Тени, сны и терновник

Вместо пролога. 1998 год, май

      С потолка Большого зала льёт ливень.       Холодный-холодный, этот дождь касается рук Ханны Эббот – замёрзших рук, неподвижно лежащих на столе, и рукавов её мантии.       До всех других дождь не долетает — или она не видит.       От заклинаний пострадал потолок – так же как весь Большой зал: стены до сих пор выщерблены, и эти следы видно даже в сумрачном свете свечей.       В конце концов, даже магия Основателей не всесильна.       ...А Ханна сидит за столом со слизеринцами. Дом Слизерин носит траур по своим мёртвым — почти что у всех на рукавах чёрные ленты, у девочек чёрные вуали на шляпах.       Даже у самых маленьких.       А младшие с других факультетов фыркают. До Ханны их голоса доносятся как сквозь воду: по большей части ей всё равно... но скорее дело не в этом. В холоде.       На ней — по моде — по правилам – сороковых годов, Хогвартса сороковых, поверх длинной рубашки глухое чёрное платье в пол, с двумя рядами пуговиц на спине. Уже поверх него — мантия.       Тоже чёрная, как предписано уставом.       То есть... правилами школы.       За школьными столами нет половины учеников – они — ну, некоторые – остались в Больничном крыле с друзьями.       Кого-то забрали родители.       Кто-то мёртв.       Ханна поднимает голову и смотрит на серый, затянутый облаками потолок, и загоняет слезы обратно. Не даёт им пролиться.       Слёзы по Волдеморту — самое страшное, что может вообще быть сейчас.       Но самое верное.

***

      — Ханна? – окликает её Парвати Патил от стола гриффиндорцев.       Ханне холодно, холодно.       Свечей в этот вечер совсем мало горит — и они капают воском на стол, между блюдом с пирогом и блюдом с куриными крыльями.       Хотя бы не на еду.       Ханне от запаха еды дурно.       Хочется спать. А дождь со школьного потолка всё льётся и льётся.