь ведет – становится ясно, что никто и никогда не пытался их отсюда выгнать и их здесь не заставал. Очевидно, владельцы ничего не имеют против своих анонимных покупателей, иначе как минимум каких-нибудь защитных заклинаний наставили бы. Сукуна уверен – Мегуми легко с ними разобрался бы, но делать это наверняка не стал бы. Если бы владельцы были против – он бы сюда не ломился. А Сукуна же может кому-нибудь постороннему о проходе рассказать… То есть, нет, конечно же, он никогда и ни за что не будет этого делать – вот только Мегуми-то имел бы полное право сомневаться и думать иначе. Но вместо этого он выбрал довериться. В диафрагме солнце разгорается ярче, греет сильнее. Сердце до страшного приятно сжимается и беспомощно трепыхается – такое дурное-дурное-дурное. И Сукуна решает добавить с приглушившейся улыбкой, предельно серьезно: – И я никому не расскажу. – Знаю, – мягко и уверенно, без сомнений отвечает Мегуми, сияя глазами. Солнце в подреберье Сукуны все-таки его испепелит. И это будет прекрасно. Но затем Мегуми отводит взгляд – Сукуна может дышать – и, оглядываясь вокруг себя, спокойно говорит: – Я знаю, что ты не особый фанат сладкого… – Как будто ты – фанат. – …но все равно найдется что-нибудь, что тебе нравится. Как и мне, – заканчивает Мегуми, учтя ремарку Сукуны – но затем он хмыкает и вновь с тенью веселья на Сукуну смотрит: – Как Берти Боттс. Ты же обожаешь подсовывать мне те конфеты, которые на вид кажутся тебе такими, что наверняка будут мерзкими на вкус. – У всех свои слабости, – максимально небрежно пожимает плечами Сукуна. Но решает не уточнять, что на самом деле всегда подсовывал Мегуми то, что, как он сам предполагал, должно оказаться вкусным – но пару раз… конкретно налажал. Не пару раз. Уйму раз. Ну хуево он на глаз вкусы Берти Боттс определяет! И признаваться во всем этом как-то стыдно, так что пусть Мегуми думает то, что думает. Тем более, что они все равно изрядно повеселились в тех случаях. Так что Сукуна и сейчас прихватывает упаковку Берти Боттс – просто чтобы поугорать. Пару шоколадных лягушек – потому что знает, что Мегуми, хоть и не особый фанат сладкого, шоколадные лягушки иногда ест. А еще забавно наблюдать за его выражением лица, когда на карточке ему попадается Годжо Сатору. И еще кое-что по мелочи. Перед тем, как уйти – Мегуми крайне демонстративно оставляет деньги, а Сукуна прыскает. Сам он деньги прихватить с собой, конечно, не додумался, но уверен, что даже если бы прихватил – Мегуми отказался бы их брать. И наверняка откажется, если Сукуна попытается вернуть позже. Так что вместо он уже начинает на втором плане обдумывать, чтобы такого Мегуми в ответ купить и беспалевно подсунуть – хотя наверняка получится очень даже палевно. Слишком уж хорошо Мегуми его знает. Вот только и Сукуна знает, под каким предлогом можно ему изредка небольшой подарок подсунуть так, чтобы отказаться не смог, без видимого повода вроде праздников и с видом совсем-не-подарка; знает, что Мегуми нравится. И собирается со всей своей слизеринской злобностью эти знания использовать. Тем более, что ему самому нравится что-нибудь, пусть и по мелочи, для Мегуми покупать – хотя тот крайне редко подобное позволяет и все же нужно изловчиться, лишь бы что-то ему впихнуть. А он никогда не остается в долгу и всегда пытается что-то подарить взамен. Совершенно не умеющий принимать заботу засранец. Когда выбираются из люка – Сукуна не спрашивает, куда они отправляются дальше, вновь под дезиллюминационными чарами. Но все становится предельно ясно, стоит им оказаться на лестнице, ведущей в Астрономическую башню. Что ж. Ради Мегуми Сукуна не против и все эти лестничные пролеты лишний раз преодолеть. И когда они наконец добираются до башни, продуваемой ветрами; когда Мегуми тут же накладывает на них обоих согревающие чары, прежде чем Сукуна успел бы в принципе сообразить это сделать; когда они устраиваются на импровизированном пледе, который Мегуми трансфигурировал из своей мантии… Сукуна думает, что ради этого преодолел бы и тысячу таких пролетов. – И что? Вот так вы всегда проводите ночи? Сначала Сладкое королевство, затем Астрономическая башня? – интересуется он, заваливаясь на плед спиной и глядя на сидящего рядом Мегуми, который немного рассеянно жует одну из взятых Сукуной шоколадных лягушек. Увы, ему попался не Годжо Сатору на карточке – а значит, Сукуне не досталась одна из этих забавных гримас. Но он может это пережить, тем более что Мегуми каким-то образом разгадал его план – наверное, по выражению лица, слишком уж хорошо он Сукуну читает, и хотел бы сам Сукуна притвориться, что это хоть сколько-то его раздражает. И когда Мегуми пробурчал: – Почему вам всем так нравится, как я реагирую, когда мне на карточке попадается Сато… профессор Годжо? – Сукуна даже не обиделся на то, что Юджи и Кугисаки, очевидно, тоже это заметили. В конце концов, эти двое – лучшие друзья Мегуми. Было бы странно, если бы они не заметили, хотя остальным наверняка кажется, что его выражение лица абсолютно не меняется. В ответ Мегуми лишь пожимает плечами. – Нет, конечно. Мы весь Хогвартс обошли… То есть, безусловно, не весь, – морщится он. – Этот замок слишком большой и в нем слишком много тайных ходов и комнат, чтобы думать, будто весь. – Ну, если бы кто-то и смог это сделать, то точно ты, – говорит Сукуна абсолютно серьезно, потому что действительно так считает, не обращая внимания на то, как Мегуми скептично хмыкает – а затем добавляет мягче: – А ты еще и начал его исследовать гораздо раньше, чем в одиннадцать лет. Последнее больше спокойное утверждение, чем вопрос, совсем не попытка что-то выпытать – и Мегуми, кажется, это понимает, потому что вместо того, чтобы закрыться и ментально отпрыгнуть. Все равно подтверждает, дернув уголком губ: – Вроде того. Но еще иногда мы ходим в Запретный лес. – Ну конечно, – сухо кивает Сукуна, вот абсолютно не удивленный. – Хотя обычно заходим не дальше опушки, кентавры не особые фанаты гостей. – Ну конечно. – И однажды меня покусал акромантул, и я чуть не умер. – Ну коне… Подожди. Что?! Тут же резко подорвавшись, Сукуна с охреневанием на Мегуми смотрит, пока сердце сбивается с ритма уже тревожно – и тот фыркает. – Я все думал, когда прервется эта твоя чреда «ну конечно». – Скажи мне, пожалуйста, что ты пошутил, – тихо просит Сукуна, ощущая, как скручивает горло страхом, беспокойством и ужасом. А Мегуми открывает рот. Закрывает. Между бровей его появляется морщинка, будто на самом деле он совсем не хотел этого говорить, и только теперь осознал, что сказал. Пару секунду Мегуми смотрит на Сукуну, будто решая, что теперь ответить – а страх и беспокойство Сукуны в эти считанные секунды лишь растут. А затем в глазах Мегуми что-то почти незаметно смягчается, и он осторожно произносит: – Сейчас все уже в порядке. Это старая история. Еще до учебы. Сукуне тут же хочется расспросить. Узнать. Поинтересоваться, куда, нахрен, Годжо-то смотрел, а?! Но он видит, что Мегуми не в настроении сейчас это рассказывать – очевидно, история вряд ли из веселых, а Сукуне совсем не хочется, чтобы ему приходилось сейчас воскрешать в памяти тяжелые события; чтобы его расслабленность, эта едва уловимая мягкость сменились напряжением или даже болью. Поэтому он медленно выдыхает, напоминая себе – сейчас Мегуми действительно в порядке, вот же он, живой-дышащий-здоровый, совсем рядом. Рукой до него подать. Правда, приходится сжать руку в кулак, чтобы подавить импульс потянуться к нему и убедиться, что Мегуми материален, что он действительно здесь, что не призрак и не мираж. Но импульс подавить все же удается, и постепенно тревожно сбитый сердечный ритм успокаивается до просто сбитого. Наконец, Сукуна шумно выдыхает, откидывается обратно на спину и ворчит: – Но потом я хочу узнать, какого черта ты натворил. – Конечно, – неожиданно легко соглашается Мегуми, а затем вдруг добавляет: – Я даже Юджи и Нобаре не рассказывал эту историю. Ты будешь первым. Оу. Солнце за ребрами скоро ему эти ребра проломит. Но Мегуми, которому, кажется, все же не хочется сейчас об этом говорить – уже переводит тему. – Хотя вообще, к нам троим кентавры уже привыкли, – задумчиво произносит он. – Как ни странно, они очень уважают Сато… профессора Годжо, и с детства называют меня его жеребенком. На последней фразе он морщится, а Сукуна моргает раз. Другой. А затем, не выдержав – принимается вовсю хохотать. На самом деле, он понимает, что и это тоже – определенный уровень доверия со стороны Мегуми. В последнее время он начал сбиваться рядом с Сукуной, когда они только вдвоем, временами едва не называя Годжо просто по имени – пусть и каждый раз исправляясь. Обычно он в принципе подобного себе не позволяет. И Сукуна старательно не акцентирует на этом внимание, почти уверенный – если сделает это сейчас, когда выстраиваемое между ними доверие еще кажется слишком хрупким, Мегуми наверняка в рамки себя загонит и прикажет себе больше так не сбиваться. А теперь – вот это. Мегуми фактически признал, что кентавры фактически считают Годжо его отцом, пусть и не кровным – и рассказать об этом для него огромный уровень доверия, между прочим. И Сукуна действительно, по-настоящему ценит… Но все равно не может не расхохотаться, представляя недовольную гримасу, проступающую на всегда невозмутимом лице Мегуми, когда кентавры так его называют – и как одновременно с этим радостно сияет стоящий рядом Годжо. Он уверен – Мегуми на его смех не обидится. И оказывается прав. – Хватит ржать, – ворчит Мегуми, безболезненно пиная Сукуну ногой в бедро – но на губах его едва заметная улыбка и глаза мягко сияют. А у Сукуны – солнце в грудной клетке, рожденное лишь Мегуми. И лишь для Мегуми. После этого они открывают упаковку Берти Боттс и в очередной раз неплохо веселятся, поедая эту ерунду, а Сукуна вновь пытается подсунуть Мегуми то, что, как ему кажется, должно быть вкусным – и вновь тотально в этом проебывается. Но Мегуми, как и всегда, совсем не злится – вместо этого фыркает, дергает уголками губ, добродушно ворчит, сверкает абсолютно восхитительными, веселящимися бесами в глазах. Они много говорят, беззлобно друг друга подъебывают, обсуждают уйму незначительных мелочей, сейчас кажущимися самыми важными – и все абсолютно идеально. И Сукуна понятия не имеет, чем он это заслужил, почему Мегуми вообще подпускает его к себе, почему позволяет видеть вот эту, открытую, расслабленную часть себя – но ценит это, невероятно дорогое, важное и прекрасное, как ничто в своей жизни. И знает, что сделает все, лишь бы это сохранить; лишь бы сохранить дружбу Мегуми. Все, о чем бы только Мегуми ни попросил. Вот только это Мегуми. Он никогда ни о чем не просит. Он не требует чего-либо в обмен на свою дружбу. И потому лишь сильнее хочется отдать ему все. Проблем в том, что не так уж и много у Сукуны есть, что отдать мог бы. Он же мудак и вечно проебывается. Но… Ради Мегуми, для Мегуми, рядом с Мегуми – хочется лучше быть. И есть что-то открытое и уязвимое в самой темноте ночи, что-то, из-за чего легче дышится, из-за чего самому Сукуне легче быть искренним, быть таким, какой есть – и, каким-то невероятным образом, в нем вот таком, какой есть, Мегуми находит что-то, его дружбы достойное. Потому что вот настолько Фушигуро Мегуми удивительный. Но в какой-то момент их веселье само собой приглушается, их разговор сам собой, естественным образом сходит на нет и наконец наступает пауза. Повисает тишина. И тишина эта уютная, теплая и светлая; и дышится в этой тишине так хорошо, приятно, даже сладко – а Сукуна хоть и не фанат сладостей. Но такими темпами точно фанатом станет. И какое-то время он смотрит на раскинувшиеся в небе над ними звезды, яркими вспышками которых усеяна чернота – а затем переводит взгляд на Мегуми. И немного задыхается. Мегуми тоже смотрит на звезды. Точеный профиль; широкие плечи; острые скулы; взъерошенные волосы, которые осторожно перебирают легкие порывы ветра; густые, длинные ресницы, отбрасывающие тени; глаза, поблескивающие темнотой куда более многослойной, завораживающей и прекрасной, чем любое небо. Со звездами, сверкающими в радужках куда более ярко и восхитительно, чем небесные. Сукуна не может дышать. У Сукуны сердце – в истерике. У Сукуны солнце за ребрами, кажется, скоро обуглит кости в ничто. Сукуна не контролирует себя, не успевает осознать и остановиться, когда из его рта вырывается хриплое и беспомощное: – Ты такой красивый. Когда сверкающие темнотой и звездами глаза Мегуми тут же обращаются к Сукуне, а брови его взлетают вверх и с губ срывается сиплое… – Что? …Сукуна моментально приходит в себя и осознает, что именно сейчас ляпнул. Вот же пиздец. Пиздец. Пиздец. Пиздец. Что за нахуй это сейчас было?! Ощущение, будто Сукуну ледяным потоком воды накрывает – но одновременно с этим уши его опять вспыхивают, и теплота, и к его абсолютному ужасу, моментально перетекает на щеки, и сердце теперь уже ломится в ребра испуганно, загнанно. Ну и как теперь из этого выкручиваться, а?! Резко переведя взгляд обратно на небо, он спешно ляпает невпопад: – Э-э-э… Звезды сегодня красивые, говорю, – и едва удерживается от того, чтобы с силой приложиться лицом к ладони. Ну что за нелепый еблан, а?! – У меня все нормально со слухом. Я знаю, что ты сказал в первый раз, – сухо, совершенно невпечатленно отвечает Мегуми – и Сукуна опять смотрит на него, возмущенно вскидываясь. – Нахрена тогда спрашивал?! – Чтобы у тебя был шанс придумать отмазку получше, чем про красивые звезды, очевидно, – все также сухо отвечает Мегуми, но уголки губ у него дергаются, вместе с искрами в небе глаз вновь выдавая его веселье, и Сукуне приходится прикусить щеку изнутри, чтобы не заулыбаться самому. Он тут возмущен, между прочим! И, возможно, смущен. До пиздеца смущен. Хотя так-то Сукуна никогда не смущается, конечно же, в нем по определению не заложено способности к подобному дерьму. Это аксиома. Но это же гребаный Фушигуро. Гребаный Фушигуро, который к чертям аксиому ломает. Гребаный Фушигуро, по вине которого у Сукуны вечно краснеют уши, хотя не из-за кого больше такого никогда не происходит; по вине которого прямо сейчас щеки до сих пор ощущаются слишком уж теплыми, и никакими отросшими волосами этого не скрыть. И даже злиться на Фушигуро нормально не выходит за то, что вот так на Сукуну действует. Ну как на него возможно злиться, когда он смотрит этими своими мягкими глазами с добродушно-веселыми искрами в их восхитительной темноте? С их звездами и их вселенными? Да чтоб его! – Сволочь ты, Фушигуро, – по итогу лишь беззлобно фыркает Сукуна, не выдержав – и Мегуми хмыкает в ответ. – Я бы не выжил на Слизерине, не будь я хоть немного сволочью. – Справедливо, – признает Сукуна. Потому что так оно и есть. Это далеко не первый раз, когда похожий обмен репликами происходит между ними – и наверняка далеко не последний. Но, хоть Сукуна и признает, что, да, справедливо, что Мегуми действительно умеет сволочь отыгрывать, когда нужно, умеет сволочам противостоять, умеет быть ехидным и дерзким… На самом деле он так сильно от настоящего сволочизма далек. На самом деле в нем слишком много светлого и прекрасного, и куда там чертовому Слизерину, куда там целому гребаному миру – они совершенно Фушигуро Мегуми не заслуживают. И за вечность заслужить не сможет. Но затем Сукуна протяжно выдыхает, возвращаясь в реальность – и все же возмущенно, ворчливо признает, потому что теперь уже не может просто сделать вид, что никакой хуйни не говорил: – Ладно, хорошо. Ты действительно не урод. И это просто объективный факт! – Ну спасибо, – вновь сухо отвечает Мегуми. – Ты тоже не урод. И это просто объективный факт, – передразнивает он чуть едко, но беззлобно. – Ну спасибо, – передразнивает Сукуна в ответ. Они смотрят друг на друга. А затем начинают смеяться. И Сукуна слушает сиплый и тихий, абсолютно восхитительный смех Мегуми, смотрит в его искрящиеся, глубокие глаза, пропадает в их черноте и их звездах – и куда там ночному небу, думает он оторопело и завороженно. Настоящий космос – там, в этих глазах, и никакое небо даже близко не сравниться. И это просто объективный факт, конечно. И это совершенно ничего не значит. …или же значит все. На месте солнца у Сукуны в подреберье, кажется, появляются целые галактики из-за одного лишь Мегуми. А позже, когда они возвращаются в гостиную, Мегуми снимает с них очередное дезиллюминационное и уже собирается отправиться в спальню – Сукуна колеблется всего долю секунды, и все же притормаживает его, осторожно перехватывая за запястье. И когда глаза Мегуми встречаются с его – чуть-чуть в них пропадает и тихо говорит с уязвимостью, которую и не пытается скрыть: – Мне понравилось сегодня. Я бы не отказался от повторения. – Да, я тоже, – мягко отвечает Мегуми, сияя своими восхитительными глазами. Где-то взрываются звезды. Кажется, за ребрами Сукуны.