Пока ты смотришь

Вообще-то, Сукуна считает, что во всем виноват Мегуми. Это из-за его случайно слушанных слов в голове появилась эта идиотская, катастрофическая идея тупого розыгрыша. Ну… Или, может быть, все начинается немного раньше тем же днем. Может быть, все начинается из-за единственной вполне повседневной, обычной сцены, свидетелем которой он становится – что-то из разряда того, на что давно должен был перестать обращать внимание, к чему давно уже должен был привыкнуть. Вот только – не привык. Вот только – больно все равно почему-то ударяет, как бы бессмысленно это ни было. Или… Или, может быть, все вовсе начинается с глупых иррациональных мыслей. Так-то Сукуне очень нравится думать, что к шестому курсу у них с Мегуми устанавливается что-то вроде достаточно неплохой, даже крепкой дружбы. Они проводят время вместе, могут летать на квиддичном поле часами вне каких-либо тренировок, иногда делают домашнее задание в слизеринской гостиной или в библиотеке, временами просто отдыхают вдвоем, прогуливаясь к Черному озеру, или на Астрономическую башню, или еще куда, говоря обо всем и ни о чем, по-дружески переругиваясь, просто оставаясь в уютном и мирном молчании. Это ведь хорошо, верно? Это просто восхитительно! Еще после того, первого раза на пятом курсе, когда Мегуми ночью не отправился опять таскаться по Хогвартсу с Юджи и Кугисаки – а выбрал компанию Сукуны и показал ему тайный проход в Сладкое королевство, они стали периодически вот так проводить и ночи вдвоем, исследуя замок и утаскивая сладости из Сладкого королевства. Но неизменно, по настоянию Мегуми, оставляя взамен деньги. Было бы странно, если бы этот принципиальный и правильный что-ты-вообще-делаешь-в-Слизерине придурок не настаивал на таком. Это должно раздражать. Но… Не раздражает. Несколько раз Мегуми приглашал Сукуну сходить с ними и тогда, когда и Юджи с Кугисаки тоже будут – но тот, хоть ценил сам факт такого приглашения и понимал, как много это значит, всегда отказывался. Вот делать ему больше нехрен, так тратить свое время на этих двоих, слушая их надоедливый треп. Тут только у Мегуми неебическая выдержка, чтобы выдерживать этих придурков – а Сукуна такой не только не обладает, но и развивать совсем не хочет. Нет уж, спасибо. Обойдется как-нибудь. Но еще… ну, целая толпа из четверых человек – это все-таки совсем не то же самое, что бродить по школе с Мегуми наедине, только вдвоем. Тогда его внимание будет принадлежать не одному лишь Сукуне – но и этим двоим тоже, скорее всего, даже в большей степени, а такой вариант… Отказывается он думать о том, почему такой вариант отзывается легкой горечью в его горле. Все ведь в порядке. Сукуна понимает. Конечно, Мегуми дружит с этими двумя, да еще и куда дольше, чем с ним самим; они важные для него люди, это очевидно – и он абсолютно ничего не имеет против, просто… Ну, предпочитает не видеть того, насколько легко Мегуми с ними общается, часто вовсе без слов, одними взглядами; насколько расслабленнее и открытее в их компании кажется; насколько проще им доверяет. Казалось бы, теперь, когда и Сукуна с ним тоже друзья, когда они проводят столько времени вместе – уже можно было бы и перестать страдать херней; мог бы и уйти этот легкий укол боли при мысли о том, насколько крепка дружба Мегуми с его собственным идиотским братцем и этой стервой Кугисаки. Вот только нихуя, бля Ну, да, Сукуна отлично осознает, что он мудак, осознает, что нужно эту хрень из головы как-то выкорчевать – но выкорчевать не выходит, так что он просто заталкивает идиотские мысли, идиотскую горечь вглубь себя и ничего не говорит, когда в очередной раз Мегуми выбирает их компанию, а не его. Это же нормально. Все в порядке, в порядке, в, черт возьми, порядке. Все в абсолютном гребаном порядке, потому что Сукуна также точно знает – что с Юджи, что с Кугисаки, у Мегуми исключительно дружба, ничего большего ни с одним из них никогда не было и не будет, там все настолько платонически, насколько только возможно, все трое наверняка разве что поржут, если попробовать вслух предположить, будто что-то большее вообще возможно. Может быть, даже скривятся в отвращении, со словами вроде… …да он же мне, как брат (да она же мне, как сестра), что за фу вообще. Да даже если бы все было не так и там оказался бы намек на возможность чего-то большего в какой-то туманной перспективе – это не должно Сукуну волновать. Не должно. Ведь не должно же, да? Да почему в принципе-то об этом задумывается?! Но все-таки – вот он, Сукуна, здесь и сейчас. Сидит, прислонившись к дереву у Черного озера, и наблюдает за тем, как находящиеся неподалеку Мегуми и Юджи над чем-то хохочут. Завороженно смотрит на расслабленное лицо смеющегося Мегуми, на легкий изгиб его обычно сжатых в тонкую линию губ, на смягчившиеся черты его обычно непроницаемого, остроскулого лица. С такого расстояния Сукуна не может услышать сам этот смех – и ощущает острую зависть к своему придурку-братцу, который может, которому этот смех как раз адресован; который, вероятно, вообще стал его источником и причиной. Черт. А затем еще и приходится наблюдать затем, как они двое начинают пихаться локтями, как Юджи со смехом взъерошивает Мегуми волосы – а тот, обычно сосем не тактильный, это позволяет; и все их касания такие легкие, простые, пусть и исключительно дружеские, но… Несмотря на дружбу Мегуми и Сукуны – между ними такой легкости все же нет. Да, они тоже иногда могут случайно соприкоснуться руками или дружески друг друга пихнуть плечами; да, есть касания – исключительно необходимые – во время тренировок. Да, как-то раз Мегуми заснул практически на Сукуне – из-за чего тот вдохнуть, черт возьми, боялся и несколько часов провел, почти не шевелясь, лишь бы только не разбудить. Но тогда он был измотанный, уставший, не спавший несколько дней из-за переживаний за идиотского Годжо, который умудрился угодить в Мунго – вот и отрубился, так что это вообще не счет. Хотя такие рациональные доводы совсем не мешают тому, что Сукуна все равно то воспоминание хранит за своими ребрами, как какую-то ценность, потому что ценностью оно и ощущается. Беспрецедентный случай же, который едва ли повторится! Но, пусть такие моменты иногда и происходят; пусть Мегуми и не отшатывается, когда они соприкасаются случайно – что-то в нем все же едва каждый раз уловимо напрягается, пусть Сукуна и может это распознать только потому, что за годы знакомства успел узнать его, изучить его. Научился его, всегда невозмутимого, мимолетные реакции отслеживать. Так что этой гребаной легкости, которую Сукуна видит сейчас, видит между Мегуми и Юдии – ее, черт возьми, нет между Сукуной и Мегуми. Может быть, никогда не будет. Может быть, Сукуна что-то непоправимо сломал еще тогда, когда вел себя, как еблан, в первые годы их знакомства. А может быть, дело просто в самом Сукуне – и Мегуми никогда не сможет доверять ему так, как доверяет Юджи. Потому что он такого доверия нихуя не заслуживает и шансов заслужить у него нет; никогда не было и не будет. Блядь. Но вдруг Сукуне так отчаянно хочется узнать, как это ощущалось бы – если бы Мегуми был настолько расслаблен рядом с ним, если бы был рядом с ним настолько открыт; как это ощущалось бы – возможность вот так легко, по-дружески к нему прикоснуться, и не ощутить тут же, как он едва уловимо, и все же напрягается в ответ. Вообще-то, Сукуна честно, вот правда пытается от этого отмахнуться. Он осознает, что ведет себя, как придурок; осознает – нужно радоваться тому, что у него уже есть, чего они с Мегуми уже достигли, ведь это так невероятно много, ведь они прошли такой длинный и сложный путь к этому, а его дружба значит и стоит больше, чем что-либо еще в этом идиотском мире… Но. Гребаное но. Ощутив, как настроение проваливалось куда-то под землю, превратившись в совсем уж мрачное – Сукуна резко отворачивается от этих двоих, поднимается с места и угрюмо сваливает оттуда. Как бы тупо оно ни было – он просто, бля, не в состоянии нихрена с этим поделать. Мрачное настроение сохраняется до самого вечера и другие люди вокруг, может быть, изменения не особенно замечают, ведь Сукуна и в лучшем своем состоянии нихрена не дружелюбный солнечный лучик, хули – но вот Мегуми, конечно, отличия улавливает. Это можно заметить по тому, как тот смотрит на него с все выше приподнятыми в удивлении бровями, пока легкое беспокойство в его глазах все нарастает. Но заговорить пока что не пытается, видимо, уловив, что сам Сукуна разговоров избегает – за что тот благодарен. Он пытается помалкивать просто потому, что боится в таком настроении какую-нибудь херню случайно Мегуми ляпнуть, неосознанно включив мудака, как с ним обычно и бывает. Не хочет все испортить – опять испортить, бля! – из-за каких-то тупых мыслей и заморочек, заставляющий его вести себя, как еблан. Лучше уж помолчать, пока не отпустит наконец. Ведь отпустит же, да? А затем, возвращаясь вечером в гостиную – краем глаза Сукуна улавливает стоящих неподалеку Мегуми и Юджи, и тут же мрачнеет сильнее. Уже хочет побыстрее свалить, пока все-таки не сорвался и не рявкнув какой херни – ну правда, что с ним не так, почему вообще так реагирует-то, а?! Давно пора привыкнуть! Но тут он вдруг случайно выхватывает отрывок их разговора. Притормаживает. – …не знаю, как вас так легко пугают, – хмыкает Мегуми. – Вы же разные совершенно. Конечно, Сукуна тут же осознает, о чем речь, для этого совсем не нужно слышать весь разговор – о нем самом, о его идиоте-братце и о том, что большинство людей ебланы, которые часто их путают. Невольно выпрямившись, он хмурится и прислушивается внимательнее. – Для большинства – совсем нет, – улыбается в ответ Юджи. – Мы часто этим пользовались, когда были мелкими. Притворялись друг другом. Потом Сукуна начал раздражаться из-за того, как легко у нас получалось обманывать остальных – и мы перестали. Но люди часто и сами обманываются, без наших усилий, – фыркает он напоследок. – Я уверен, что не перепутал бы вас, – заявляет Мегуми твердо и спокойно, как что-то абсолютно очевидное, будто вот вообще, ни секунды в этом не сомневается. И… Хах. Сукуна ощущает, как губы его расползаются в оскале, а внутри вспыхивают азарт и любопытство – но омраченные его общим невеселым, пасмурным, никуда не девшимся настроением. Уверен Мегуми, да? Прям совсем-совсем уверен? Ну… Можно эту его уверенность проверить. Так что – это он сам во всем виноват. Это он случайно подбросил идею своими словами. А если исходная точка у цепочки событий все же находится раньше – в том моменте у Черного озера, когда Сукуна за взаимодействием этих двоих наблюдал, или вовсе в мыслях, где снова и снова больно царапало то, что собственная дружба с Мегуми, похоже, никогда не будет такой же крепкой и доверительной, как его дружба с идиотским братцем. В мыслях, где так хочется узнать, каково это, когда он настолько расслаблен, как с Юджи; каково это, когда он просто позволяет по-дружески небрежно себя касаться, совершенно не напрягаясь; каково это, когда он так открыто и весело смеется… То – нет. Ничего подобного. Да и это уже неважно. Суть в том, что идея пришла – а дальше уже остается только воплотить задуманное в жизнь. Когда Сукуна чуть позже рассказывает Юджи о том, что хочет Мегуми разыграть, притворившись друг другом – тот вместо каких-либо возмущения или еще какой жутко правильной, дохрена по-хаффлпаффски благородной реакции… расплывается в широкой счастливой улыбке. – Я думал, ты терпеть не можешь притворяться друг другом! – воодушевленно выпаливает он, и Сукуна морщится. В общем-то, да. Так оно и есть. С некоторых пор – терпеть не может. То есть, пока они были мелкими – это действительно казалось чем-то забавным, обводить людей вокруг пальца, а затем наблюдать, как они охуевают, осознавая правду. Ну, эта часть кажется Сукуне забавной до сих пор. Вот только с течением времени, когда он все яснее осознавал, что абсолютно никто и впрямь не может отличить его от Юджи, если они только оденутся одинаково и будут вести себя одинаково; что большинство их путает даже безо всяких розыгрышей; что, когда люди принимают его за брата – то, стоит им понять, кто перед ними на самом деле, как их реакция тут же перестает быть такой приветливой и дружелюбной, многие моментально напрягаются, разочаровываются, кто-то даже пугается, хоть и пытается это скрыть. Так-то Сукуне, конечно, совершенно определенно нравится производить на людей такой эффект – пугающий, ага – но наблюдать, как улыбки моментально стекают с их лиц, стоит осознать, что перед ними совсем не Юджи… Ну, это не то чтобы сильно задевало – но приятным тоже не казалось. Хотя с таким Сукуна вполне мог бы справиться – нахрен ему чужие улыбки, что фальшивые, что нет, и не нужны. Но вот осознание того, что большинство и не пытаются их с Юджи разделить; что большинство их воспринимает, как одного человека в двух телах; что большинству плевать на их различия в характерах, интересах, мнениях и прочем. Что большинство видит только одинаковые лица… Ну, постепенно Сукуне перестало казаться забавным кого-либо разыгрывать, вместе с Юджи притворяясь друг другом – напротив, он пытался все больше и больше показать, насколько он от своего идиотца-братца отличается. Но ради Мегуми… Да, ради него Сукуна определенно готов сделать исключение и вновь устроить такой розыгрыш. А вот самого Юджи, кажется, никогда не напрягало, что их путают – напротив, только забавляло. Вот и сейчас он кажется просто искренне счастливым и воодушевленный из-за того, что Сукуна вновь хочет их старый розыгрыш провернуть. Какой же все-таки идиот. Зато это многое упрощает – не придется с ним спорить и выслушивать всякие хаффлпаффские занудные речи об отсутствии благородства в таких розыгрышах или еще что в том же духе, фу. Что даже немного странно. Странный уже сам факт того, что с течением лет ничего не изменилось и этому придурку все еще нравится идея опять вдвоем всех разыграть также, как когда-то. Довольно бессмысленно. – Не боишься, что Мегуми тебя за такие розыгрыши пошлет? – просто не может удержаться от вопроса Сукуна, но Юджи только фыркает и отмахивается от него. – Да он поржет вместе с нами, когда все поймет. Ты и сам наверняка это понимаешь. Да, понимает, здесь Сукуна действительно с ним согласен – на то, в общем-то, и расчет, а иначе, если бы думал, что тот может действительно разозлиться и послать, не рискнул бы. Но с чувством юмора у Мегуми все отлично, если палку не перегнуть и сделать розыгрыш правда забавным – то он, ну, может и не прям поржет, но оценит и повеселится вместе с ними. Остается надеяться, что никакая палка не перегнется и уж тем более не переломится. А то ж Сукуна может, бля. – Только не смей показываться Мегуми на глаза, понял? – припечатывает он твердо, когда они принимаются обсуждать детали, решив сразу упомянуть главное – и сияющая улыбка Юджи тут же приглушается, он принимается смотреть жалобно и тянет: – Но почему-у-у? Суть же вся в том, чтобы разыграть именно его… – Да потому что Мегуми раскусит тебя за полсекунды, – хмыкает Сукуна, и Юджи недовольно хмурится, бурчит возмущенно: – Эй! Я отлично и невероятно убедительно могу тебя сыграть! И тут же, кажется, пытается свои слова доказать. Выпрямляется, сводит брови к переносице, растягивает губы в некоем подобии угрожающего оскала. Пытается выдать взглядом всю злобу, на которую в принципе способен. – Я ненавижу весь этот мир и с радостью его уничтожил бы, – произносит он пафосно, пытаясь подражать грубоватым и жестким интонациям Сукуны – но затем все его представляет немного ломается о задумчивое выражение лица, когда Юджи продолжает: – Кроме Мегуми. Да, я, Рёмен Сукуна, само зло и исчадье ада, сохранил бы жизнь одному только Мегуми. Но остальным – уничтожение мира, – добавляет он, вновь пытаясь изобразить грубость и жесткость в голосе. На что Сукуна закатывает глаза. Предпочитая не думать о том, что, кажется, даже его идиотец-братец заметил: задумай он и впрямь уничтожить мир – который иногда действительно кажется такой редкостной гнилью, что соблазн уничтожить его и впрямь есть, – то жизнь Мегуми он уж точно сохранил бы. А если бы понадобилось – то ради этого и от плана по уничтожению мира отказался бы. Ух. По итогу, Сукуна решает проигнорировать эту часть слов Юджи, и лишь говорит критично: – Сильно переигрываешь, а чем-то, наоборот – недоигрываешь. Хотя, в целом, большинству это наверняка вкатит, и они поверят. Но это только потому, что большинство не хотят думать головой. А вот Мегуми не поведется точно. Тут же перестав корчить злобную оскаленную мину, Юджи опять принимается жалобно тянуть: – Но ты так отбираешь у меня все веселье. – В твоем распоряжении – почти весь остальной Хогвартс, – пожимает плечами Сукуна. – Узнаешь, каково это, кошмарить всех остальных – это может быть очень весело и увлекательно, думаю, тебе понравится. Как минимум, если на один день. Просто позаботься, чтобы Мегуми тебя не видел и не слышал о тебе… – Но разве ему не покажется странным, что ты вдруг взял – и исчез из поля его зрения на целый день? – задумчиво спрашивает Юджи. А Сукуна вспоминает, что, вообще-то, братец-то у него совсем не тупой, чтобы там никогда не говорили другой, и иногда действительно может пользоваться той единственной мозговой клеткой, которая у них с Кугисаки на двоих – и которая обычно храниться у Мегуми, лишь бы они ее не проебали. Потому что вопрос-то резонный. Но сам Сукуна об этом, конечно, уже подумал. – Я просто скажу ему, что буду занят. Собираюсь на весь день в Хогсмид или еще что, – отмахивается он, но видя, что Юджи все еще выглядит недовольным – закатывает глаза. – Разыграй эту свою Кугисаки, посмотрим, поведется ли она на твое представляет. Только, если не поведется – оба помалкивайте и не лезьте к Мегуми, понял? А то я вам головы откручу. – Да-да, головы открутишь, реки крови пустить и всякое прочее дерьмо, – рассеянно говорит Юджи, но в глазах его опять вспыхивает воодушевление – кажется, вариант разыграть Кугисаки неплохо отвлек его от Мегуми. А заодно он будет держать эту стерву подальше от Мегуми и самого Сукуны. Так-то, хоть Кугисаки тоже далеко не тупая – хотя вслух он этого не признает, обойдется, бля, – но она и на настолько внимательная и проницательная, как Мегуми, поэтому Сукуна уверен, что смог бы перед ней убедительно сыграть Юджи и заставить в свой спектакль поверить. Но не хочет, чтобы внимание Мегуми отвлекалось на нее, мелькающую рядом. Вот не хватало еще, а! Все это ради него затевается… ну, ради того, чтобы его разыграть, да – поэтому не нужно, чтобы его внимание на что-то или кого-то перескакивало. Так что, если оба, и Юджи, и Кугисаки, будут держаться подальше и не станут портить все своим присутствием – то, так уж и быть, Сукуна милостиво пропустит мимо ушей тот факт, что его угрозу идиотец-братец совсем не воспринял всерьез Ну окончательно распоясался, а! Или же это Сукуна совсем размягчился и хватку потерял… Черт Но тут взгляд Юджи опять фокусируется на нем. В его глазах ярко вспыхивает какая-то мысль, и он обвинительно тычет в Сукуну пальцем, выпаливая возмущенное: – А ты сам-то меня сыграть сможешь, да? И правда считаешь, что сумеешь убедить Мегуми? На это Сукуна, не удержавшись, опять закатывает глаза. Компания идиотца-братца и его идиотизма изрядно увеличивают вероятность того, что однажды они не выкатятся обратно. Ладно. Хочет демонстрацию? Будет ему демонстрация! Так что он заставляет свои плечи и лицо расслабиться, прогоняет из взгляда людей намек на ярость и угрозу, расплывается в приветливой, яркой, дружелюбной улыбке, которая ощущается на лице так инородно и неприятно, что хочется тут же пальцами содрать. – Привет. Я Итадори Юджи. Я несу добро, свет и прочую слащавую хуету в этот мир. Приятно познакомиться! – провозглашает Сукуна, копируя дружелюбные интонации Юджи, которые ему за время их знакомства – а это, увы, вся гребаная жизнь, буквально от момента рождения, и даже девять месяцев до этого, бля – успели изрядно набить оскомину и раздражать начинают от первых же услышанных слогов. Но это также значит и то, что изучить эти интонации он успел отлично – от чего наконец появляется какая-то польза, потому что скопировать их не стоит вообще никаких усилий. А Юджи в ответ пораженно моргает, пока челюсть у него отвисает совсем не метафорически. Говорит удивленно: – Ого. Да я сам бы перепутал тебя с собой, – хотя тут же принимается корчить рожу и ворчит: – Но вот так я точно не говорю. Вернувшись к своему обычному выражению лица, Сукуна насмешливо, ядовито оскаливается – какое же гребаное облегчение убрать эту ебаную дружелюбную хрень, зовущуюся улыбкой, со своих губ! – и отвечает едко: – Ну да. Материться ты так и не научился, об этом я прекрасно помню. – Эй! Я могу материться! – возмущается Юджи. А Сукуна хмыкает. – Поверю, когда сам услышу и увижу. Из-за чего Юджи, конечно же, опять принимается что-то жалобно, недовольно бурчать – но, тем не менее, все еще не матерясь, ха, – пока Сукуна перестает обращать на него внимание. Так-то он абсолютно уверен, что может отлично сыграть и обмануть абсолютно всех – изобразить своего идиотца-братца вот вообще не проблема. А сомнения у него только насчет Мегуми. Ну, ладно, еще, может, насчет Годжо – но иногда кажется, что у этого придурка вовсе шесть глаз вместо двух, вечно он все знает и все замечает. Да и похеру Сукуне, поймет тот или нет – хотя лучше ему на глаза все-таки не попадаться, чтобы Мегуми не рассказал, если вдруг, ага. Потому что на самом деле единственный, кого хочется убедить – это, собственно, как раз Мегуми. Хотя он очень, очень старательно говорит самому себе, что просто принял, как вызов, услышанные слова о том, что тот уж точно никогда не перепутает Сукуну с Юджи. Но, может быть. Только может быть. Впервые за всю свою гребаную жизнь Сукуна вдруг действительно, по-настоящему хочет узнать, каково это – быть Юджи. Но по одной единственной причине. Чтобы увидеть, как Мегуми рядом с ним, с Сукуной, полностью расслабиться, как станет открытее, как уйду остатки его напряжения. Чтобы понять, как ощущается эта легкость, с которой он и Юджи общаются, с которой по-дружески друг друга касаются. Еще раз – может быть. Всего лишь. Может. Быть. Но как раз в случае с Мегуми и не уверен Сукуна полностью, что получится его обмануть – слишком умный, слишком проницательный, слишком внимательный. Слишком хорошо знает обоих братьев. Даже при том, что Сукуна и Юджи не притворялись друг другом уже очень, очень давно – многие в Хогвартсе умудрялись их перепутать. Каким-то гребаным образом. Даже эта ебучая Кугисаки однажды похлопала Сукуну по плечу, пытаясь привлечь внимание, явно уверенная, что это Юджи. Было забавно наблюдать за тем, как у нее лицо перекосилось, когда поняла свою ошибку – хотя, стоит отдать должное, все же не убежала тут же испуганно в противоположном направлении, как сделало бы большинство, а даже попыталась что-то слабо поязвить прежде, чем спешно свалить. Только с Годжо сложно понять – иногда он называет Сукуну вместо «Рёмен» фамилией «Итадори», но, кажется, просто потому что ему это по приколу, придурок веселится от того, как его это бесит. Поэтому нельзя сказать точно, путал ли он когда-нибудь на самом деле или нет. Но если допустить, что все-таки да – то выходит, что, скорее всего, хотя бы раз их приняли не за того близнеца вообще все, с кем общаются. А уж те, с кем не общаются – наверняка тем более. Кроме Мегуми. Он – не путал никогда. Вообще. Даже на мгновение. Теперь же предстоит проверить, останется ли это так и дальше. Для их розыгрыша Сукуна выбирает субботу – чтобы не было уроков, потому что тогда уж точно не вышло бы Юджи из сценария исключить. Даже в Больничное крыло его отправить не вариант – Мегуми точно пошел бы навестить любого из близнецов, который бы там ни оказался… ну, то есть, не вариант притворно отправить в Больничное крыло, конечно – не собирался же Сукуна калечить своего идиота-братца всерьез, ну! Разве что совсем немного… что-нибудь несущественное… ну дела ради, совсем не удовольствия для… все равно благодаря всяким костеростам у него всякие переломы быстро заживут! Но, в любом случае – Больничное крыло не вариант. А значит – суббота. Когда утром Сукуна действительно говорит Мегуми, что весь день планирует провести в Хогсмиде – тот в ответ бросает чуть хмурый, удивленный взгляд. В этот момент наконец приходит важное, но запоздалое осознание, что это и впрямь не очень-то похоже на него – на целый день отправиться куда-то, где не будет Мегуми, вот так небрежно упомянуть об этом и даже не попытаться пригласить его с собой. Неужели, Сукуна и впрямь вечно за ним таскается, пытаясь отвоевать хоть немного внимания? Неужели, на самом деле он ни за что добровольно не согласился бы на то, чтобы провести весь день в Хогсмиде без него? Неужели, это действительно настолько сложно – потому что даже мысль о такой перспективе заставляет поморщиться и… …и Сукуна тут же встряхивается и вышибает эти мысли из своей головы. Да не. Хуйня какая-то. Тем более, что Мегуми, в принципе не склонный излишне любопытствовать – уже только пожимает плечами и бесцветно желает хорошо провести день, а Сукуна совсем не оскорбляется отсутствием каких-либо вопросов с его стороны. Опять же – это Мегуми. Никогда не лезущий, куда не просили. Даже если очень, очень хочется, чтобы полез. После этого, выйдя из гостиной и убедившись, что рядом никого нет – Сукуна меняет свой слизеринский галстук на одолженный у Юджи хаффлпаффский, морщась непроизвольно от отвращения; можно было бы, конечно, и просто перекрасить магией – но было бы пиздецки обидно проколоться на том, что действие заклинания в самый неподходящий момент по каким-либо причинам сойдет. Еще Сукуна взъерошивает волосы, подражая обычному беспорядку на голове Юджи, и… …и, собственно, на этом все. Из-за одинаковых хогвартских мантий даже меняться одеждой им не пришлось, так что остается лишь убрать угрозу и злобу из глаз, заставив взгляд подобреть – фу; нацепить вместо привычного яростного оскала приветливую улыбку на лицо – фу. А дальше уже – дело за актерскими способностями Сукуны, в которых он не сомневается. Остается лишь проверить, насколько эти самые способности сработают на одном слишком проницательно упрямце. Возвращаться обратно в гостиную, конечно, не вариант – это Мегуми постоянно зависает в гостиных Юджи и Кугисаки, да так часто, что можно было бы забыть, из какого он факультета вообще. А вот кто пустил бы этих самых Юджи и Кугисаки в слизеринскую гостиную? Пф-ф. То есть, так-то Сукуна уверен, что Мегуми смог бы их привести, если бы захотел – и заткнул бы всех, кто сказал бы что-то против, но атмосфера точно была бы… напряженной. Убийственно напряженной. Вряд ли такое понравилось бы хоть кому-то. Так что он никогда этого не делал. А уж сейчас тем более странно было бы вот так внезапно завалиться в гостиную, полную ядовитых, жаждущих клыками вонзиться кому-нибудь в плоть гадюк, изображая при этом дружелюбного и тупоголового хаффлпаффского щенка, которого представляет из себя Юджи. На самом деле, могло бы быть даже смешно – но плану это точно не поможет. Поэтому Сукуна недолго бродит по Хогвартсу, убеждаясь в том, что абсолютно все, кто ему попадается, ведутся, расплываются в ответных приветливых улыбках и не понимают, кто перед ними на самом деле – фу, как же отвратительно быть Юджи, никакого страха в лицах напротив. Как он живет с этим вообще?! Пока наконец, уверенный, что к этому моменту Мегуми уже точно пошел завтракать, не отправляется в Большой зал. А стоит зайти туда – и взгляд тут же сам собой привычно выхватывает нужную темноволосую макушку. Что-то за ребрами моментально теплеет, пока Сукуна наблюдает за тем, как Мегуми задумчиво возится с едой в своей тарелке, мыслями будто где-то совсем не здесь. Вдруг осознав, что фальшивая приветливая улыбка в стиле Юджи приглушается до чего-то куда менее яркого, но куда более искреннего, принадлежащего лишь самому Сукуне, пока так и завис, на Мегуми глядя – он весь встряхивается, вновь возвращая на лицо фальшиво-дружелюбное выражение, которое ощущается, как особо мерзкая маска. На секунду отрывав взгляд от него, быстро просканирует остальную часть Большого зала – да, Юджи здесь нет, они договорились, что завтракать, а то и обедать-ужинать, если розыгрыш удастся, он сегодня будет на кухне, а по возможности утащит с собой и Кугисаки, которой тоже не видно. Ну, то есть, как договорились. Просто Сукуна поставил его перед фактом, игнорируя любое нытье на эту тему. Ну, по крайней мере, идиотец-братец все же немного дорожит своей жизнью и действительно не пришел – ну хоть какой-то инстинкт самосохранения, уже по его меркам чудо, бля. После чего Сукуна целеустремленно отправляется за слизеринский стол. Если в гостиную Слизерина Мегуми все же этих двоих никогда не приводил – то за слизеринский стол они иногда усаживаются, игнорируя убийственные взгляды и пусть фантомное, а все равно почти слышное змеиное шипение, доносящееся в их адрес ото всех вокруг. В таком поступке ничего странного не будет. Так что и сейчас Сукуна просто плюхается на место рядом с Мегуми, профессионально игнорируя то, как на него тут же бросают разъяренные взгляды – ха, и тут все явно сходу и повелись на то, что он Юджи, даже не сомневаясь; как и ожидалось, собственно, – и произносит с жизнерадостностью, от которой хочется проблеваться: – Эй, Мегуми! Фу. Омерзительно. Его собственный голос никогда не должен звучать так. Но… чего только не сделаешь, чтобы этого упрямца попытаться хоть раз провести. Только после этого Мегуми, который до сих пор так и продолжал рассеянно пялиться в свою тарелку, прибывая явно где-то не здесь – поворачивает голову и замечает Сукуну… ну, то есть, Юджи… то есть, все же Сукуну – но должен подумать, будто Юджи. Как-то так. Удивленно моргнув, он немного светлеет до этого пасмурными глазами – а Сукуна, напротив, мрачнеет, зная, что такая реакция предназначена не ему, но пытается ничем этого не выдать, продолжая дружелюбно щериться… В смысле, улыбаться. – О, ты все-таки здесь. Но ты же говорил, что… – начинает Мегуми, но тут же вдруг прерывает себя на полуслове. Моргает еще раз раз-другой, на мгновение выглядя даже удивленнее прежнего, почти ошарашенно. Между его бровями появляется хмурая складка. Взгляд, до этого все еще немного рассеянный – становится куда осознаннее, внимательнее, теряя остатки расфокусированности и концентрируясь на Сукуне. Скользит на желтый галстук Хаффлпаффа, затем на взъерошенные в стиле Юджи волосы, останавливается на приветливой дружелюбной улыбке. На секунду внутри Сукуны вспыхивает паника – хотя он не позволяет этому отразиться на лице, продолжая отыгрывать свою роль. Но – что еще за ты все-таки здесь? Не должно Мегуми так сильно удивлять то, что Юджи решил усадить свой хаффлпаффский зад за слизеринский стол – он достаточно отбитый в своем невинно-дружелюбном, тупоголовом стиле для такого. Так что тогда там идиотец-братец успел наговорить? Как он умудряется все испортить, даже если его здесь нет, а?! Неужели, Мегуми догадался? Похоже, Мегуми догадался. Черт! Но как он мог? Да еще и вот так сразу! Перед тем, как шагнуть в Большой зал – Сукуна даже остановил одного из профессоров, Нанами, как принадлежащего к числу самых адекватных, здравомыслящих, даже заслужившего право на то, чтобы запомнить его фамилию, и, изображая Юджи, спросил какую-то ерунду на тему уроков. Так тот повелся вообще без вопросов, сразу называв его Итадори и явно не усомнившись в этом ни на секунду. В этот момент оказалось вдруг особенно удобным то, что у них с Юджи разные фамилии – это всегда было удобным, несмотря на не слишком приятные причины, потому что так хотя бы сразу было понятно, к кому из них обращаются, если по фамилии. Но теперь и вовсе сходу стало ясно, что спектакль Сукуны работает. Вообще-то, он думал, что если уж Мегуми и догадается – то хотя бы не сразу! Может, все-таки идиотец-братец накануне что-то ляпнул, чем вот так сразу выдал, а?! Паника вспыхивает сильнее, ярче – но, вместе с тем, глуше и глубже, вспыхивает и что-то другое, панике противоположное. Что-то более светлое – но и более ужасное, пугающее; что-то, что Сукуна просто не успевает понять и разобрать, когда уже… – Ну, привет, Юджи, – наконец, доносится до ушей знакомый ровный, спокойный голос спустя, наверное, не больше, чем секунду-две – но у Сукуны, бля, вся чреда неправильных жизненных решений за эти секунды перед глазами пронеслась, хули. При этом, пока Мегуми здоровается – хмурая складка между его бровей разглаживается, взгляд смягчается, губы дергаются в легком намеке на тут же исчезнувшую полуулыбку. Типичное его приветствие для Юджи. Не для Сукуны. Так что его паника моментально размывается, он тут же расслабляется. Нет, кажется, все-таки сработало – наверное, просто Мегуми и впрямь удивился тому, что идиотец-братец уселся за слизеринский стол, это все-таки не слишком частое явление, хоть и не невозможное. Конечно же, вместе с тем Сукуна совсем, совсем не ощущает укол разочарования из-за того, что тот повелся и принял его за Юджи – это же и было его планом, это же просто значит, что актерские способности Сукуны невъебенны, раз сработали даже на Мегуми, это же должно его порадовать!.. Вот только, по какой-то неясной причине. Не радует. Но он продолжает изображать мерзкое жизнерадостное выражение на лице, игнорируя то, как внутри все неприятно сжимается. На остаток дня Сукуна, безусловно, прилипает к Мегуми, периодически сканируя пространство взглядом на случай, если его идиотец-братец все же мелькнет где-то на горизонте. Один раз они с Кугисаки действительно мелькают – но Сукуна вовремя улавливает это и быстро разворачивает их с Мегуми в противоположную сторону. Так что тот не успевает ничего заметить. При этом он, конечно же, ни на секунду не отвлекается и не перестает Юджи изображать – несет всякую чушь, смеется, все время улыбается, одергивает себя, если хочет на какого-нибудь придурка зарычать или угрожающим оскалом до усрачки его напугать. Играть идиотца-братца не сложно – но дохрена утомительно. Вот не скучно же ему постоянно жизнерадостным придурком быть? Вот не мерзко же от того, как к нему постоянно лезут во всякими дружелюбными комментариями, вопросами, то и дело хотят с ним заговорить, постоянно швыряют в него приветливыми улыбками? Как же стремно-то, а! Верните Сукуне вечный страх в чужих глазах и то, как все шарахаются в сторону от одного его появления! Спустя всего несколько часов он уже скучает по этому так, что выть хочется. Вот что действительно сложно – так это отвечать на чужое дружелюбие тоже дружелюбием, а не слать всех далеко, нецензурно да так, чтобы возвращаться им точно не хотелось. Хотя Сукуна пытается выбирать самые безлюдные места, где они могли бы отдохнуть и поговорить – но все равно, бля, кто-нибудь попадается, как же бесит. Ведутся абсолютно все, ни один человек так и не понимает, кого на самом деле видит. А Мегуми… Мегуми, в общем-то, тоже ведется. Похоже, ни секунды не сомневается в том, что перед ним Юджи. Так что Сукуна действительно узнает, каково это – когда он куда расслабленней и открытей, чем рядом с ним самим; когда не напрягается тут же, если они случайно соприкасаются руками; когда можно схватить его за ладонь и потащить куда-то не собой, но не ощутить вновь того самого напряжения в нем; когда он куда чаще улыбается, и смеется, и даже сам тянется взъерошить Сукуне волосы… До этого Мегуми никогда. Никогда не взъерошивал Сукуне волосы. Кажется – все это должно стоить его мучений; должно стоить того, что ему приходится терпеть толпу приветливых дружелюбных, совсем неиспуганных придурков – да как эти мудаки вообще смеют его не бояться?! – которых так и хочется пришибить как минимум ступефаем, а лучше сразу авадой. Чтобы наверняка. Вот только, на самом деле – именно это, расслабленность и открытость Мегуми, оказываются самым тяжелым, болезненным и невыносимым из всего. Потому что только сейчас, когда в горле оседает горечь от осознания того, что предназначено все это на самом деле Юджи – наконец Сукуна признает, что да, да, в действительности затеял все это не ради того, чтобы и впрямь разыграть Мегуми, а чтобы узнать, каково это, быть рядом с ним, но в роли собственного идиотца-братца. Это оказывается прекрасно – но ужасно. Быстро выясняется, что попросту не в состоянии Сукуна забыть: вовсе не ему самому адресованы все эти улыбки, весь этот смех, все эти дружески касания, все эти расслабленность и открытость, даже гребаное взъерошивание макушки. Теоретически, он должен наслаждаться происходящим – и частично действительно наслаждается. Но в то же время понимает, что стоящая в горле горечь чувствуется все сильнее, что боль за ребрами колет все мощнее, что все сложнее оказывается отыгрывать роль – но не из-за того, что это в принципе сложно, а из-за того, какие все более тяжелые, давящие, тошнотворные ощущения вместе с собой отыгрыш приносит. Да, теперь Сукуна и впрямь узнает, каково это – быть Юджи рядом с Мегуми. Так что должен быть этому знанию рад – ведь добился же, чего хотел, бля! Но что-то как-то нихуя подобного. Может быть, дело в том, что на самом деле он хотел вообще чего-то совсем другого. Может быть, в тот момент, еще за завтраком в Большом зале, когда показалось, будто Мегуми все-таки понял, сумел вот так сразу, с одного взгляда дурацкий розыгрыш раскусить – на самом деле Сукуна… Не так уж сильно и хотел, чтобы это оказалось неправдой. Вдруг он наконец осознает, что же на самом деле ощутил тогда, параллельно с паникой, не успев разобраться, какое именно чувство это было. Надежда. Это была гребаная надежда, потому что на самом деле ему хотелось, чтобы розыгрыш эпично провалился, чтобы Мегуми узнал его, чтобы закатил глаза из-за нелепой попытки себя провести, чтобы пофыркал насмешливо и добродушно поязвил на эту тему, как только он и умеет; чтобы они вместе посмеялись над этой глупость – и забыли об идиотском неудавшемся розыгрыше, может, в будущем лишь изредка его припоминая в шутку, как очередное проявление идиотизма Сукуны. Вот только все получилось совсем не так. Вот только на самом деле план Сукуны удался – разыграно, как, бля, по нотам, и еще никогда он не был в таком отчаянии от того, что все получилось именно так, как хотел. Ну или думал, будто хочет. Убеждал себя в этом. В настоящий момент они сидят возле Черного озера, а Сукуна нагло уложил голову Мегуми на колени – потому что видел, что так иногда делает Юджи и завидовал поганцу до пиздеца, но сам никогда не рисковал сделать также. Но теперь – вот. Да, сейчас Сукуна действительно может так сделать – поэтому нагло, эгоцентрично пользуется тем фактом, что может, пытаясь хоть что-то положительное из ситуации для себя извлечь. Но все еще ни на секунду не забывает – это лишь потому, что Мегуми принимает его за Юджи. Черт. Черт. Черт. – Какой-то ты сегодня грустный, – вдруг спрашивает Мегуми, отрываясь от книги, которую до этого читал, и откладывая ее в сторону. – Что-то случилось? Одновременно с этим его длинные сильные музыкальные пальцы скользят в волосы Сукуны, принимаясь осторожно их перебирать – что ощущается в одно и то же время так восхитительно, но так больно в подреберье; а еще это изрядно отвлекает, не позволяя слова Мегуми вот так сразу осознать. До затем до Сукуна доходит. Он удивленно моргает. Грустный? Да он же весь гребаный день эту идиотскую приветливую улыбку тянет, болтает обо всякой ерунде, не затыкаясь и подражая своему идиоту-братцу, жизнерадостному уебку, от одного вида на которого тянет блевать радугой. Так какое, к чертям, грустный? Каким вообще образом Мегуми мог понять?.. Потому что, ну, да, от всего этого представления, которое теоретически должно было повеселить и порадовать – Сукуна и впрямь ощущает грусть, горечь, боль, которые с течением дня лишь продолжали усиливаться, а теперь, ближе к вечеру, кажется, уже вовсе начали ломиться куда-то за край. Но так старательно же это не показывал! А приветливые улыбки Юджи должны были скрыть настоящее настроение даже лучше, чем собственные угрожающие оскалы. Но тут вдруг – вот этот вопрос. Как так вышло, что Мегуми не узнал его – но при этом понял, что ему грустно? Это же абсурдно и нелепо. Да и каким образом ответить-то теперь? Ну не правду же говорить! – Никакой я не грустный. Не представляю, с чего ты взял, – фыркает Сукуна в легкомысленных Юджи-интонациях, продолжая лить фальшивым светом улыбки – если бы сейчас он был самим собой, то даже не пытался бы обмануть Мегуми, уверенный, что тот все равно легко его раскусит. Но раз уж сегодня выполняет роль своего идиотца-братца… – Просто я знаю тебя. И вижу – что-то не так, – просто отвечает на это Мегуми, и еще сутки назад такие слова вызвали бы прилив тепла – но сейчас лишь увеличивают горечь. Знает он. Ага. Ну да. Как же. Но совсем уж неприкрыто врать, кажется, все-таки не вариант даже сейчас, когда Сукуна отыгрывает Юджи – и в этом нет никакого гребаного смысла. Поэтому следом он, совсем растерявшись и не зная, что теперь делать-то, лишь комкано бурчит себе под нос: – О… эм… да ничего такого… – судорожно пытаясь придумать какую-то хоть сколько-то правдоподобную отмазку-не-полностью-ложь. Но Мегуми вздергивает бровь, смотрит с этой дружеской мягкостью – с которой обычно смотрит на Юджи, Юджи, гребаного Юджи, – но одновременно и с тем самым выражением лица, которое позволяет понять, что он на такую херню не ведется и никакие отмазки не сработают. Вот только Сукуне он просто прямолинейно так и сказал бы, что на эту херню не повелся. Вместо чертова мягкого, говорящего об этом взгляда. Так-то он, конечно, всегда рад прямолинейности Мегуми, рад, что тот в лицо говорит ему все, что думает, не боясь его, не пытаясь что-либо смягчать, не избегая каких-нибудь формулировок из жалости, всегда с ним на равных находясь. Но прямо здесь. Прямо, черт возьми, сейчас – Сукуна ощущает, как боль впивается ему острыми зубьями в ребра, грозя к чертям их сломать. Потому что ему самому такой мягкости не положено. Потому что такая мягкость у Мегуми – только для гребаного, да чтоб его, Юджи. В голове вдруг мелькает мысль о том, что после того, как вся эта хуйня, весь этот розыгрыш – который как раз оказался какой-то хуйней, бля, – завершится, то Сукуна пойдет и ебнет себе татуировку прямо на свой тупой ебальник. Чтобы Мегуми уж точно больше их не перепутал. – Да это просто Сукуна, – наконец, находит Сукуна подходящее оправдание – кто еще подошел бы сильнее, чем он сам, брат-мудак, вечно творящий херню и профессионально проебывающийся? – Ерунду сделал. Как обычно. Ничего такого, – и он вновь растягивает губы в добродушной Юджи-улыбке, но чуть приглушенной, будто бы грустной, ага. Технически – на этот раз даже не лжет. Ведь действительно ерунду сделал – лютейшую и бессмысленную, вот понадобился же ему этот гребаный розыгрыш, а, который по итогу лишь бумерангом по диафрагме и прилетел, лишь самому себе хуков вмазал этим. Так что и злиться больше не на кого, кроме самого себя. – Значит, не одного меня он сегодня выбесил, – тем временем сухо хмыкает Мегуми, вздергивая бровь – и Сукуна непроизвольно хмурится, этим чуть ломая этим свой образ. Чего? Это когда он в принципе успел Мегуми выбесить? Да они разговаривали-то минут пять сегодня утром, у него просто времени не было проебаться!.. Ну, то есть, они – это как Мегуми и Сукуна-Сукуна, а не Мегуми и Сукуна-в-роли-Юджи, да. Весь их разговор и свелся-то только к тому, что Сукуна сказал – весь день он собирается провести в Хогсмиде, да еще нескольким проходным, ничего особенного не значащим фразам. Так когда?.. Или Мегуми не понравилось то, что он ничего нормально не объяснил и просто свалил куда-то? Если честно, то Сукуну такое только эгоистично порадовало бы – но приходится признать, что, увы, это совсем не похоже на него. Да, может, Мегуми и не понял, что за нахуй – но вряд ли это его именно взбесило бы, скорее уж, обеспокоило бы, если он вдруг подумал, что у Сукуны проблемы какие или еще чего. Так что – еще раз. Чего? – Ну и что этот придурок успел сделать? – хмыкает Сукуна, заставляя складку между бровей разгладиться, а голос звучать максимально небрежно, лишь чуть в-стиле-Юджи беспокойно, не позволяя собственной тревоге в интонации скользнуть. – Да так, – отмахивается Мегуми безразлично. – Я ему все чуть позже выскажу. – Хм-м-м, – мычит Сукуна, изображая задумчивость, но сам ощущая, как внутри нарастает паника – вот и какого черта происходит? Не хочет он никакое позже выскажу! Ему прямо сейчас нужно знать, где облажался, чтобы начать составлять план, как все исправить! Правда, сегодня сам себе наглядно продемонстрировал, что к собственным планам нужно относиться с опаской и подозрением. Но ему все-таки нужно знать. Вот только спросить прямо Сукуна не может – потому что это не в духе его идиотца-братца, тот хоть и умеет быть дружелюбно-прилипчивым и добродушно-настырным, за что ему частенько хочется по улыбающейся роже врезать, но не в свои дела все-таки обычно не лезет, если только его хаффпаффский мозг не посчитает это необходимым. Поэтому такое будет явным выходом из образа. Да и вообще, если Мегуми сам не хочет говорить – то никакие настойчивые расспросы с ним и не сработают, только, наоборот, заставят его сильнее отгородиться и дальше отстраниться. Но и оставить тему так и повиснуть в воздухе оборванной Сукуна не может тоже. Поэтому добавляет, весело фыркнув: – Знаешь, я мог бы ему врезать, за нас обоих сразу, – что-то такое идиотец-братец мог бы ляпнуть, пусть и не всерьез. – Нет, спасибо, – хмыкает Мегуми. – Я и сам могу тебе врезать, если вдруг захочу, Сукуна. – Даже не сомневаюсь, что ты може… – начинает Сукуна, и тут же обрывает сам себя на полуслове, когда его мозг вдруг за что-то во фразе цепляется. Он возвращается мысленно назад, прокручивает в голове услышанное снова, и опять, и еще раз, ощущая, как все настойчивее ужас бьется в кадык. Но мозг продолжает выдавать системные ошибки и синий экран смерти, отказываясь осознавать… Пока наконец не становится невозможно и дальше отрицать, и дальше очевидного избегать – так что мозгу приходится перезагрузиться, информацию обработать и тогда наконец все-таки доходит. Сукуна. Мегуми только что назвал его Сукуной. Еще и сказал, что сам может ему врезать, если захочет – что, очевидно, не могло быть адресованным Юджи. Да и само имя тоже точно не может быть оговоркой – во-первых, потому что за все годы их знакомства Мегуми не только ни разу Сукуну с Юджи не путал, но и никогда не оговаривался случайно, называя их именами друг друга. А во-вторых… Вся мягкость и расслабленность вдруг уходят из Мегуми, сменяясь холодом, его взгляд остреет, он выпрямляется весь, обрастая напряжением и сталью. Так что – все очевидно, да. Но все равно Сукуна не может не спросить хрипло, все еще цепляясь за пепел уже истлевшей надежды: – Как ты меня только что назвал? – тихо, едва слышно, с фальшивой, приветливой Юджи-улыбкой, приклеившейся к губам заклятием вечного приклеивания. – Я считал тебя достаточно умным для того, чтобы помнить собственное имя, Су-ку-на, – ледяным тоном констатирует Мегуми, вздергивая бровь точеным, режущим жестом, и чеканя имя Сукуны по слогам так, будто подписывает ему приговор. Вот же бля. Заклятие-то оказывается нихрена не вечное, Юджи-улыбка соскальзывает с губ, и это могло бы быть облегчением, потому что ну заебало же за весь день эту приветливую, жизнерадостную рожу корчить, до чего же отвратительно – но момент точно не тот, когда возможно облегчение ощутить. Ну, корчить из себя и дальше ничего не понимающего придурка явно бессмысленно. Так что следом соскальзывает и остальная изображающая Юджи маска, которую Сукуна носил весь день – роли отыграны, пьеса провалена, единственного имеющегося актера освистали, потому что херня какая-то, а не актер. Да и в целом, как человек – тоже херня какая-то. Охрененный автор розыгрышей, бля. Заебись составитель планов, хули. – С какого момента ты понял? – спрашивает Сукуна уже своим собственным, чуть грубоватым, жестким голосом, ощущая, как ужас пробивается через кадык в горло, оседая на корне языка привкусом желчи и собственного долбоебизма. – С того самого, когда увидел тебя, усевшегося рядом со мной в Большом зале за завтраком, придурок, – уже совсем арктическим тоном отвечает Мегуми. Если бы получилось этот тон превратить в заклинание, оно смогло бы за раз заморозить всю планету. То есть, приходит осознание – знал он с самого начала. Блядь. блядь блядь блядь А Сукуна вспоминает тот момент. Вспоминает, как Мегуми обернулся к нему, вспоминает его удивление, вспоминает его первые фразы, вспоминает, как дальше это удивление на какие-то мгновения, казалось, лишь усилилось, вспоминает и пристальный, внимательный взгляд этих пронзительных глаз – на галстук, на волосы, на приветливую улыбку. Только теперь он наконец понимает все. Понимает, откуда взялось это… …ты все-таки здесь, – потому что удивление на самом деле было адресовано совсем не Юджи, усевшемуся за слизеринский стол, а самому Сукуне. А еще это… …но ты же говорил… – потому что сам Сукуна, бля, и сказал, что его не будет – поэтому Мегуми вполне закономерно и не понял, что за нахрен-то. Ну а дальше – взгляд на галстук-волосы-улыбку, которые, очевидно, принадлежат Юджи, но напялил их на себя Сукуна, от чего, конечно, в первые мгновения удивление лишь усилилось. Но Мегуми же – умный и проницательный, так что он быстро просек, что к чему, но вместо того, чтобы тут же раскрыть обман… Решил подыграть. Вот почему вдруг он так резко расслабился, переключился, ощутимо смягчился; вот почему вдруг поприветствовал Юджи так, будто вовсе до этого и начинал ничего говорить. Если бы только Сукуна соображал в тот момент получше – то должен был бы понять: что-то здесь не так, а не отмахиваться так просто от версии, что Мегуми обо всем догадался. Но тогда он, похоже, все еще предпочитал верить, будто хочет, чтобы этот ебучий розыгрыш сработал – вот и повелся легко, отпустил подозрения, не задаваясь лишними вопросами. Вот же черт. черт черт черт Как Сукуна умудрился настолько пробаться-то, а?! – Но ты так старательно отыгрывал Юджи, – продолжает тем временем говорить Мегуми своим арктическим голосом – а затем вдруг коротко улыбается острой, совсем невеселый улыбкой, произнося: – Так что я решил, так уж и быть, тебе подыграть, – подтверждает он мысли Сукуны. Его глаза закрываются на какое-то мгновение-другое, пока мысленно матерится. Пока из его рта вырывается непроизвольное, хриплое и надломленное: – Блядь. После чего он глаза распахивает – и тут же пытается подняться с чужих до абсурдного удобных колен, с которых в другой ситуации точно добровольно не поднялся бы… Но его удерживает осторожная и сильная рука Мегуми, надавливая на грудную клетку, пока тот сам наклоняется чуть ниже, перехватывает взгляд Сукуны и говорит все с той же острой улыбкой, всем тем же ледяным голосом: – Да нет уж, лежи, Юджи. Надеюсь, тебе достаточно удобно. Никогда еще имя идиотца-братца не звучало с таким уровнем сарказма и едкости – и вот это уже точно адресовано одному только Сукуне. – Мегуми… – сипло выдыхает он. Понимая, что этот тот редкий случай, когда Мегуми, кажется, в ярости, что обычно вырывается у него не в криках и огне, а в шипении и холоде – а ведь нужно пиздецки, пиздецки постараться, чтобы его до ярости довести, в чем Сукуна, придурок такой, очевидно, преуспел, черт возьми. Так что он судорожно пытается придумать оправдания, объяснения. Что-нибудь, ну хоть что-нибудь, лишь бы такая ценная, с таким трудом построенная дружба не разрушилась прямо сейчас, у него на глазах к хуям – ужас изъедает кости от одной мысли об этом. А все из-за такой херни! Шутник ебаный, бля! – Это просто был розыгрыш, чтобы посмеяться, – наконец, произносит Сукуна, звуча жалко и неправдоподобно даже в собственных ушах. Охрененный розыгрыш, от которого что-то никому не смешно – в первую очередь ему самому. Ладно, может, идиотец-братец и впрямь сейчас где-то там веселится, пытаясь отыгрывать Сукуну – невинное летнее дитя, чтоб его. – Пожалуй, я бы поверил, скажи это настоящий Юджи – может, даже посмеялся бы вместе с ним, – отвечает равнодушно Мегуми, подтверждая этим то, о чем они с идиотцем-братцем говорили – что он и сам вместе с ними посмеется, а не посылать будет. Вот только что-то розыгрыш, похоже, не вышел ни безобидным, не веселым, а палку все-таки Сукуна перегнул. Сломал. Раздробил в щепки, которые теперь сыплются ему в глотку и раздирают изнанку в кровь. – Наверное, он и считает, что это розыгрыш, – продолжает тем временем Мегуми. – Судя по тому, что я видел его сегодня только один раз – вместе с Нобарой, когда ты быстро над от них увел. Так Мегуми все-таки видел?.. Бля-я-ядь. Мало того, что по части розыгрышей и планов он проебывается, так еще и конспиратор из него просто охуительный. Сейчас Сукуна ощущает себя так, будто ему в лицо летят комья земли, пока он лежит на дне собственной, сука, могилы. Которую своими же руками и вырыл. – Но ты, Сукуна, – произносит Мегуми еще тверже и жестче прежнего. – Я прекрасно знаю, как ты терпеть не можешь, если вас с Юджи путают. Знаю, что ты давно отказался вот таких розыгрышей, где вы с ним меняетесь местами, именно по этой причине. Ладно, может, с какой-то натяжкой я еще мог бы поверить, что ты вдруг посчитал, будто провернуть старый розыгрыш будет весело. Звучит не очень правдоподобно, но вдруг. Вот только я знаю тебя, Сукуна. И я отлично видел, что за всеми фальшивыми, широкими, копирующими Юджи улыбками ты на самом деле весь день ходил грустный и убитый, а чем дальше, тем только хуже тебе становилось. Все-таки, он действительно знает Сукуну. Знает даже слишком хорошо. Знает лучше, чем тот знает самого себя. Ему вот понадобился целый гребаный день, чтобы понять, признать – никакого розыгрыша на самом деле ему никогда не хотелось. А целью был совсем не розыгрыш. Только узнать, каково это – когда Мегуми рядом с ним ощущает себя по-настоящему уютно, комфортно и безопасно. – Так что я нихрена не поверю, что все это для тебя было просто шуткой, – припечатывает Мегуми твердо, без сомнений – и насколько же все-таки он охренительно прав. – Так какого черта, Сукуна? Что это было? Проверка какая-то для меня? Смогу ли я вас отличить? Именно сейчас. В этот самый момент. На этих самых словах, вопросах. В глазах Мегуми вдруг мелькает кое-что куда страшнее его ярости – там мелькает боль. Вот это ужасает Сукуну по-настоящему. Вот это – точно последнее, чем он от сегодняшнего дня хотел. Даже если он и осознал, что, оказывается, это все-таки было больно и с течением дня болело лишь сильнее – тот факт, что Мегуми его не узнал; что, оказывается, ему все-таки хотелось, чтобы этот гребаный розыгрыш провалился как можно эпичнее и масштабнее, прямо в самом своем начале. Но никакие проверки целью его никогда не были – поэтому Сукуна спешит прояснить. – Нет, – судорожно, лихорадочно выпаливает он, пытаясь отыскать слова, способные всю эту хрень объяснить. – Послушай, Мегуми. Все не так. Я… Но тут же обрывает сам себя, не зная, что сказать Вот только боль Мегуми – это слишком, а чтобы прогнать ее из этих ярких, пронзительных глаз Сукуна пойдет на все. Буквально на все. Даже озвучит правду, каким бы ебланом та его не выставляла. Ну, он и так уже достаточно себя выставил ебланом. Поэтому – чоб и да, а? Так что Сукуна глубоко вдыхает – медленно выдыхает. Смотрит на Мегуми снизу-вверх и осознает, что какой-то частью себя, насколько бы пиздецовой, ужасающей ни была ситуация – эгоцентрично, болезненно наслаждается тем, что продолжает лежать у него на коленях. Может – это его первая и единственная возможность. Бля Наконец, он говорит сиплым голосом: – Это уж точно не было какой-то гребаной проверкой… – но тут же морщится, признавая – потому что правда, значит, правда: – То есть, да, ладно, мне было любопытно, поведешься ты или нет, и по итогу пришлось признать – это все-таки было больно, думать, что ты меня не узнал. Но никакие проверки правда не были целью, Мегуми, – спешит вновь акцентировать внимание Сукуна, видя, как хмуро сходятся его брови к переносице. Боясь того, что Мегуми сейчас не выдержит и пошлет его, решив, что нахрен ему надо все эти оправдания слушать – он спешно говорит дальше: – Я просто услышал, случайно услышал ваш разговор с Юджи. Тот, где ты упомянул, что точно нас никогда не перепутаешь. И сказал себе, что воспринял это, как вызов. Что вот и просмотрим, так ли это на практике. Но на самом деле… Бля, Мегуми. На самом деле я просто воспользовался шансом, – признает Сукуна, вытаскивая из себя слова, кажется, вместе с гребаными внутренностями, испытывая отвращение к самому себе. – Я никогда не хотел быть Юджи, меня бесило, что нас с ним путают, хотя кроме внешности в нас нет ни черта похожего – но, очевидно, большинству на это совершенно поебать. А сейчас мне вдруг впервые за всю гребаную жизнь захотелось узнать, каково же это, быть им. Из-за тебя. Потому что я хотел узнать, каково это, когда ты становишься таким расслабленным и открытым, как с ним. Когда ты так мягко смотришь, как на него. Когда ты так легко касаешься и позволяешь касаться себя. И я знаю, что все это – дружеское и платоническое. Знаю, что мы с тобой тоже друзья, и это прекрасно, я невъебенно ценю нашу дружбу, но… Гребаное но. Как же сильно Сукуна хотел бы, чтобы этого но не было – но оно есть, а Мегуми заслуживает услышать всю правду полностью, от первого до последнего слова. Так что он заставляет себя тише, сдавленней продолжить: – Но со мной ты никогда таким расслабленным не бываешь. Если я случайно коснусь тебя – ты, может, и не одергиваешься, но все же напрягаешься. Со мной тебе не так легко и спокойно, как с ним. И я просто хотел узнать… На этом голос Сукуны, совсем сбитый, надломленный – все-таки обрывается окончательно. Он судорожно втягивает носом воздух. Запрещает себе отводить взгляд от Мегуми, как бы ни хотелось спрятаться от его завораживающих, пасмурных глаз, ощущая себя так, будто, глядя в них, ждет подписания собственного приговора. Но, в то же время – ощущая себя готовым к любому приговору. Лишь бы не переставать в эти глаза смотреть. Блядь. Тем более, что, совершенно неожиданно – но по мере того, как Сукуна сломом выдыхал слова, взгляд Мегуми не острел и мрачнел все сильнее, как можно было бы ожидать, а… пусть все-таки не смягчался, вот только холод в нем все же постепенно размывался, сменяясь сначала пониманием, затем удивлением, а следом чем-то совсем нечитаемым. Вот и сейчас Мегуми смотрит абсолютно непроницаемо, внимательно, препарируя Сукуну своим пронзительным взглядом до самых костей – а тот готов кровью истечь, но все равно ему это позволить. Что угодно позволить – одному только Мегуми. Наконец, тот вздыхает тяжело. Говорит: – Ты такой придурок, Сукуна, – будто и впрямь большего придурка в жизни не видывал – не поспоришь ведь, а. Вот только холода и в его голосе теперь уже куда меньше, пусть и сменился тот лишь непроницаемым спокойствием – но хочется отчаянно надеяться, что это уже что-то, что это хороший знак, что проеб все же не летальный и есть шанс: налепленный на перелом пластырь как-то поможет, ага. Его «придурок», адресованное Сукуне, вообще никогда оскорблением не звучит. Не звучит так оно и сейчас. – Очевидно, что я и отношусь к вам двоим, и реагирую на вас по-разному, – продолжает тем временем Мегуми хмуро. – Потому что вы сами – разные. То, что я не могу полностью расслабиться рядом с тобой. Или то, что я могу напрячься, когда мы случайно касаемся… – из него вырывается шумный, рваный выход, а следом более эмоциональное, раздраженное, разбивающее маску спокойствия: – Черт, Сукуна! Это не потому, что я меньше ценю тебя или твоя дружба значит для меня не так много, как дружба Юджи. Просто… Просто это ты. Юджи – простой и светлый, я всегда знаю, чего от него ожидать. Но ты – как остро заточенный клинок, который может быть непредсказуем. Я доверяю тебе, Сукуна. Доверяю. Но иногда ты такой… Вот как сегодня… Принимается он нетипично, непривычно для себя сбиваться, будто не может подобрать правильных слов, чтобы выразить мысль – и от этого раздражается только сильнее. Это так не похоже на него – хотя Мегуми немногословен и сдержан, зато в нужные моменты отлично умеет и бить по ребрам, и гладить по сердцу фразами точечно. Но, похоже, то, как Сукуна себя иногда ведет, как его временами швыряет по крайностям и полюсам, о чем даже сам отлично знает – и его, всегда невозмутимого, здравомыслящего, способного со всем справиться, загоняет в тупик. От понимания этого сердце зажимает виной в тиски – он ведь совсем этого не хочет… Просто оно само, бля. Наконец, Мегуми шумно выдыхает – и продолжает тише, с чем-то уязвимым, скользнувшим во взгляд: – Ты же наверняка даже не подумал о том, что можешь причинить мне боль своей выходкой, не сделал это специально – но результат-то от этого не меняется… Но здесь он обрывает себя, досадливо поморщившись – будто на самом деле вот этих слов говорить совсем не планировал, просто они, похоже, сами вырвались в попытках цензурно донести, а какой же все-таки Сукуна. Словесное подтверждение того, что он действительно причинил боль своим идиотским розыгрышем-не-розыгрышем – прилетает прицельно. Между ребер. Напитывает вину, заставляя разрастись и зажать тиски на сердце сильнее – так, что оно начинает жалобно выть. Похоже, Сукуне нужно завязывать с ебучими розыгрышами. Точно не его стезя, бля. Но то, что Мегуми знает – он действительно не хотел боль причинить, даже не думал, что так может получиться… от этого только виноватее и больнее самому. – Мне жаль, – хрипло выдыхает Сукуна, слыша, как в собственной голос просачиваются боль и отчаяние. – Я знаю, что никакие мне-жаль нихрена не исправят. Но мне пиздецки жаль. Я действительно уж точно совсем не хотел, чтобы тебе было больно. И я понимаю, понимаю, что мы с Юджи разные – поэтому и отношение твое к нам разное. Я понимаю, что заслужил твою настороженность рядом со мной. Я понимаю, что та дружба, которая у нас есть сейчас – это уже так пиздецки много, намного больше, чем я заслуживаю. Я понимаю, что нет никакого смысла в том, как я запариваюсь, потому что наша с тобой дружба… другая, не такая легкая, как твоя дружба с ним – это же логично, бля. В теории я все это понимаю. Но какого-то хуя я все равно… – Ведешь себя, как еблан, – непроницаемо продолжает вместо него Мегуми, взгляд которого вновь становится более привычно спокойным и сдержанным, а Сукуна невесело хмыкает, дублируя: – Веду себя, как еблан, – после чего добавляет тише, сипло и искренне, вновь повторяя: – И мне жаль. – Знаю, – вздыхает Мегуми, будто действительно знает – очевидно, и правда знает, раз до сих пор не послал, только это все же нихуя не исправляет. На какое-то время они замолкают. Тишина не душит так сильно, как можно было бы ожидать – но и не ощущается той теплой и уютной, которая обычно повисает над ними двумя, к которой за время их дружбы Сукуна уже привык, начав воспринимать это, как должное, что за придурок. Потому что это никакое не должное – это дар и счастье, то, что нужно ценить и заслуживать, а не просто принимать, будто это что-то само собой разумеющееся. Взгляд Мегуми обращается куда-то к Черному озеру – нечитаемый, хмурый, задумчивый. Но больше – не отстраненно-ледяной. Какое-то время Сукуна, так и лежащий у него на коленях – просто наблюдает за ним, затаив дыхание, ощущая, как чуть смелее разгорается надежда уже из-за того, что его все еще с этим колен не прогнали. Смотрит на острые черты знакомого лица, на эти яркие, пронзительные глаза, от которых ему с каждым днем все сложнее отвести взгляд, на тонкие, поджатые губы, улыбки которых редкие, но такие бесценные. Игнорирует то, как в голове против воли мелькает… …красивый. По итогу именно Сукуна эту тишину обрывает, не выдержав – хотя на самом деле ему бы промолчать, ему бы не усугублять, ему бы терпеливо дождаться, пока Мегуми не решил, послать его все-таки или у их дружбы еще есть шанс. Но промолчать ни черта не выходит. – Как ты понял, что это я? – тихо спрашивает он, и пронзительный, хмурый взгляд Мегуми вновь обращается на него, вышибая дыхание, но Сукуна заставляет себя сипло продолжить: – То есть… Все ведь повелись. Абсолютно все. Я уверен в этом. Никто даже не засомневался, что я – Юджи. Но ты… Взгляд Мегуми вновь становится острее. В нем появляется что-то жесткое, сильное – но не разозленное и абсолютно восхитительное. Чуть наклонившись вперед, так, что теперь можно восторженно пересчитывать оттенки его радужек или его длинные и густые, веером рассыпанные ресницы – он выдыхает твердым, уверенным голосом: – Потому что я всегда узнаю тебя, Сукуна. Ты можешь напялить галстук Юджи, можешь взъерошить себе волосы, как Юджи, можешь нацепить на свое лицо маску, изображающую Юджи, можешь начать говорить, как Юджи, вы даже можете поменяться телами, чтоб уж наверянка – но я все равно тебя узнаю, как ни старайся, гребаный ты придурок. Это звучит почти, как угроза. Самая прекрасная угроза в мире. На последних словах интонации Мегуми становятся чуть рычащими, максимально решительными, почти яростными, и в глазах его тоже ярко, завораживающее вспыхивает яростная решимость – будто пиздецки зол на Сукуну за сам факт того, что тот решил, будто он может его с кем-то спутать. Из-за чего дыхание вышибает окончательно. Ни выдохнуть, ни вдохнуть. Но ощущается это охренительно. Сердце принимается ломиться в ребра, а Сукуна смотрит, и смотрит, и смотрит на Мегуми, смотрит в его уверенные, решительные, ни секунды не сомневающиеся в собственных словах глаза; ощущает, как внутри все нарастает восторг, нарастает благоговение И не сомневается Ни секунды не сомневается, что Мегуми говорит правду. Что Сукуна мог бы выпить оборотку, мог бы трансфигурировать себя в кого-то другого, ему могло бы отшибить память, и даже он сам посчитал бы себя кем-то другим, выглядя при этом тоже иначе. А Мегуми все равно его узнал бы. Это… Это, на самом деле, такое охуенное, ценное, правильное чувство – осознание того, что Мегуми никогда и ни с кем его не перепутает. И плевать, если перепутает весь остальной мир. И плевать, если его всю жизнь будут с Юджи путать. Главное – самое, самое главное, что Мегуми всегда, каждую гребаную секунду будет видеть в Сукуне лишь самого Сукуну. Остальное же абсолютно, нахрен, неважно. – Я должен был знать, что это так, да? – выдыхает он едва не благоговейно – и еще пару секунд Мегуми хмуро, внимательно в него вглядывается, но затем что-то в нем будто расслабляется – словно убеждается в том, что Сукуна действительно услышал, понял его слова. Словно это было невероятно важно – мысль донести. Наконец, из него вырывается хмыком: – Должен был. Но затем что-то в нем вновь напрягается, обостряется, пару секунд он колеблется, прежде чем… – А ты? – вдруг спрашивает Мегуми тише, нахмурившись, и прежде, чем пытающийся сфокусироваться Сукуна успевает уточнить, о чем речь – сам продолжает: – Для тебя это так важно, чтобы я был… мягче и открытее? Тебя напрягает то, какой я обычный? Сложный, молчаливый, колючий мудак? – хмыкает он легкомысленно, но Сукуна тоже знает его. Потому улавливает вновь промелькнувшие в нем уязвимость и боль. – Нет. Конечно, не напрягает, – тут же спешит искренне заверить он. – Ты прекрасен такой, какой есть, и никакой ты не мудак. Ну… а даже если иногда чуть-чуть и мудак – то это обоснованно и тоже мне в тебе нравится, – исправляется Сукуна, потому что так явно честнее, но потом тише добавляет: – Я просто… хотел бы, чтобы ты доверял мне также, как ему. Но, очевидно, мне нужно заслужить это самому, а не притворяясь своим младшим идиотцем-братцем, – хмыкает он с некоторой горечью напоследок. – Я правда доверяю. Просто… – Просто со мной сложно, потому что я еблан. Знаю, – осторожно перебивает Сукуна, просто чтобы Мегуми самому не пришлось это говорить. Помогая ему остаться в рамках цензуры, хули. – Но я не против, – пожимает плечами тот, коротко дернув уголком губ. – Я тоже сложный, поэтому и нам иногда бывает сложно. Я не всегда могу тебя понять… – Иногда ты понимаешь меня лучше, чем я понимаю себя, – просто не может не вклиниться Сукуна сипло и искренне, вспоминая, как ему неоднократно, а со временем все чаще так кажется – и это такое чудесное чувство. – А иногда не понимаю совершенно, – грустно отвечает на это Мегуми, а затем продолжает тверже: – Но это все равно того стоит. По крайней мере, для меня. – Да, для меня тоже, – тут же подтверждает Сукуна. – Я очень счастлив, что ты вообще подпускаешь меня к себе, Мегуми, и очень дорожу нашей дружбой. И я совсем не хочу снова все портить – оно как-то само получается, – хмыкает он, пытаясь изобразить веселье, но получается слишком честно для шутки; а затем, вновь ощутив укол неуверенности, просто потому что ему нужно убедиться – тише и уязвимее спрашивает: – Так… у нас все нормально? Я сегодня ничего не испортил? Не разрушил нашу дружбу? – Ну будто для меня стало новостью, что ты придурок, – закатывает на это глаза Мегуми – и то, что он вообще позволяет себе такое, закатывание глаз, громче всего вопит о том, что, кажется, все действительно приходит в привычную для них норму. – Если бы наша дружба рушилась каждый раз, когда я в этом убеждаюсь – то никакой дружбы вообще не было, – ворчливо договаривает он. А Сукуна ощущает, как напряжение и ужас наконец окончательно отпускают, как уголки губ приподнимаются, а внутренности затапливает светом – похоже, все и впрямь в порядке, похоже, он действительно умудрился ничего не испортить. Может, однажды они даже вспомнят этот идиотский пранк, как какую-то шутку – но до этого явно еще рановато. Сейчас же Сукуна завороженно смотрит в глядящие на него сверху вниз пронзительные глаза. Выдыхает хрипло. Беспомощно. Искренне: – Спасибо. – За что? – непонимающе спрашивает Мегуми. На самом деле, Сукуне и суток бы ни хватило, чтобы составить весь список того, за что нужно его благодарить – но есть самое главное, основное, которой он сипит искренне: – За тебя. Вот такого, какой есть. – Нашел, за что благодарить, придурок, – хмыкает Мегуми насмешливо, явно не понимая, насколько он на самом деле серьезен – но тут же он хмурится и добавляет: – Но только попробуй еще раз повторить такое, Сукуна. Над шуткой я и сам мог бы посмеяться, но вот такое… – Никогда, – произносит Сукуна все еще хрипло, но уверенно, твердо. Нет уж. Может, он и придурок – но на своих ошибках учиться умеет… ну, или надеется на это, и таких идиотских розыгрышей-не-розыгрышей больше повторять точно не будет. Вот не зря вся эта идиотская идея с притворством друг другом уже давно кажется ему любой хренью, бля. Еще секунду-другую Мегуми хмуро на него смотрит – а затем еще немного расслабляется. Не полностью, конечно – но этого Сукуна и не ждет. Он ведь не Юджи, ага. Но все в порядке. Кажется, ему и не нужно быть – потому что это, похоже, не нужно Мегуми, что по определению самое главное. Ощущая, как атмосфера между ними становится чуть легче, как давление на ребра ослабляется – Сукуна решает рискнуть и, чтобы еще немного разбавить остаточное напряжение, фыркает, потому что он уже выставил себя придурком, так почему бы не выставить себя еще большим: – Знаешь, я в какой-то момент даже задумался о том, чтобы ебнуть себе татуировки на лицо. Чтобы ты меня больше никогда не перепутал с Юджи. Какое-то мгновение Сукуна боится, не сделает ли сейчас этим признанием хуже – но Мегуми смотрит на него без капли ярости или холода, с тем самым беззлобным раздражением, которое, как иногда кажется, как сейчас кажется, даже отдает чем-то завораживающе нежным, и отвечает сухо: – Ты, конечно, можешь ебнуть себе татуировки, куда только пожелаешь – но точно не для того, чтобы я вас не перепутал. Потому что даже не надейся дождаться от меня, чтобы я перепутал, придурок. Уголки губ приподнимаются, и улыбка становится шире – но теперь это не Юджи-маска, а исключительно собственная улыбка Сукуна, та, на которую он способен только, когда рядом Мегуми, только адресуя эту улыбку ему. – А ты хороший актер, – фыркает он веселее. – Я вот поверил в то, что ты поверил, будто я Юджи. Кажется, они уже могут о случившемся шутить. Что восхитительно. – Это не я хороший актер, это просто ты придурок, – хмыкает Мегуми, вновь произнося это придурок так, что ощущается вовсе не оскорблением, а комплиментом – затем вздергивает бровь. – И хреновый актер. Я вот ни верил в твою игру ни секунды. – О нет, я-то отличный актер! – притворно возмущается и не всерьез спорит Сукуна – но тут же не выдерживает, смягчается и добавляет искренне, тише: – Это просто ты меня слишком хорошо знаешь. …знаешь лучше всех, – мысленно добавляет Сукуна. …знаешь лучше, чем я знаю себя, – мысленно добавляет Сукуна. …и это – лучшее, что со мной случалось, – мысленно добавляет Сукуна. …ты – лучшее, что со мной случалось, – мысленно добавляет Сукуна, едва удерживаясь, чтобы не выпалить все это вслух. Кажется, где-то среди всех этих мыслей кроется что-то важное, ценное. Что-то, что он пока что не готов осознать. – Надеюсь, что так, – также произносит Мегуми тише, глядя с едва уловимым, но теплом во взгляде, пока остатки льдов в его радужках тают. Зато Сукуна вот не надеется. Он, лежа сейчас здесь, на этих коленях, самом удобном месте в мире, завороженно глядя снизу вверх в самые прекрасные в мире глаза. Знает точно.