Выгорание

Мицки любит своего супруга. Любит Самидаре всей душой — крепко и спокойно. Улыбается, смотря в серовато-голубые глаза, целует и обнимает его, провожая в дорогу к соседям. Тихо молится и смотрит в удаляющуюся спину, когда его князь с сопровождением уходят и исчезают в редком лесу, входя в него с равнины. Мицки крепко сцепляет руки, пряча их от подданных в рукавах, и пытается верить, надеяться, что несмотря на нехорошее предчувствие, этот визит закончится хорошо, и супруг скоро вернётся домой. Но начинает тихо накрапывать дождь, как и почти всегда, когда князь уходит из столицы, и Мицки улыбается, уходя в резиденцию. Раз дождь идёт, значит, скроет его супруга от беды. Они с Самидаре были знакомы давно, пусть и не близко, и виделись не часто. Однако их княжества были соседними, переплетаясь границами, и что Самидаре, что отец Мицки — оба не хотели вражды. Никому из них не была нужна война или просто враг, к тому же интересы у них были общие, схожие мысли развития, так что со временем они не только заключили полный нейтралитет, стирая былую вражду предыдущего перед Самидаре князя с родиной Мицки, но и заключили перемирие. Настраивались на дружный договор. Тогда-то Мицки, будучи наследником княжества, и познакомился с князем Самидаре. Знакомство и договора шли медленно, и они постепенно сближались, становясь союзниками. В первую очередь, конечно, как князья — Орочимару со своим наследником-помощником и Самидаре. Но также постепенно они все находили общий язык и вправду становились товарищами. Добрыми друзьями. Что Мицки, что отец — оба были рады такому исходу, как и князь Дождя, и речи уже шли совсем на равных. Откровенно. В княжествах, с этой стороны друг от друга, полностью царил мир, хоть бумаги и договора ещё не были написаны и заключены. Но это было просто вопросом времени — они уже знали, что в любом случае окажут поддержку. И вот тогда-то Мицки смутился, растерялся. Всё шло хорошо, но бумаги — слишком тонкое дело, даже если из самого качественного материала. Даже если стороны верны и открыты друг другу, всё равно исписать договоры нужно многим, и это сложно. И долго. И даже князьям с этим сложно справляться, как выяснилось. Только вот тогда, кто-то из советников Самидаре и сказал, что проще было бы сыграть свадьбу — так все остались бы при своём. И мирно. Свадьба — самый простой и привычный вариант. Мицки был обескуражен, мягко говоря. Это вот было… Неуместно, учитывая, что они оба мужчины. Хотя, ясное дело, это было сказано просто от безысходности — перебирание всех нужных вариантов утомляло за долгие часы бесед. Советник, конечно, извинялся сердечно, но Мицки не обижался на такое — всё понимал. Самого уже это нервировало. Но всё же был слегка… выбит из равновесия таким недопредложением вполушутку. Но только кивнул и остановил извинения самого князя, ощущая, как предательски мечутся глаза по стене и теплеют щёки. Зато в тот раз все взбодрились и закончили одну часть не за ночь, а к вечеру. А Мицки думал. Конечно, никто его не то, что не заставлял, а даже слова на этот счёт не сказал. Советники, с двух сторон, не посмели бы (больше, по крайней мере), князь Самидаре слишком уважает и ценит и не помыслил бы о таком, а отец всегда давал волю, лишь подсказывая, но оставляя решения на Мицки. И всегда остался бы на его стороне, стоило лишь что-то решить. И Мицки что-то решал, застыв в кресле перед окном как неживой, не моргая, играя со змеёй в руках. Свадьба — самый простой, а, главное, привычный и понятный всем вариант. Такое поймут все подданные их двух княжеств, и не придётся что-то объяснять. Ещё это избавило бы их от долгих недель, если не месяцев, этого мучения с договорами — не мог ведь князь Дождя всё это время быть в их столице, ему нужно было возвращаться на свою родину. И из-за этого вся ситуация растягивалась во времени. Чем дальше, тем больше. Всё уже порядком надоело. Но… Как же свадьба? Мицки мог упустить, что они оба мужчины — в конечном счёте, это делается исключительно ради союза княжеств. Но вот чтобы связать с кем-то себя так близко? Это было Мицки непривычно. Вся его семья: отец, брат и змеи. Он доверял и спокойно принимал ближний круг своей охраны, даже смел считать их друзьями, но кого-то чужого видеть рядом было в новинку. Да, Самидаре — союзник, товарищ, возможно даже немного друг, но всё же. Всё же Мицки был так же отстранён от мира, как и вся его семья, так же предпочитал немногих, и не любил прогибать свои личные границы под кого-то. Однако… Однако князь был прекрасным мужчиной. И нет, Мицки не про внешность думал, хотя и нельзя было не признать, что Самидаре по-своему красив. Да и такие тёмные, серо-синие глаза, точно грозовое небо, и такие же волосы были необычны. Притягивали взгляд. Но он же не девушка, что выбирает из списка женихов, да и не князь, который решает, какую девушку сделать своим развлечением. Так что на внешность не смотрел. Старался. Он смотрел в тёмные глаза, разглядывая душу. И ему нравилось то, что он видел. Самидаре, пусть ещё был не таким ближним, но уже не воспринимался совсем как чужой — он умный, воспитанный, уважал и Мицки и его отца, и вёл себя при этом ровно, ни капли не возвышаясь. Спокойный, рассудительный, умный. Такой мужчина нравился Мицки. С таким он был готов избавить их всех от долгих мучений над другими договорами. И решить всё свадьбой. Никто его не заставлял, не давил, это было только его решение. Обдуманное. У него тогда было достаточно времени, чтобы решить это и объяснить всё отцу. Тот принял, как и всегда, лишь немного прищурив глаза — заискивающе, немного… жалостливо — точно ли уверен Мицки? Он только улыбнулся спокойно и утвердительно кивнул. Ведь почему-то грозовые глаза Самидаре подкупали сердце. Подкупала его внутренняя сила, и совсем не та, что отвечает за техники, а та, что в сердце. Отец кивнул согласно — главное, что Мицки уверен и спокоен. Князь, вернувшись из своих дождливых земель для продолжения дел, как всегда пахнущий этим особым ароматом после дождя, был… так же обескуражен, как и Мицки ранее. После тех случайных слов. Только теперь сам Мицки был виновником этого состояния. Затем Самидаре снова извинялся и со всей учтивостью пытался избежать свадьбы, пытаясь оставить это просто неуместными словами. Мицки только улыбнулся и тихо перебил его — в этом нет нужды. Он объяснил, почему пришёл к такому выводу, и Самидаре на полминуты просто замер, с удивлением и каким-то странным чувством глядя на Мицки. Он выдержал этот взгляд спокойно. Сам князь Дождя никогда бы не посмел проявить чего-то такого, не посмел бы давить или принимать предложение, будь кто-то не совсем согласен. Однако тогда… Тогда он на секунду прикрыл глаза и улыбнулся, смотря на Мицки ровно и открыто. Как и сам Мицки на него. Они прекрасно поняли друг друга. И договор о супружестве был заключён за несколько дней. Мир между ними закрепился полноценно. Все были рады такому исходу. Тогда, правда, никто из них ещё не догадывался, настолько крепким это окажется. Глубоким. Свадьбу готовили действительно прелестную — они ведь оба ждали этого, как и их княжества, так что праздник должен был быть громким, весёлым. Они оба хотели этого союза, оба довольны таким раскладом, друг другом, договором между ними, так что и свадьба должна быть соответствующей. Не только видимой, для договора, а для того, чтобы они сами могли отпраздновать это объединение. И Мицки даже не очень и портило настроение то, что он в принципе не любил такие торжества. К тому же то, что князь всё время был рядом с ним, поддерживал за руку — успокаивало странным образом. Будто его внутренняя уверенность, несломленность и уважение передавались и Мицки. Он даже улыбнулся искренне, глядя в тёмные глаза, когда служащий проводил церемонию и их руки перевязали красным, длинным полотном, связывая судьбы. Было в этом что-то, что дало понять Мицки — он поступил правильно. Особенно, когда князь слегка сжал его руку, пока они были связаны красным полотном. Через два дня, когда вероятно уже все в княжестве Мицки знали: что к чему, он со своим супругом, своим князем, отправился в его княжество, вслед за посланником. Там снова ждал праздник — уже для подданных Самидаре. Пусть церемонии не было, однако Мицки встречали пышно, и он с благодарностью улыбался, надев для этого торжества подарки от супруга, что ждали его здесь — новые украшения и одежды. Новые подчинённые радостно встречали ещё одного князя — свадьба и правда всё решила, даже несмотря на то, что они оба мужчины. Зато закончилось всё самым лучшим образом. И они были честны и открыты друг перед другом. Равными. Спальни у них, в резиденции Самидаре, конечно, были раздельными. Но рядом. И покои Мицки были хорошими, пусть и слегка необжитыми, но все подчинённые уверяли, что сделают, как он прикажет. Мицки, конечно, кивал и улыбался князю, когда тот говорил то же самое — Самидаре, как истинный мужчина, князь, хотел убедиться, что Мицки в порядке. И это тоже невероятно подкупало. У них было доверие, взаимоуважение, и со временем Мицки привыкал к новому месту, опираясь на поддержку своего князя. Вливался в дела этого дождливого княжества и открывался самому Самидаре — они сближались. Действительно правили на равных, доверяя и обсуждая, практически сливая два их княжества в одно. Впрочем, Орочимару всё равно правил своим, а они своим, но, в широком смысле, проблемы они решали общими силами. Это было приятно, спокойно, разумно и ожидаемо. В отличии от того, что как-то незаметно их с Самидаре отдельные жизни действительно сольются в одну. Сначала конечно подразумевалось, что они будут править вместе, но вот любовь… каждый найдёт свою. Что князь, что Мицки были вольны сердцем и могли выбирать кого угодно. Кого укажет судьба. И конечно друг за друга они были бы рады. Только вот поначалу было слишком много забот, нужно было привыкнуть к новому, да и никому из них не очень хотелось портить их супружество любовниками. Во всяком случае до тех пор, пока это не будет действительно любовь. Однако… В итоге, их души соединились слишком прочно. Совсем незаметно их сердца стали совсем открытыми, любящими тихо, ровно, а две спальни сменились одной. Со временем они влюбились друг в друга и были счастливы в своей спокойной любви. Свадьба для мира, в итоге, обернулась в большее — настоящую любовь, крепкую, глубокую. С тех пор уже много лет прошло, они развили своё княжество, тесно сплелись с княжеством Орочимару, фактически став одним огромным, просто с двумя столицами управления, а сами стали настоящими влюблёнными. И время идёт, как и должно. Своим чередом. Лишь в последнее время соседнее княжество слишком сильно проявляло недовольство — у дальних границ, через торфяное болото. Ни Мицки ни Самидаре не было до них дела, однако их князь считал, что имеет право, хоть, вернее сказать, наглость, требовать какую-то часть земель. Им же не были нужны под боком «союзники», но и такие буйные соседи, возможно, враги, тоже. Эта история с мелким княжеством уже давно тянется, они выставляют то претензии, то пожелания объединиться, при этом сохраняя не только полную независимость, но и получив в «подарок» добрую часть земель. Тех, что под руководством князя Дождя. Вот просто так хотелось княжеству Кава. Все эти действия, то, что они называли «переговорами», несло очень нехорошим предчувствием. Запахом. Буквально, да — слишком сильная была вонь от них. Специфическая… будто гнилое болото с мертвечиной. Мицки считал, что ничего хорошего от них ждать не стоит. Его князь с ним соглашался, но и просто начать войну не было разумным. Однако подобное поведение выбешивало ужасно. Нервировало. И вот на предстоящей встрече, куда и отправился утром Самидаре, всё это и должно решиться. Им надоело это копошение и предложение было одно — оставить их законные земли и закрепить нейтралитет. В союзе же Мицки и Самидаре не заинтересованы. Правда, что-то подсказывало, что нужно взять на эту встречу шиноби, что князь и сделал, послушав Мицки. Однако самому Мицки всё кажется мало… Очень хочется отправить ещё несколько больших отрядов в сопровождение. Но князь уже ушёл, близится вечер — Мицки случайно только замечает это, так и пребывая весь день, после ухода супруга, в потерянном состоянии. Значит и не послать уже никого. Это будет уже… Не так понято. Так что Мицки старается успокоиться, снова молится за мужа и пытается хоть под вечер вести себя как князь. Хотя ближние подчинённые всё прекрасно понимают, а советник мягко улыбается и подбадривает. Мицки коротко улыбается в ответ и думает: скорее бы супруг вернулся, чтобы лежать в кровати не одному, а обнимать любимого князя и слушать его дыхание.

***

Пять дней, что должны пойти на дорогу Самидаре и на саму встречу, для Мицки нервные. Почему-то больше чем обычно, хоть всё время периодически идёт дождь — обычно этот хороший знак всегда его успокаивает, но в этот раз сердце почему-то совсем не спокойно. Ещё и сырость сковывает, пролезает под тёплую накидку Мицки, заставляя мёрзнуть и шипеть от недовольства. Советник тоже не очень доволен погодой — хоть казалось к дождливому краю за столько лет уже пора привыкнуть — но всё же пытается подбодрить и успокоить Мицки. Согреть-то получится только у Самидаре. Как бы там ни было, а Мицки занимался княжеством, решая проблемы, шипел на всё недовольно и тоскливо ждал, глядя в окно. Ёжась на мягкой, но пустой и холодной кровати. Только сердце всё нервно сжимается от всего. И обрывается, когда советник растерянно говорит, что вернулся один шиноби из отряда князя. Раненый. Мицки летит в кабинет к шиноби на холодных и каких-то деревянных ногах, обмирая от каждого вдоха. И бессильно, убито падает на колени, когда шиноби говорит, что князь убит. В голове звенит, и он поверить не может, не слышит, не понимает толком криков советника, как шиноби — молодой, малой ещё — рассказывает, как на них напали, когда они возвращались домой, взяв в кольцо; как его прикрыл старший товарищ, и он спрятался под трупами, сумев потом тихо сбежать. Мицки не слышит всего этого, он просто не может принять первые слова — «князь убит». Его трясёт, когда он подползает к шиноби, цепляется за него руками и плачет, задушено хрипя, что это не правда. Но эти же слова снова разрывают его сердце. Мицки замирает, словно мёртвый, а потом хватается за голову и кричит изо всех сил. Воздух от этого дрожит, звенит, душит тяжестью, пол трескается, а затем взрывается бесконтрольная, отчаянная сила, разбивая всё вокруг. Шиноби и советника отбрасывает, они чудом как-то умудряются выбраться из кабинета, пока Мицки и дальше кричит и плачет. Зелёная сила безумно, болью бесится вокруг, то и дело принимая змеиные очертания, рушит всё — мебель и бумаги летают в воздухе, по всему полу и стенам прорываются глубокие трещины. Сердце Мицки болит до ужаса. Трещит. Советник пытается как-то успокоить его, но боль никак не унять, и крик не заглушить. Горе от смерти любимого не исправить. И за бумагами, пылью в воздух поднимаются осколки пола, стол и стулья врезаются в стены, разлетаясь в щепки, а Мицки всё так же ужасно кричит. Вся резиденция начинает дрожать, и пол под ним крошится в пыль. Мицки падает на этаж ниже, но даже не понимает, умирая и крича как раненое животное, и в новой комнате мигом начинается разруха. По полу снова идут трещины, дом отчаянно трясётся, как от землетрясения, а сила самой ужасной болью пронизывает разумы подчинённых. Всё, кажется, вот-вот взлетит на воздух, из-за боли князя превратившись в пыль. И заканчивается всё в один миг. Мицки в мгновение, в резкой, оглушающей тишине, падает на пол без чувств. Из-за этого отчаянного, горького всплеска силы и потому, что просто не может вынести горя. Резко тишина бьёт по ушам, пока как в замедленном времени, кошмарном сне, осколки и пыль оседают на землю. Резиденция перестаёт шататься, в ногах шиноби больше не гудит, зато тишиной звенит в ушах. Тишиной и тем ужасным криком боли князя Мицки. Он лежит на полу, сломанный, почерневший и кажется постаревший на несколько десятилетий. Хрупкий и совсем уничтоженный. Боль и горечь пронизывают всё это место.

***

Сознание приходит медленно, словно Мицки буквально прорывается через плотное полотно тьмы, горя и боли. Он не хочет верить в случившееся, но когда всё же открывает усталые глаза, то в покоях полутени, а кровать рядом пуста. Снова боль сжимает сердце, Мицки задыхается и слепнет от слёз. Служанка испуганно бросается к нему, пытаясь успокоить, удержать, когда он переворачивается на живот и цепляется пальцами в подушку и одеяло Самидаре. Это ведь не правда, что он умер, да? Мицки рыдает от боли, а служанка только глупо пытается успокоить, приходит ещё и советник, но что с этого? Разве Мицки сможет пережить потерю любимого князя? Он только рыдает и умирает, не понимая, как всё ещё жив. Рыдает снова до беспамятства, когда кто-то из подчинённых вливает в рот что-то ужасно горькое. Как Мицки надеется, что это яд… Однако всего лишь успокоительный настой. Крепкий. Мицки узнаёт этот терпкий вкус, что даже после стольких часов во сне держится во рту, будто Мицки только его выпил. И осушает весь рот и горло. Только совершенно ничего не хочется, даже пить — даже глаза открыть без надобности. Да и зачем, если князя нет? Для чего Мицки тогда жить? Никогда, никогда раньше он не думал бы такое, но сейчас… Сейчас, потеряв своего любимого, своего князя, Мицки уже не видит смысла в жизни. Словно он и сам исчез с грозовыми глазами Самидаре. Он только безучастно лежит, сидит и плачет, пока служанки о нём заботятся. Слов он не слышит. Даже того, что послали новость домой — к его отцу Орочимару. Вскидывается он только тогда, когда советник говорит — у границы послы из княжества Кава. Того, где… Должен быть Самидаре. Сердце одновременно и болью сжимается, и надеждой — может он всё же жив. Пожалуйста. Мицки исхудал, покрылся тенями на щеках и под глазами, тёмными венами на всей бледной коже. И тело всё слабое. Но он встаёт. Ему нужно узнать, что происходит, потому, шатаясь, он стоит, надевает лучший наряд, украшения и идёт в зал, где принимают гостей. Он дрожит от нетерпения, волнения и боли с надеждой, что терзают сердце, и сильно сжимает пальцами подлокотники своего кресла. Старается не кричать от того, что место Самидаре пустое. Стараясь не плакать. Он надеется и ждёт, когда что-то решится. Любым образом. Только вместо этого послы уничтожают его словами, что князя действительно убили. Слишком «нелепыми» словами Самидаре с ними говорил — нейтралитет был им ни к чему. Княжеству Кава нужны земли и союз. И раз теперь князь Дождя мёртв, то они хотят сосватать Мицки со своим князем. Иначе будет война. Мицки чуть не умирает сам, сидя в своём кресле, когда ему говорят о смерти. Но голову опускает, и слёзы текут сами. И с каждым следующим словом послов такая ярость просыпается в крови, такая ненависть, что сила снова из него вырывается. Только в этот раз разрывая на куски этих жалких убийц. Мицки превращает их почти что в фарш, разорвав и размазав по разрушенному полу и стенам, и только тогда снова рыдает, упав на пол. — Уничтожить. Уничтожить. — Хрипит он сквозь рыдания, сжимая одежды советника. Нужно уничтожить это княжество.

***

Тот день конечно же снова доводит его до истерики и беспамятства, но потом, проснувшись, Мицки вспоминает как эти грязные твари осмелились прийти к нему домой, принеся новость о смерти, так ещё и требовали заключить супружество с их князем. Угрожая войной. Мелкое, жалкое, озлобленное на всё княжество. Мицки трясёт от злости, сила болезненно, безумно плещется вокруг него, но глаза… Глаза под слезами светятся самой настоящей ненавистью. За смерть своего князя он отомстит каждому, кто связан с тем княжеством. Сожжёт до пепла. Если бы это только вернуло ему Самидаре… Сердце сжимает болью, но Мицки сцепляет зубы и выдыхает, готовя план. Убийцы должны за всё ответить, во что бы то ни стало. И сгореть так, как сгорело болью потери его сердце.

***

Мицки с отвращением смотрит на то, как шиноби снимают со стен и пола толстый слой камней, сдирая кровавое месиво от послов. Советник рядом морщится и усиленно старается увести его, видя какой Мицки серый и словно исхудавший от горя, как из его глаз снова текут слёзы. Однако Мицки продолжает стоять и смотреть, как под стихией земли исчезают трещины, пол становится ровным. Чистым. Мицки на слабых ногах, несмело подходит к своему креслу и садится, с болью глядя на кресло князя, что уже всегда будет пустым. Шиноби тихо ускользают и с ним остаётся только советник и служанка, что всё пытается вытереть слёзы и напоить успокоительным. Он только отодвигает её руки и говорит изломанным голосом: — Отправь им ответ. Если они хотят, чтобы мы заключили союз, пусть попросят это подобающе. С подарками и действительно достойным сопровождением… Как и положено вести себя с князем. Нет, Мицки не соглашается. Конечно же нет. На месте его сердца выгоревший пепел, и он жаждет сотворить тоже самое и с княжеством Кава. Медленно и мучительно. Ему и Самидаре не была нужна война с ними, но теперь… Теперь весь гнев и боль Мицки направит на те земли. Отомстит. Посланник отбывает с этими словами через пару часов, пока Мицки так убито и сидит на своём кресле, умершими глазами глядя на место князя. Пока не приходит отец, что получил такие ужасные новости. Мицки рыдает в его объятиях и всё-таки уходит обратно в комнату, выпивая успокоительное, и спит, наверное, спокойно, с того времени как всё случилось, и не в одиночестве. Отец охраняет его сон. Только уничтоженное сердце так и не возрождается, горе не уходит, а гнев горечью стоит в горле и уничтожающим огнём строится в план. Орочимару обнимает своего маленького, прекрасного князя, успокаивая как может, придавая сил. Увы, боль он не способен забрать или стереть, не способен воскресить умершего, но поддержать… хоть как-то, обнять он должен. И он баюкает его те дни, что Мицки плача болезненно лежит в кровати, как в бреду шепча как любит своего князя, как надеется… что он вернётся. Но чуда так и не происходит. Только с неба льёт дождь, будто бы оно тоже плачет вместе с Мицки, по князю Дождя. И сырость горем, злостью проникает в сердце несчастного, потерявшего смысл Мицки. Проникает желанием мести. Отравляет всё, заставляет мир двигаться к этому. Мицки всё же встаёт — ровно держа спину, но видно, насколько ему тяжело — отдаёт приказы своим людям, и всё начинает готовиться. И тенью Орочимару отдаёт приказы своему войску, медленно, как сырость дождей, собирая людей, распаляя холодные от смерти запах и предчувствие войны, смертей. Мести. Новые послы Кава, уже представительные шиноби и несколько ближних к князю клановых, приходят, когда всё как раз готово. Они не могут не заметить, как Мицки убит случившемся, хоть и стоит гордо, ровно, одетый в красивый, но чёрный наряд, и откровенно улыбаются — радуясь, что добились своего. Бледное лицо Мицки, с сухими потрескавшимися губами, синее и тёмное от вен, не дрожит на это. Он лишь приглашает гостей движением руки пройти в дом, где с ними будут говорить, величественно, не смотря на горе, держа спину и подол одежды. Его тёмный силуэт, с чёрной вуалью на голове и простым украшением, не смотрятся жалко, хоть и исполнены горем, но показывают силу, огромную силу, что он не сломался, потеряв князя. Впрочем, послам это видится только пока. Князь может строить из себя кого угодно — пусть даже и пробирает до дрожи его ровная спина и княжеские манеры — но это только пока. Он уже проиграл им. И они всё же улыбаются, входя в дом, где их ждёт стол и «примирение», радостная встреча. И ожидания их не обманывают — в зале словно самый пышный праздник, и не забывает князь даже о простом сопровождении, приглашая шиноби внутрь, приглашая угоститься такими ароматными блюдами и вином. Все они улыбаются, испытывая злую радость — князь Мицки хорошо понимает своё положение и старается изо всех сил, их радость ликует в воздухе. Но в какой-то момент всё тревожно меркнет. Всё увиденное ими дрожит и слетает пеленой иллюзии. Все столы и стулья, вся еда и пол под ногами — это сухие, трескучие и пахнущие смолой стволы и ветви елей, а стены дома… стены барьера из силы. Они даже не в городе… В лесу. Предательство. Гнусный обман недостойный князя! Или нет? Впрочем, они же все шиноби, сильные, но от их ударов барьер даже не дрожит, а князь за ним спокойно, безразлично наблюдает, кажется, даже не слыша их криков. Обещаний мести, войны. Он смотрит на них, пока они в непонимании пытаются выбраться, а потом кивает своему советнику и… Всё вокруг мигом вспыхивает горячим огнём. Сухие иглы елей вспыхивают словно дымовые бомбы, опаляя жаром, а следом и высушенные стволы разгораются подземным, загробным пламенем, треща посмертную песню. Мицки спокойно, без капли жалости или даже внимания к ним, слушает их крики агонии, как они пытаются выбраться, погасить пламя, но всё без толку. Дерево было самым лучшим и сухим, а питала огонь чакра советника. У них не было и шанса и совсем скоро в небо тяжело, грозно, понеслись клубы чёрного дыма, что пах едким деревом и сгорающей до черноты плотью людей. Обугленной. А в треске деревьев Мицки слышит, как лопаются мышцы, слезая с костей, как не выдерживают и кости, лопаясь словно пузыри и это отчасти сладкая музыка для него. Только сердце горем сжимается — князь не вернётся от этого. Но он спокойно, точно зная, что в праве на это, смотрит на бушующий огонь, что может уничтожить и весь город, и ощущает как этот пепел оседает на его боль. Его не трогают крики агонии, не пугает запах и дым, не пугает жар, что плавит и на расстоянии, выжигает глаза до сухости. Ему безразлично на что-либо. Он просто знает, что должен всё выжечь за свою убитую любовь. Что это правильно. И его не трогают сочувствующие взгляды его людей, немного испуганные от такой мести, когда он так же величественно, молча плача идёт с этого пылающего места. До самого вечера там горит, потом тлеют огромные угли и обжигает пепел, когда ветер его разносит. Но в конце концов, не остаётся ничего, кроме выжженного, пустого, чёрного клока земли. Совсем, как и сердце Мицки теперь. В нём больше нет ничего. И следующие дни он не выпускает ни слезинки, только скорбной, молчаливой тенью отображает горе и смерть Самидаре. Он не плачет, даже в объятиях отца, пока тот, вместе со слугами приводит его в порядок — он должен быть красив, когда отправится в это несчастное, обречённое на погибель княжество. Ведь ещё вечером, когда не осталось даже костей от «дорогих и достопочтенных послов» в столицу Кава отправился шиноби с посланием от Мицки. «Князь прибудет к концу недели, как и просили. Только желает провести на месте смерти своего мужа прощание. Встретьте его и подготовьте всё, как полагается». А пока все медленно готовятся к уничтожению, чистой мести. Подчинённые готовят Мицки к тому времени, возвращают красоту и величие, которыми он светился до этого кошмара: его наряд чёрный, украшение только одно, на вуали, но выглядит это не траурно… по-своему красиво; обломанные ногти, от того, что Мицки пытался разодрать кровать от горя, осторожно спиливают, выравнивают, лицо остаётся по-прежнему бледным, но губы уже не изранены, а вены и тени почти исчезают. Князь снова красив и стоит, словно бы непоколебимо, только в золотых глазах видно убитую душу и сердце, но это даже больше не пугает… Восхищает. Князь стоит ровно, держа спину, величественно смотря вдаль, и нет ни сомнения, что он не сломался, поддался убийцам своего князя. Что-то есть в нём красивое, но опасное, словно… Тень самой смерти, что таится в завораживающе красивых сухих ветвях. Такая красота смерти. От этого страшно, как порой бывает на кладбище, если задержаться до сумерек. Но пустые, мёртвые блестящие глаза пугают больше. Но Мицки не прикрывает их, не прячет. Он ровно, уверенно, хоть и легко, словно вот-вот сломается, идёт между своих людей, когда они отправляются на назначенную встречу. У него в груди тяжёлым камнем давят мысли о том, где и как умер его князь, и под тёмными кронами деревьев, под тёмным от дождя небом холодом таится страх. А Мицки, как и его три отряда шиноби, словно призраками проплывают в этих тенях, вместе с влагой, что висит в воздухе, по топям и болотам, что предчувствием смерти отражают на поверхности слабый свет неба. И только призрачный, пугающий шум леса и чавканье под ногами разбивают мёртвую тишину, пока они идут туда, где будет смерть. Тревога и тот непередаваемый холод перед смертельным боем висят за их спинами и тянутся из самого княжества к месту убийства. Мести. Но Мицки спокоен. Его сердце уже мертво и боятся ему нечего. Нечего терять. И он знает, что дома отец собирает армию, готовя огромную, разрушающую месть, что волной смоет и выжжет всех, кто посмел навредить Мицки. Его князю. Он спокойно, красиво и с достоинством идёт по влажной земле, словно в своём доме по залу к креслу, выходя на встречу к самому князю Каваки, что встречает его со своей свитой. Его Мицки не ждал, не надеялся на такую удачу, но никак не показывает это, холодно, отрешённо и величественно смотря на него, пока этот отвратительный человек самодовольно улыбается. Мицки только собранно кивает на приветствие, даже не размыкая рук, что держит перед собой, не сгибая спину — он держит свой облик прекрасного и сильного князя. Коротко, отрешённо, но ровно отвечает на вопрос, где послы Кава? — Слишком много выпили, празднуя, — совсем кроху призрения добавляет Мицки в последнее слово, медленно поведя плечом, словно легко скидывая с него тонкую, гладкую ткань, на тяжёлый взгляд князя. — Будут позже, не были в состоянии нормально идти сюда. — Он снова возвращается к ровному голосу, как и подобает его статусу и воспитанию, потом замолкая. И украдкой прислушиваясь, где в лесу позади них, в болотах, прячется половина его сопровождения, выжидая начала конца для зарвавшихся ублюдков. Внутри него от этого трещит боль, ярость и месть, но он продолжает так же спокойно стоять и слушать князя, пока они отходят на более сухое место — подальше от леса и топей. И лишь один раз перебивает убийцу супруга, своего врага, когда тот хочет сразу повести его в свою столицу. — Вы читали моё послание — я должен устроить проводы своему князю. И без этого никуда не пойду. — Холодно, остро и слишком пугающе возражает он тихим голосом. Каваки от этого наклоняет голову, смотря на него тяжело из-под бровей, но Мицки и не думает поддаваться. Он не слаб. И он сделает, что должен. И пронизывает убийцу в ответ золотыми глазами, где холодом застыла ярость. Шиноби за их спинами, за каждым свои, напряжённо замирают и тянутся за оружием, готовься к переходу в стойки, в движение, чтобы броситься первыми. Только Мицки стоит спокойно, нерушимо, и не мигая смотрит в глаза Каваки — представляя, как скоро убьёт его. Но уговор есть уговор. И видя спокойствие своего князя, шиноби Мицки переходят с положения готовности в спокойное — да, они конечно же готовы броситься в любой момент, только сейчас это не откровенная демонстрация. На шиноби Кава их же князю приходится рявкнуть и бросить убийственный взгляд, запугивая своих же людей. Мицки от этого хочется презрительно скривится, но он только сильнее сцепляет руки. Хорошо, что рукава достаточно длинные, чтобы скрыть это. И не смотря на эту отвратительную сцену, убийца всё же уничижительно улыбается и ведёт Мицки за собой — к полю боя, где… остались все тела шиноби и князя Дождя. Сначала Мицки думал, что это было просто поле боя, но поняв, что это — он, пошатнувшись, тяжело наваливается на руку шиноби, что в его охране. Становится очень холодно, больно, лицо совсем цвет теряет, и губы даже похолодели, а колени отказываются держать ровно. Он почти падает, но шиноби его удерживает. И Мицки стоит, как и положено князю. Борется с дрожью и медленно присаживается на корточки, касаясь холодной, подрагивающей рукой разломанных осколков. Теперь Мицки было совершенно очевидно, что его супруга, любимого, драгоценного, просто загнали в ловушку, перебили всех, а потом так и оставили тела здесь, просто завалив останки каменной стеной. А Каваки это ещё и рассказывает ему. Пока Мицки сидит на земле, где в такой отвратительной… даже не могиле и не яме, навсегда так и остался любимый человек, пока Мицки борется с дрожью и слезами. Князь рассказывает это намеренно — наслаждаясь его болью — чтобы сломать Мицки. Однако он так и не плачет. Медленно встаёт и стоит так же ровно. Он не сможет упасть и заплакать, пока не отомстит всем этим тварям. Каваки тем временем, издеваясь в своём монологе, решает, что для Мицки это «слишком неприятно», и предлагает пойти на поляну рядом, чтобы справить тризну. Мицки бьёт его по руке и с презрением оборачивается, когда убийца пытается взять его за предплечье — словно бы Мицки ему принадлежит. — Не смей меня касаться — я потерял мужа и держу, буду держать траур. Яростно выдыхает он, сверкая глазами. Каваки презрительно, в гневе кривится, но всё же насмешливо отвечает, втаптывая Мицки в грязь словами. — Никуда ты не денешься. Угроза. Чистая угроза и призрение. И ликование от того, что вероятно Каваки собирается захватить всё его княжество. Мицки сдавливает горло ярость, но он молчит, ничего не делает, пусть и хочется сейчас же броситься и оторвать этому ничтожеству голову. Но, пока, не время. Ярость бьёт пульсом в голове, руки и губы сковывает холодом, а в глазах, кажется, словно за тонкой плёнкой, плещутся океаны слёз. Но Мицки только ровно, величество идёт вслед за самодовольным князем, туда, где на поляне накрыты столы для тризны. Но совершенно очевидно, что для убийц это праздник. Никто и слова не говорит про князя, про убитых, и не приглашают за стол шиноби Мицки — такой откровенный, низкий и… ублюдочный плевок в его сторону. Ничтожное стремление поднести себя выше, якобы они лучше. Мицки до побелевших костяшек сжимает металлический кубок с вином, молча выпивая за своего любимого. За Самидаре. Только ему здесь и нужно почтить его. И погибших с ним шиноби. Остальным же — это праздник победы и своего возвышения. Грязные шутки и обсуждения Мицки перед ним же не стихают, не обходят они и то, как действительно отберут у него княжество. А там и часть Орочимару, испугав смертью сына. Ни самого Мицки и ни его шиноби они при этом не боятся, упиваясь вином и своей значимостью. Мицки тошнит. Он сидит молча, сгорая от ярости, сжимая кубок до скрежета, и сосредоточенно следит за своими крошечными змейками, что белым потоком выливаются из-под подола его чёрных одежд. Они такие крошечные, что заметить их укус невозможно, как и их самих не видно в траве пьяным глазам. Но яд всё так же силён, и змейки смертельным покровом расползаются под столами, кусая ноги убийц. Ноги Каваки. В пьяном угаре, в веселье незаметно, как яд начинает действовать, но потом один за другим шиноби за столом падают — самые слабые замертво, более сильные, мучаясь в последних конвульсиях жизни. Мигом из их ртов и ушей, носов начинает течь кровь, заполняя своим солёным запахом и поднимая страх. Шиноби Кава, что не были за столом, а следили за людьми Мицки, начинают бросаться на них, но теперь их меньше. И группа, прячущаяся в лесу, тоже тенями появляется рядом, убивая всех вражеских, перебивая как зверей. Как раньше они убивали Самидаре. Каваки дёргается долго, со злобой смотрит на Мицки, пытается ударить и даже умудряется послать знак тревоги, что взрывается в небе огненной вспышкой, но Мицки только медленно с ярость поворачивается к нему и смыкает руки на шее. У Каваки меньше яда змей — чтобы Мицки сам мог его убить, медленно сжимая руки, раздавливая шею ублюдка. Он с яростью смотрит в чёрные глаза, видит, как тот задыхается, как не может даже кровью захлебнуться; чувствует, как под руками ломается трахея, позвонки шеи, как рвутся артерии и сухожилия. Он только с яростью, чистой местью сжимает и сжимает шею, пока по его рукам течёт кровь, до тех пор, пока голова ублюдка раздавленной шеей отделяется от тела. Он дрожит от неутихающей ярости, смотря на вытекающие глаза, как кровь вязко капает с шеи, и сжимает руками это омерзительное, ненавистное лицо, до того, что кости черепа трещат, заглушая ярость и пульс в ушах, мозг превращается в месиво острых осколков, а челюсть гулко падает на траву. Мицки трясёт, когда он обессиленно выпускает из рук остатки головы, что распадаются частями прямо на его колени и скамью, и невидяще смотрит в никуда — пустота, оставшаяся от сердца, болит, даже несмотря на то, что убийца его князя мёртв. Боль не уходит. А его любимый не возвращается. Ничего не становится хорошо. И Мицки взрывается силой, осколками разбрасывая вокруг себя столы, куски земли и тел. Вокруг царит хаос и смерть, всюду кровь, а в его глазах ярость. Шиноби, что встречали его с Каваки, уже все мертвы, но Мицки уже слышит, что идёт их подмога, и его ярость устремляется туда. Он даже не видит кого убивает, не видит, как около него так же безжалостно, отчаянно терзают врагов его люди. Он без капли сомнения, сознания, а тем более жалости, уничтожает всех, кого видит, оставляя за собой след разрушенной земли покрытой кровью, органами, ошмётками того, что раньше было телами. Лишь когда силы внезапно иссякают, и он валится на колени, прямо в болото, то замечает, как оставшиеся спешно, трусливо бегут за ворота столицы, какая там поднимается суматоха. Однако он уже обессилен, и разум, кажется, вот-вот его покинет, так что кто-то из его близких людей подхватывает его на руки, и они уносятся прочь отсюда. За одно из болот, где на поляне стоит для него шатёр и куда уже собирается целая армия во главе с его отцом. Но всё же… Тогда от боли, от совершенно не помогающей мести и полной опустошённости, Мицки всё же отключается. А несколько слезинок стекают с краешек век по бледному лицу.

***

Кто знает, что пугает жителей Кава больше — смерть князя или то, каким Мицки был чудовищем в своей ярости? — но никому это не интересно, главное, что столица закрыта, а на вершинах стены стоят шиноби. Город закрылся и сам сидит в осаде те два дня, пока часть армии доходит до лагеря Мицки и он приводит себя в достаточно нормальное состояние, чтобы встать с лежанки. Вместе с подкреплением приходят и новости: Мицки слушает своего помощника, пока служанка окончательно приводит в порядок светлые волосы и помогает надеть новый наряд. Такой же чёрный. Армия наступила на княжество Кава вдоль всей границы и несколько городов уже были под контролем — после того, что сотворил Каваки Мицки не собирается оставлять эти земли, а пожрать их, перебив всех приспешников Каваки, даже несмотря на то, что до этого ему вообще не было дела до этого небольшого княжества. Сейчас же он хочет всё здесь сжечь. Потому, когда он снова выглядит восхитительно, как и положено князю, его отряд, с подоспевшей частью армии, наконец-то выходит к воротам столицы. К несчастью, у них было достаточно времени и средств в городе, чтобы укрепиться, но… Мицки никуда и не спешит, у него есть кое-что, что нужно ещё сделать, так что они просто разбивают свой лагерь перед столицей. Но одна часть армии уходит дальше, огибая город, направляясь вглубь земель, подгибая под себя другие города и деревни, сжирая княжество как тля, чтобы позже присоединиться к основным силам. Мицки сам не долго стоит пред городом, он разворачивается и уходит с группой шиноби с силой земли, туда, где остались их мёртвые товарищи. И его Самидаре. При свете дня и трезвом разуме картина той разрухи и месива, что и сам Мицки большей частью сотворил в тот вечер, кажется более отвратительной, чем остальные места сражения. Впрочем, это и не было сражение — грязная, отчаянная, горькая месть за боль, за любовь. Это никогда не красиво, это всегда отвратительно. А вонь, что стоит тут от ошмётков тел, просто до тошноты пробирает. Но они собираются, и шиноби начинают осторожно, медленно изучать землю, вытаскивая всех погибших, чтобы дома похоронить по-нормальному. Как людей. Мицки с выдержкой строит возле тел найденных своих людей, радуясь, что они хотя бы не превращены в разрубленное месиво, пока их укрывают и запечатывают в свитки, чтобы унести домой. И с дрожью, страхом ожидает, когда же найдут его князя. Его любовь. Увы, длится это долго. Они застревают там на несколько дней, пропитываясь вонью и стараясь не обращать внимание на лесных зверей, что растаскивают остатки врагов. А армия продолжает осаждать столицу. Хотя, пока они всё никак не находят тело Самидаре, Мицки до остального совсем нет дела. Он только ждёт, холодея внутренне и сжимая до боли руки. Он до дрожи боится увидеть своего мёртвого супруга, и помощник не отходит от него, то и дело поддерживая, когда Мицки пошатывается от напряжения и вони. Самидаре находят одним из последних. Помощник Мицки пытается его не пустить, уговаривает не смотреть, но он не слушает — на подламывающихся ногах подходит прямо к месту, где его находят, спотыкаясь на камнях. В глазах всё плывет, в груди сжимает, холодеет и сотнями игл пронизывает всё тело, голова кружится и болит. Он замирает, скованный болью, когда видит своего князя, с разрезанной грудью. Его кожа тёмная от начавшегося гниения, волосы грязные и тёмные, а глаза закрыты, да и лицо залито кровью и залеплено грязью — от его дорогого, прекрасного как грозовое небо князя Дождя не осталось ничего. Только искалеченное, грязное тело. Но Мицки его узнаёт. Делает ещё несколько шагов и словно подкошенный падает рядом, крича в голос от боли. Его любовь мертва и грязная от смерти. Уродливая от ран, засохшей крови и начавшегося гниения, от которого темнеет кожа. Мицки не плакал с того дня, как решил всё уничтожить, но сейчас… Увидев тело князя, он не может этого выдержать и снова рыдает, будто ему только-только вырвали сердце. Ужасно. И его крик совсем ужасный — он воет как раненый зверь, что в ужасе, бешенстве пытается защититься. Душераздирающий крик. И его люди никак не могут ему помочь, не могу сдержать покой, когда видят, как отчаянно их князь цепляется за своего мёртвого супруга; и тяжело видеть первого князя Самидаре, но боль князя Мицки… Ослепляет и выкручивает сердца до капли. Его помощник, верный друг даже, пытается отцепить его, но скрученные, холодные пальцы плохо гнутся, и князь всё продолжает цепляться за мёртвого, срывая горло от рыданий, захлёбываясь этим осознанием, увиденной жестокостью реальности. И всё же удаётся оттащить князя от мёртвого возлюбленного, когда само тело сдаётся от невыносимых рыданий. Когда Мицки измученный, заново убитый, проваливается в кошмарную темноту сознания, отключаясь в руках помощника, повисая безвольным, словно изломанным болью телом. Только и в эту темноту к нему проникает жестокая, дробящая душу реальность. Мицки и там страдает от кошмаров.

***

К концу того дня, когда измученный князь теряет сознание и его уносят в шатёр, шиноби находят всех остальных товарищей. Выживший тогда, последний из этого отряда, сквозь боль и слёзы пересчитывает все тела, записывает имена, чтобы не перепутать тела, и закрывает рукой глаза, когда последнего его друга по команде находят в завалах, и он записывает его имя. Отмечает в списке последнее. Они все опустошены и к шиноби Кава, ко всему городу испытывают только ненависть. Однако это приходится держать, только вечерами у костра, когда заканчивается дежурство, поминать усопших — ведь они охрана их князя, и уйти в бой без него не могут. Потому над лагерем висит тяжёлое облако тоски. Мицки же несколько дней лежит в беспамятстве, снова худея, ломаясь, словно вправду сгорая от потери своего князя. Только зажившие губы снова сухие до трещин, бледные словно смерть, вены и тени снова обнимают измученное лицо, что всегда было прекрасным, да и тело тоже слабеет, покрывается этими тёмными следами горя. А когда Мицки приходит в себя, открывает некогда блестящие золотом глаза, то теперь они совершенно пустые. Мёртвые. Как и место, где было сердце. Осада столицы тем временем всё продолжается, и периодически стены содрогаются от атак, но в городе упорно держат оборону, от страха и непонимания пугаясь каждого движения шиноби Мицки. Вторая часть армии его княжества, во главе с отцом, неумолимо пожирает город за городом, пробираясь в дальние части княжества Кава и заполняя собой. Неспешно, но упорно пожирает, как плесень. Лишь столица не сдаётся. Но, даже когда Мицки снова приводят в порядок, у него нет сил, чтобы самому бросится в бой, снося стены города. У него ни на что нет сил, и они лишь продолжают сидеть в лагере в лесу, периодически вступая в бой и пресекая все попытки шиноби Кава выйти за стены — пусть медленно умирают, задыхаясь в своём же городе. Мицки только безразлично наблюдает за этим, отрешённо смотря в пустоту. Больше месяца спустя, в его утонувший в вязкой тоске шатёр, приходит отец — все остальные города сдались и теперь всё княжество Кава под их полным контролем. Остаётся только стереть это название. И стереть столицу. Впрочем, Мицки не может себя заставить напасть. В нём уже только из последних сил тлеет огонь, что желает отомстить, что вынуждает его делать это, но сам Мицки окончательно угас, когда увидел мёртвого Самидаре. И теперь ему нет дела до столицы. Его сердце и душа выгорели, ему ничего не нужно и ничего не хочется. Он просто существует, покрытый пеплом своего сгоревшего сердца. Он пуст, уничтожен, как земля после огромного пожара, что уничтожает всё живое. Но армия устала от своего похода-захвата, и они просто вынуждены отпустить шиноби домой, получив подмогу. Медленно ряды шиноби заменяются, они снова наступают, устраивая всем в городе громадную встряску и выжигая воздух над городом своим огнём. А отец остаётся с ним, даже несмотря на то, что нужно бы вернуться в город Мицки, он остаётся с ребёнком, стараясь поддержать, не дать ему окончательно утонуть в своей боли. Хотя не просто… Над этим он не властен, и Мицки так и остаётся с пустым, мёртвым взглядом, как призрак выглядя в чёрном одеянии. Мицки уже бессмысленна месть — его князя это не вернёт — но внутри сидит необходимость довести всё это до конца, и после ещё нескольких недель, когда они не делают ничего, сводя столицу с ума своим бездействием, Мицки решает это закончить. Ему уже всё равно, но он должен выжечь всё так же, как и сгорело его сердце и душа. Он доведёт всё до конца, за своего любимого князя.

***

Боруто долго, действительно долго не навещал Мицки, но придя наконец-то в его город, сразу понимает, что что-то не так. Вроде всё, как и было почти год назад, но что-то тревожное висит в воздухе. Сердце нервно дёргается, особенно когда ему удивляются, а на вопросы просто молча отводят к… советнику Мицки и Самидаре. Боруто пугается — какие новости он успел пропустить, не навещая давнего друга так долго? Что успело случится, пока он путешествовал? Он уже думает: неужели правда началась война — когда-то они говорили, что были проблемы с соседним княжеством, но когда узнаёт правду, то холодеет от ужаса, а волосы на затылке встают дыбом от страха. От смерти Самидаре он чувствует сожаление, тоску — пусть они и не были близкими знакомыми, но он был супругом Мицки, и Боруто не мог его не уважать, не мог желать плохого — иначе кто тогда бы заботился о Мицки? И Мицки ведь был влюблён в него больше всего на свете. Боруто уважал этого спокойного князя, что заботился о его друге. Но ещё больше его охватывает ужас и невыносимая боль, когда он понимает, что Мицки будет просто умирать от этого. Это будет для него мукой, самым жутким кошмаром. Боруто даже задыхается от боли, и ему нужно время, чтобы хоть как-то прийти в себя и дослушать всё до конца. Узнать, что Мицки сделал и собирается сделать. Как же больно от того, что ему рассказывает советник — друг просто умирал от боли из-за смерти супруга, истончался, с ума сходил. Он не мог судить его за месть, за убийство того, кто забрал у Мицки его любовь, жизнь, и даже захват княжества Кава был понятен. Но узнав, в каком состоянии был Мицки, Боруто затошнило от горя и боли, страха за дорогого друга. А когда советник рассказывает, что Мицки собирается уничтожить и саму столицу, он со всех ног бросается к другу. Он не может винить его в месте, в боли — сам чуть не сходил с ума, видя друга… давно любимого друга с князем Дождя — но уничтожить целый город?.. Мицки точно сходит с ума. Если уже не сошёл… У Боруто перед глазами застыло невероятно красивое лицо друга, что так мягко, нежно улыбается, и он бежит к нему изо всех сил, надеясь успеть, надеясь ещё увидеть Мицки. Спасти.

***

Мицки выходит к воротам столицы, как и подобает князю безупречным. Его снова привели в порядок, одели в красивую одежду и накинули вуаль с тонким украшением. Он спокоен и величествен, ровно держит спину. С виду он прекрасный, сильный князь. А в душе… У него только пепел от выжженного сердца. Но стоит он достойно, только взгляд в глубине совсем мёртвый. Он стоит без страха, даже не предполагая, что в него кто-то посмеет выпустить силу или кунай, стрелу со стен города. Шиноби слишком его боятся теперь и нервно сжимают своё оружие, прячутся за колоннами. — Все остальные города вашего княжества уже сдались, одни вы остались в этой глупой попытке укрыться. Всё равно это вам не поможет. Сдавайтесь и закончим уже это. Время уже занимается своими привычными делами — в закрытом городе не засеять достаточно полей. Да и лесными товарами не займётесь. — Пытается привести их к нужному решению Мицки, спокойно говоря с командиром, что прячется на защитной стене рядом с воротами. Только после его слов повисает долгая тишина. Лишь ветер легко треплет чёрные одежды и вуаль Мицки, волосы, что выглядывают из-под неё, а он спокойно стоит и ждёт, сцепив руки. — Вы убили всех наших послов, нашего князя… Нам страшно, что же вы сделаете, если войдёте? Где-то глубоко в пустой груди Мицки от этих слов болью пронизывает прежняя ярость. Однако он всё так же ровно стоит и отвечает. — Вы убили моего супруга. Когда мы даже не хотели с вами воевать. Так ещё… Каваки собирался и моими землями завладеть, мной. Я имею все права на месть. Гораздо больше, чем вы на страх сейчас. — Вы ведь будете и дальше мстить… — Я уже отомстил. Отомстил всем. — Эти слова выходят из его рта болью и словно тяжёлыми камнями падают на плечи, но он всё же спокоен. Только волосы и украшения щекочут лицо от ветра. — Сейчас я хочу просто прекратить всё это — собрать… дары и уйти обратно домой. Разумеется, теперь вы перейдёте под мою власть, однако… Воевать мне уже не к чему. У Мицки во рту даже горький вкус пепла, когда он говорит эту ложь, и ярость колется глубоко внутри, но он ждёт, когда снова повисает тишина. Люди на стенах исчезают и вероятно долго решают… Собираются решать — Мицки не даёт им думать, а через несколько минут разворачивается и уходит. Он делает не так много шагов, когда его уход замечают, и пугаются этому даже больше, чем открытому нападению. — Пусть будет так, князь! — Кричат ему в спину, и он милостиво слышит. Останавливается и с достоинством поворачивается. — Пусть будет так. — Снова повторяет командир на стене и отдаёт приказ кому-то рядом. Люди слушаются плохо, боясь всего, что может случится, но всё же… Что-то происходит, и потом слышится долгий гул — они разбирают стену укрепления, что стоит за воротами. Гудит долго, потом скрипит, и ворота натужно открываются, ползя по земле. Командир спускается к нему и кланяется. Видимо, он теперь здесь главный. — Мы хотим принести вам дары, только… У нас почти ничего не осталось… Разве что казна города… Командир пытается извиняться, предложить что угодно, прося не убивать, а Мицки отворачивается. Шиноби Кава вздрагивают, а князь только называет ту часть, что всегда собирает со своих земель — вполне посильная ноша. — Я возьму это и голубя с каждого дома. Собаку, козу или корову с каждого дома. На этом мы и разойдёмся. После он, даже не оборачиваясь к командиру, уходит. Чтобы в лагере отдать приказ подготовить последнее для этого города. В столице же все просто поверить не могут, что всё заканчивается так внезапно и… Легко. Все взволнованны и нервно выдыхают, заторможенно понимая — уже всё, жизнь будет спокойной. Шиноби князя, что остаются у открытых ворот пугают, но постепенно облегчение нервными волнами захватывает город, и все начинают собирать дары для князя, угощать шиноби, надеясь, что дальше всё действительно будет хорошо. Весь день жители собирают животных и птиц со всех домов, опустошают часть казны и отправляют вереницу этого добра в лес — куда ушёл князь, обещая оставить их в покое. Они радуются, что этот кошмар заканчивается, начинают петь. И им даже не кажется странным, из-за нервов и внезапной радости, облегчения, что люди князя Мицки так и не входят в город. Они все опьянены тем, что уже конец. Хороший конец, пусть и было такое ужасное. В лагере же Мицки говорит закончить последние приготовление для падения всего города. Сотни и сотни заготовленных взрыв-печатей цепляются к приходящим животным, маскируются, чтобы никто ничего не увидел, пока не станет поздно. До самых сумерек шиноби только этим и занимаются, а когда темнеет… Сотни животных, испуганные темнотой, потерянно бредут обратно во взбудораженный, измотанный город. Коровы, собаки и козы топчутся по всем улицам, кричат на непонимающих людей, поднимается галдёж, пока они пытаются разобрать своих животных, пока из-за этой толпы глупые коровы брыкаются и бегут куда придётся, натыкаясь на всё в темноте и пугаясь ещё больше. Когда последние взбешённые козы наконец-то отходят от ворот города, разбредаясь по улицам, когда лающие собаки разбегаются по домам, прячась в пристройках или прямиком в доме, в подлеске открываются клетки и взбудораженные, сонные птицы стаями нервно мечутся в небе, направляясь к своим домам. Гул стоит страшный — животные шумят и рушат хлипкие строения, давят кого-то, люди кричат на них, и никто так и не понимает, когда шиноби князя Мицки тихо убегают от ворот, закрыв их каменной стеной. Снаружи. А потом в темноте в городе оглушительной вспышкой раздаётся взрыв первой печати. Потом ещё и ещё, громче, беспрерывно один за другим печати активируются, озаряя город и небо над ним светом в ночи, оглушая всё вокруг на сотни метров. От взрывов дрожит земля, небо светлеет, словно там наступил восход, огонь поднимается выше стен, а дым застилает всё на тысячи метров вокруг, душа своим отвратительным запахом, ослепляя плотным облаком. От всего этого животные в лесу дико вслепую бегут как можно дальше, а столица всё пылает и сотрясается от кошмарной смерти. А Мицки безразлично лежит в своём шатре, слушая отзвуки дрожания земли и никак не реагируя на случившееся, на то, какой ужас он сотворил. Его сердце и жизнь были уничтожены ровно так же и ни капли жалости в нём нет. До самого утра город продолжает пылать и взрываться, рушиться, даже камень стен разлетается от взрывов и плывёт от жара. Никого из животных рядом не остаётся, а гарь не позволяет даже приблизиться к столице, как и жар, что даже днём держится в раскалённом котле, что раньше был столицей. А Мицки просто безжизненно закрывает глаза, не испытывая ничего. Даже не чувствуя толком руку отца, что держит его холодную ладонь.

***

Боруто спешит как только может, и всё равно его сердце обрывается, когда в один день, уже почти подходя к месту, где должен быть лагерь Мицки, он влетает в плотный дым, что дерёт горло, глаза и почти что осязаем. Гарью пахнет настолько сильно, что даже лёгкие болят и желудок, но он несётся вперёд, надеясь, что ещё не всё потерянно. С одной стороны, он волнуется за город — не может же друг убить всех? Даже детей? Но с другой — Мицки… Бедный Мицки. Однако его надежды не оправдываются. Когда он приходит в лагерь, в шатёр его не пускают и даже просят не шуметь, хотя он и не может толком даже говорить — так болят лёгкие от дыма и бега, просто режут. Но когда к нему выходит Орочимару он понимает, насколько всё плохо — по одному печальному, усталому взгляду. И почему-то то, что город всё же уничтожен, уже никак его не тревожит. А когда он видит изломанного, убитого потерей супруга Мицки, на глаза и вовсе наворачиваются слёзы. Его друг всегда был самым красивым, самым стойким, он переживал и выбирался из многого, оставаясь таким же величественным, прекрасным — настоящим князем. Самой силой, прекрасным творением богов в человеческом теле. И его удивительные глаза всегда золотом блестели. Сейчас же от прежнего Мицки осталась только призрачная тень. Он весь потускнел, выцвел. Кожа стала словно совсем тонкой и хрупкой, сквозь неё виднеются вены, покрывая тонкое лицо и тело тревожной синюшностью, губы пересохли и стали красно-синими, тело словно исхудало, а глаза… Стали мертвыми. Пустыми. Безразличными, без намёка на прежнего удивительного князя. Он даже, казалось, не узнал Боруто, не увидел может — и без толку, что глаза открыл. В какой-то один миг внутри Боруто просто всё рушится, когда он видит такого уничтоженного друга. И собственное сердце трещит от боли за него. Орочимару его тогда тихо выводит из шатра и рассказывает, что случилось. Боруто потряхивает от слёз, боли за Мицки, а горло невыносимо дерёт от догорающего города, глаза режет им же. Как ему больно от того, что с другом, таким любимым человеком, случилось это горе. Убивающее его, уничтожающее всё живое в Мицки. Он долго плачет на улице, люди Орочимару и Мицки отворачиваются, понимая как больно, как это всё ужасно, невыносимо — им самим ведь тоже тяжело. Однако пока никто не расходится никуда, ждут. Когда Боруто успокаивается, то кое-как подходит к убитому горем Мицки вместе с Орочимару, пытаясь его поддержать. Удивительно, но мёртвые глаза, что раньше были золотыми чудесами, узнают его всё же. Толку правда немного… Боруто не может его спасти от этого. Не может облегчить страдание. Но держит за руку. День и ночь проходят как в бреду, он толком ничего не помнит, не спит, наверное — даже этого толком не знает — и голова тяжёлая, горло и лёгкие дальше болят. А потом кто-то приносит новость — город… Уже уничтожен. Мицки на это тяжело, через силу встаёт. Его исхудавшее, ослабевшее тело плохо слушается, но всё же он должен увидеть это. Потому его снова приводят в порядок, и он становится немного красивее, прямо держит спину, когда идёт туда, не чувствуя вони. Он по-прежнему худ, на бледной коже болезненные вены и тени, что он словно своей зелёной силой отсвечивает, губы сухие и неживые, и глаза… Опустошённые. Однако он всё же как князь подходит к пепелищу, где нет ни одного живого, где нет ничего — кроме обугленных, чёрных от пожара и взрывов осколков камней, из которых были дома, да и глубоко, под слоем толстой, чёрной, твердой корки ещё ощущается жар, в центре бывшей большой столицы. Но всё выглядит ужасным… И ровно так же, как и сердце, душа Мицки теперь. Боруто, да и много кого из шиноби, передёргивает от вида этих останков кошмара, но никто ничего не говорит, не смеет. Он правда сжимает в какой-то момент кулаки — там ведь точно были те, кто не виноват — но потом… видит, что внутри Мицки ровно то же самое, что осталось от города, и расправляет ладони, выдыхает. Только бы Мицки когда-нибудь оправился от этого. Выжил. — Оставьте им здесь напоминание, за то, что они сделали. — Тихо, поломано шелестит Мицки — словно скрежет каких-то сухих листьев, веток — а потом разворачивается и идёт обратно. А в шатре, когда он остаётся без чужих глаз, то просто безвольно падает, словно его ранили, и обессиленно плачет. Он даже облегчения от мести не чувствует. Он так же уничтожен, как и город. И ничего не меняется, только горе с новой силой сжимает его в тиски. И теперь у него самого нету сил, чтобы жить. И незачем больше. Боруто и Орочимару тоже просто разрушаются бессилием и с тоской обнимают Мицки, что больше не реагирует ни на что — последнее, что ещё держало его в жизни сгорело, и теперь он просто не мог, не хотел обращать внимание на реальность. Он хотел только к Самидаре. И только лежал, пребывая разумом где-то далеко. Сделать с этим что-то просто невозможно, но Орочимару всё же отдаёт приказ возвращаться домой — людей нужно вернуть, заняться княжеством и… Может хотя бы дома, когда-то удастся вернуть Мицки в себя. Может когда-то… Если сюда Мицки шёл гордо, хоть и было видно, как это тяжело, то сейчас он уже не был больше в себе, и его везут домой на повозке. Орочимару и Боруто то и дело сменяют друг друга, чтобы присматривать за Мицки, что просто… Безжизненно лежит. Да, он дышит, но… Боруто тяжело выдыхает, словно бы у него самого сердце вырвали, пока смотрит на безучастного Мицки, держит прохладную ладонь. Впрочем, вероятно, оно было и так. Он ведь… давно понял, что полюбил друга. Но, сперва просто не решался — а вдруг ошибся и разнервирует друга понапрасну? Вдруг Мицки перестанет с ним быть после признания? — он боялся подобных мыслей и не мог решиться, а потом ещё и отрёкся от своих небольших земель, статуса, чтобы быть свободным. И что в таком случае он мог бы предложить Мицки? Тот ведь с рождения князь — не по статусу даже, по сути. Боруто не мог о нём позаботиться и быть достойным. Потому молчал, хоть иногда очень хотелось признаться, особенно, когда появился Самидаре. Хотелось тогда кричать, набить этому князю рожу, чтобы не лез к Мицки, но… Но друг согласился. Он сам пошёл к князю Дождя. Более того — влюбился. Боруто видел это в его золотых глазах — всю жизнь и обожание — и просто не мог себе позволить сказать подобное когда-либо. Он любил Мицки, да, но ни за что не посмел бы разрушить его счастье. Никогда. Потому и дальше оставался только другом, не позволяя себе ничего даже в мыслях — только тихо тоскливо любил, бродя где-то по землям. А когда возвращался проведать любимого, был просто другом. Хорошим, верным другом. Даже не смотря на боль от того, как сжималось сердце — он упустил свой шанс на счастье, даже не попробовал, не сказал. Но… Он видел как Мицки был счастлив, как любил своего князя, и улыбался — главное, что друг счастлив, так что пускай так и будет всегда. Пускай Мицки будет счастлив всегда с Самидаре, а Боруто как-то переживёт свою боль. Он ведь даже завидовать не мог, злиться на Самидаре — Мицки так на него смотрел всегда, что даже глубоко в душе Боруто не решался подумать, чтобы с князем Дождя что-то случилось, чтобы занять его место — счастье Мицки было важнее. Только тоску испытывал, но улыбка любимого… друга стоила всего. И Боруто улыбался ему в ответ, радуясь и поздравляя с каждым их праздником, с каждым годом. Нельзя было не поздравлять, когда он видел, как Мицки цвёл рядом со своим любимым. И Боруто тоже был счастлив от этого. И вот сейчас всё исчезло. Его друг, прекрасный, крепкий, образец настоящей, природной или пусть даже божественной власти, который завораживал одним своим видом… Абсолютно уничтожен. До такой степени, что даже на Орочимару не реагирует и все те дни, что они медленно плетутся в их город, Мицки совсем не реагирует, не замечает ничего. Даже глаз почти не открывает, только когда отец его очень просит, сам проливая слёзы из золотых глаз. Тогда Мицки открывает свои пустые отблески былого света и совершенно пусто смотрит… Никуда. Он не понимает даже, что его уже привозят домой и укладывают в кровать, только один раз вздрагивает и пускает несколько совсем обессиленных слезинок — когда неосторожно Орочимару укрывает его тёплой накидкой Самидаре. Тогда Мицки смотрит на неё, ловит запах, выпускает последние осколки души в паре слезинок и закрывает глаза насовсем. Его тело всё ещё живо, но он разумом больше не реагирует. Даже на мольбы отца не отзывается. Даже… для похорон Самидаре не приходит в себя. Не слышит, что будут проводит церемонию. В тот день он даже глаз не открывает совсем, и Боруто кажется, что всё Мицки прекрасно услышал, просто не может ещё и похоронить свою любовь. Орочимару сам проводит церемонию и стоит рядом с костром, где сжигают тело князя, рядом с маленькой могилкой, куда потом закапывают прах. И кладёт у надгробия синие цветы — такие же слегка тусклые, как глаза и волосы Самидаре. Боруто же всё это время сидит с Мицки в комнате, время от времени гладя его по руке — у него, кажется, нет сил всё время держать эту холодную ладонь — гладит по волосам и касается пальцами шеи, чтобы уловить слабое дыхание и пульс. Чтобы убедиться — Мицки всё же жив. Телом. Только не долго такое происходит. Орочимару даёт только несколько дней по прибытию в их город, хоронит Самидаре, а потом… Говорит, что так больше не может продолжаться. Ещё немного и Мицки начнёт умирать по-настоящему. Боруто пугается этого, от страха, словно ему сердце вырвали, тяжело оседает прямо на пол, промахнувшись мимо стула. Орочимару крепко сжимает бледные губы и тяжело закрывает глаза, а затем вокруг Мицки появляется много, слишком много средств, чтобы поддерживать его изломанную жизнь. Боруто от такого плохо — слишком много Орочимару тратит сил на Мицки, слишком много было странных уколов, таблеток, что специально разводили в воде и осторожно вливают в рот, слишком много. Слишком страшно. И это не давало никакого толку. Орочимару старался, но Мицки так и продолжал лежать, не реагируя ни на что. Только кожа снова стала красивой, ровной, исчезли вены и тени, немного прибавилось веса, хотя он по-прежнему был слишком измотанным и худым, зажили губы. Но разум к нему так и не вернулся. Он по-прежнему слишком редко открывал глаза. Боруто потряхивает от такого, Орочимару с ним тоже выглядит плохо, растеряв за эти долгие недели — месяцы? — свою красоту, которою унаследовал Мицки. Они оба совсем извелись за это время. А Боруто ещё и винит себя до боли, что не может ничего сделать, просто… Сидеть рядом и держать за руку. Но не помогает, ничего не помогает, и слуги говорят, что народ взволнованно, тоскливо шепчется — князь умирает. Столько людей ждут Мицки, ждут хоть одного из своих князей, чтобы успокоиться, поверить, что всё будет хорошо. Боруто тоже хочется верить. Но, глядя на это безучастное лицо с закрытыми веками, он не может надеяться на что-то. Как и Орочимару. Они сами уже как призраки, просто сменяют друг друга, дежуря у такой большой и теперь такой пустой кровати Мицки. Орочимару подолгу говорит с ним, гладит, обнимает лёжа рядом и поёт колыбельные, песни, просит проснуться, просит, чтобы он мог помочь Мицки. Боруто же… Он просто сидит рядом с ним. Иногда беря за руку. Очень давно, когда понял, что начинает влюбляться, то стал меньше говорить с другом, сдерживать себя, чтобы не выболтать лишнего; потом, когда Мицки стал супругом Самидаре и влюбился в него всем сердце, Боруто стал ещё меньше разговаривать, даже когда навещал после долгой разлуки — «повзрослел и поменялся» — шутил он с любимым другом, сжимая кулаки, чтобы не признаться и не нарушить его счастье, не приглушить радостный свет в золотых глазах. Сейчас же… Боруто уже просто не знает, что говорить. Ничего не может. Ничего не поможет. Если сначала он и пытался, то после этих долгих недель, пока Орочимару всеми силами приводил тело Мицки в порядок, то после Боруто совсем умолк. И они вдвоём просто… Существовали в тишине, пока Боруто приглядывал за другом. Очевидно, он и сам умирает, видя убитого, несчастного любимого. И из этого просто не спастись. Он с удивлением как-то приходит в себя, когда получает письмо из дома — семья волнуется, что слишком долго он не появлялся дома и… Они соболезнуют смерти Самидаре. Боруто на это даже не реагирует, отбросив письмо в мусор, и дальше бессмысленно продолжает сидеть с Мицки. А потом, в комнате, где он отдыхает, на мягкой кровати, его вдруг оглушающе бьёт тишина. Так, что он просто задыхается и начинает рыдать. И сам даже не понимает от чего. Но после такой боли и не удивительно, наверное. Но так ужасно. Как и безобразная истерика, когда он переворачивает всё в комнате и даже ломает кровать своей силой. Даже слуги и сам советник прибегают, чтобы усмирить его. Но он просто безобразно скулит и воет, шатаясь в стороны и цепляясь руками в лицо, где колется грубая щетина. Борода уже почти. А потом приходит Орочимару. Такой же уничтоженный. Их оставляют одних — подчинённые тихо ускользают, уже вдали от комнаты занимаясь тем, чтобы всё там заменить и убрать. Они сидят рядом, пока Боруто поскуливает, и Орочимару сам начинает плакать вместе с ним. Они оба заходятся в судорожных рыданиях, оплакивая, как и Мицки, так и свою беспомощность. И Боруто в истерике, потеряв разум, шепчет ему всё — от самого начала шепчет, как любил и любит Мицки. Всегда. Орочимару после его обнимает, и они тихо выплакивают последнее, молча, убито потом расходясь по комнатам. Но в тот раз что-то меняется. Ломается. Боруто не говорит с Орочимару о своих словах, и князь не заводит такого разговора, хотя и понятно, что от тех слов Боруто просто не сможет отказаться никогда. Однако ничего за этим не следует. Никакого упрёка, ничего не меняется — отец друга по-прежнему так же хорошо и может даже любовно относится к нему. Мицки же тоже по-прежнему не просыпается. Только лишь Боруто приводит себя в порядок, да и Орочимару за несколько дней начинает лучше выглядеть, словно бы та истерика, слёзы что из них вышли, облегчили их состояние. И Боруто начинает даже говорить с Мицки. В ту истерику что-то меняется, и Боруто уже не хочет молчать, он говорит с другом, хоть и не получает ответа, но он говорит и говорит, вспоминая все их общие моменты, шутки; затем рассказывает, что он успел, увидеть пока не был с ним, а в конце… Тихо, зная, что Мицки так и не узнает его слов, всё же признаётся. Признаётся, что всегда будет его любить. От этого словно бы легче становится — столько лет он молчал и теперь было облегчением высказаться. Лишь безучастное лицо Мицки больно делает. Но Боруто надеется. И продолжает говорить, читать книжки вслух, пока Орочимару снова и снова делает уколы и тратит силы.

***

Кто знает, что в итоге сработало, но как-то, в один особо грозовой день, когда молния бьёт почти что каждую минуту, когда дождь один из сильнейших… Мицки открывает глаза. Слабо, и золото в них тусклое, неживое, но он заторможенно поворачивает голову и смотрит в окно на эту бушующую природу. На дождь. Мицки не плакал давно, как окончательно впал в беспамятство, но в этот день он плачет, тихо глядя в серое небо. Будто смотрит на своего князя, что вот так вот… Прощается с ним. Мицки чувствует ужасное опустошение, нежелание жить от понимания, что Самидаре не вернётся. Ему тяжело и стараться не хочется, даже думать, но этот дождь… Он идёт так красиво, и ему чудятся глаза князя в тёмном, облачном небе, чудится его голос. И Мицки ужасно хочется к нему. К этому дождю, за грань жизни к своему любимому. Упасть туда и слиться с душой Самидаре, чтобы больше не расставаться. Так больно, но даже сил нет кричать или рыдать — только медленно и слабо слёзы текут из глаз, и Мицки чудится во вспышках молнии его князь, как он улыбается, чудится, как он обнимает его — будто рядом совсем, будто они сейчас в одной кровати. Но это не так, и никогда уже не будет этого. Никогда. Ему хочется, чтобы это просто прекратилось — закрыть глаза и больше не существовать без князя, словно не было этого кошмара, словно они оба исчезли. Ему хочется… умереть. Но он не может, слишком слаб для этого, а просто тихо умереть ему не дадут. Рядом ведь отец и… Боруто. Мицки с каким-то слабым, почти незаметным удивлением замечает его наконец-то — или видел уже? Не важно. Всё не важно. Он просто существует, даже не отзываясь на слова отца и Боруто, просто сидит и… Всё. Он не хочет думать, не хочет чувствовать, не хочет жить. Но рядом они — что-то говорят, отец дарит любовь, Боруто пытается согреть, и навсегда просто погрузиться в темноту Мицки не может. И ему остаётся только сидеть в кровати и молча плакать, когда он видит что-то, что напоминает про Самидаре, когда в его пустую голову пролезают эти мысли. Хоть какие-то. Он даже на секунду не задумывается сколько проходит времени. С того кошмарного дня… Сколько он уже лежит в доме, что теперь для него один большой гроб. Не думает. Просто существует. Но ему почему-то кажется, что ещё немного и он перестанет воспринимать реальность уже навсегда — всё и так слишком мутно, словно далёкий фон во сне, и даже то, что отец с Боруто пытаются его привести в чувство, кажется, не подействует на него. Ещё немного и он будет просто пустым телом, что сидит, когда его посадят. Но почему-то его разум просыпается. Ему безразлично и в тягость осознавать, что проходят дни, слышать отца и Боруто, сложно шевелиться, когда его пытаются поднимать с кровати. Он не видит в этом смысла, но и сопротивляться не может — это тоже кажется бессмысленным. Как и то, что за ним ухаживают, кормят, моют и расчёсывают. Зачем? Он не понимает для чего, если его жизнь закончена, пусть он ещё жив парадоксальным образом. Противное чувство. Однако они продолжают заботиться, и иногда Мицки даже воспринимает что-то, слышит, ощущает. А потом как-то обнаруживает себя на улице, когда пасмурно, а в воздухе висит только душное предчувствие дождя — мелкого и редкого, летнего. Лето… Тогда была осень… А затем в его руке оказывается веточка диких цветов, что так похожи на глаза Самидаре, а перед глазами он внезапно видит надгробие. С именем своего князя. Слёзы в тот же момент текут по щекам, он оседает на землю и тихо, обессиленно плачет, закрывая лицо руками. Цветы падают на траву. Он даже не проводил своего князя, не был на похоронах, даже не знал. Не смог бы этого вынести, но… Но больно. Это ведь его Самидаре… Он тогда плачет там, упав на землю, а отец с Боруто сидят рядом с ним, пока в слабом теле не заканчиваются слёзы. У Мицки болят, режут глаза, и почти ничего он не видит — так всё размыто — но понимает, что отец кладёт ту веточку цветов под надгробие, пока его держит Боруто, подняв с земли. А потом Мицки закрывает глаза и снова окунается в тяжёлую тоску. Мутную, вязкую. Как можно принять, что его Самидаре мёртв? Но это так, и каким-то образом Мицки снова не умирает, даже не погружается в темноту надолго. Таким же невозможным образом продолжает существовать, даже как-то снова говорит — тихо, убито, словно пепел падает. Только вот как от князя, от Мицки не остаётся ничего, только лицо, что слишком пустое, и вся его жизнь — это только спальня, короткая изматывающая прогулка и невыносимое время рядом с могилой Самидаре. Отец и Боруто рядом с ним, но что от этого толку, если Мицки душой выгорел до пустого мрака. Ни желания, ни надежды, только одна пустота и пепел на месте сердца. Почему он только остаётся жив в таком случае? Потому что отец и Боруто заботятся… Из-за этого Мицки и живёт, даже немного оживает — иногда читает, слушает их, иногда даже говорит. Отвечает только, но хоть что-то. Иногда гуляет спокойно, и даже не плачет, пока сидит рядом с могилкой Самидаре, обнимая надгробие. Наверное… Это лучшее, что может с ним быть после такого. Прежним он так и не станет, невозможно это.

***

У Боруто болит сердце. Он радуется, что Мицки немного оживает, но видит, как мало осталось от друга, как он мёртв и пуст в душе. И даже то, что гуляет с ним, что иногда читает и отвечает не возвращает его к жизни. Конечно, Боруто не желает, чтобы Мицки просто взял и забыл Самидаре, словно ничего не было, словно не любил его никогда, но так больно видеть Мицки, что только блеклая тень себя прежнего. И он старается проводить с ним больше времени, чтобы друг нашёл себе хоть какой-то смысл, чтобы ожил, чтобы ему было с кем разделить боль, и чтобы он не был таким уничтоженным. Это тяжело очень, но Мицки теперь хотя бы не полностью невменяемый, хоть это радует. Но всё же сердце болит. Трещит, когда становится слишком холодно, чтобы Мицки мог продолжать сидеть у могилы Самидаре каждый день — зима медленно пробирается в землю, вымораживает воздух. Сперва Боруто приносит туда тёплое одеяло, толстую шкуру, чтобы Мицки не замёрз, потом Орочимару даёт ему ручной фонарь, где вместо обычного огня бесится созданный чакрой — не гаснет и греет — но с каждым днём становится всё холоднее и Мицки вымораживает камень надгробия даже через одежды и одеяла. Мицки и сам чувствует это, но просто не может заставить себя уходить отсюда. Боруто и Орочимару приходится силой его поднимать на ноги и вести в дом, когда они сами начинают замерзать на улице, а потом и вовсе не позволять садиться, только несколько минут стоять рядом с могилкой, пока в воздухе кружится мелкий снег. Но как это тяжело… Им всем, но Мицки больнее всего, конечно. Боруто отчасти понимает, ведь сердце всё время так и болит, с тех пор как всё это случилось. Тоскливо ноет, плачет от того, как обречённо Мицки выглядит в чёрных траурных одеждах, что так и не меняет. Хоть прошёл уже год… Но Боруто старается, старается его поддерживать, оживить, старается поддержать Орочимару, что мечется между заботой о княжестве и болью за своего ребёнка. Старается улыбаться, говорить, помочь Мицки снова почувствовать жизнь. Просто потому, что любит, что желает ему счастья и покоя всем сердцем. Просто полностью отдаётся этому делу, заботе, забывая про всё остальное. Для Мицки теперь есть только пустота и боль, а для Боруто только забота о любимом друге. Он понимает боль Мицки, отчасти, ведь если бы друг умер, Боруто бы себя убил, как только узнал это. Не смог бы даже на похороны прийти, или на могилу, не выдержал бы. Потому никак ничем не упрекает его, не старается снять чёрные одежды, траурную вуаль и уважает Мицки и Самидаре. Их любовь. И даже не думает, чтобы признаться. Только заботится, помогает другу не потеряться в горе и улыбается, счастливо, искренне, со щемящим сердцем, когда замечает, что Мицки больше реагирует, больше оживает, больше говорит. И даже пелена горя, что так всегда и будет в его сердце, в потухших глазах, не омрачает радость Боруто, не скрывает от него того, что медленно, по капле, но хоть немного Мицки начинает жить. И Боруто готов всю жизнь так провести, поддерживая друга. Молчать о своих чувствах, но заботиться о нём, со всей любовью, лишь бы Мицки стало не так больно, лишь бы он успокоился. Но как-то они играют в карты, как в старые времена, и Боруто снова вспоминает несколько моментов из прошлого, тоже с этой же игрой связанных. Смеётся пока вспоминает это, говорит всё так же спокойному, отрешённому Мицки, что, кажется, совсем без осознания перекидывается с Боруто картами. Но он улыбается, а Мицки… Хмурится. Отворачивается и тяжело, холодно смотрит в никуда. Боруто даже спотыкается в слове, и лицо ощутимо сползает, холодеет, радость сменяется волнением, а сердце нервно делает неровный стук. Мицки безразлично роняет карты на стол, и так же задумчиво, как-то… слишком темно думает про что-то, бессмысленно водя пальцами по контурам карт. Боруто обмирает от страха, он вообще не готов и даже не может вообразить, что такого происходит сейчас. Голова пустая, а сердце нервно бесится, колющей болью замирая, когда Мицки говорит, даже не смотря на него — отрешенно, будто Боруто нет здесь вовсе. Слишком страшно. — Ты просто хочешь вернуть меня прежнего. — Тихо, поломано шелестит Мицки некогда красивым голосом, и там столько отчуждения, пустоты и холода, что Боруто даже задыхается на мгновение. Так плохо становится. Жалко… И себя и его, и слова из горла не лезут, пока сердце так больно колет. — Я хочу, чтобы тебе стало лучше. Просто позаботиться, ведь ты мне очень дорог, Мицки. Друг правда на слова не реагирует никак, так же безучастно молчит, и холодом скребёт от одного его вида, какой-то обречённой тоской. — Тебе ужасно… плохо, я понимаю, что это слишком, но просто хочу быть рядом, чтобы тебе хоть немного стало легче. Я… просто дорожу тобой, и больше ничего. Даже если ты и дальше будешь только молчать, я не уйду. — Ему плакать хочется от того кома в горле, как больно, тоскливо звучат его слова, но он держится. А Мицки… Он сперва надолго замирает, а потом поднимает на него глаза. Тусклые от потери, но всё же он смотрит на Боруто. Прямо в душу. — Так… Долго ведь. — Роняет Мицки, сам понимая, что всё это время для него не имеет смысла, он только разумом знает, сколько прошло, но не ощущает. Только знает, что для других людей это много, долго. — И ты домой не возвращался. Спасибо… Но ты не обязан быть со мной всё время. — Нет, я хочу. — …почему? — Это короткое слово слабо опадает между ними, и мгновение словно замирает, тяжело валится на плечи. Боруто даже на стол тяжело опирается и голову руками подпирает. Горло сведено страхом и болью. И к счастью — нельзя ведь сказать ему правду. Не тогда, когда он такой убитый. Это неправильно, нечестно. Но… Врать ему он не может. — Ты мне дорог. — Так же тихо отвечает ему Боруто, сам чувствуя, как это глупо звучит, неправильно — Мицки почувствует. — Глупо. Ты хороший друг, но не нужно свою жизнь так оставлять. — Безразлично шелестит Мицки, но в голосе такой холод, что Боруто передёргивает. Мицки знает, что он ему сейчас соврал. Он заторможенно со страхом поднимает глаза на него и видит просто ужасное отчуждение, боль, горечь от самого Боруто. Горло заново сводит и до тошноты горько становится, так больно. Слёзы в глазах застывают, и он признаётся. — Я тебя люблю… Просто всегда. Мицки вздрагивает и с болью, страхом смотрит на него. «За что ты так?» — словно буквально написано в его тусклых глазах со слезами, на резко потемневшем от боли лице. Боруто только голову опускает. Как больно. Как противно. Как неправильно. — Потому и хочу позаботиться. Только это, не больше, просто хочу, чтобы ты был в порядке. Счастлив… Насколько это возможно. Всегда только этого и хотел… Они, кажется, на вечность застывают в тишине, что давит горло. Боруто и подумать не мог, что признание будет таким… горьким, неуместным, болезненным — для них двоих. Но в этот раз Мицки сам спрашивал, и солгать не получилось. Потому они оба сейчас и задыхаются, давятся горечью. Долго, пока Мицки не находит силы встать из-за стола, а тяжело упасть уже в кровать. Боруто на рефлексах идёт за ним, но Мицки отворачивается, сжимается, и у Боруто так же сжимается сердце. И ещё он слышит, видит, как любимый друг плачет. А он теперь только и может укрыть его одеялом и уйти обратно к столу, в другую часть комнаты. И там самому тихо пускать слёзы, корчась от боли. Но нужно ведь всё объяснить… — Я ничего не жду, мне ничего не нужно, всегда только хотел, чтобы ты был счастлив, в порядке. И сейчас это не изменится, я просто буду заботиться. Это всё, чего я хочу. — Тихо говорит Боруто через несколько дней, когда из-за метели нельзя даже выйти из дома, и Мицки с болью смотрит в окно — нельзя выйти к Самидаре. От этих слов Боруто сердце так резко болезненно сжимается, что Мицки даже склоняется, задыхаясь, вцепляется в грудь. Подобного он не хотел бы слышать, уже никогда — разве может такое говорить кто-то кроме его князя? Но Боруто… Боруто это старый друг, который всегда радовался, улыбался ему, поддерживал и был счастлив на свадьбе; Боруто это тот, кто поддерживал, когда было плохо, разделял боль и успокаивал. Это… Просто Боруто, близкий, родной почти, даже несмотря на то, что после свадьбы они виделись лишь раз или два в год. Просто Боруто — его друг, которого Мицки любит. Так что на его слова он молчит, ничего не говорит, не упрекает и даже переживает его признание — Мицки не может больше любить, и Боруто это знает, но быть по-прежнему близкими это привычно. Хорошо. Потому Мицки молчит, лишь в тот день выплакав боль, и больше они про это не говорят. Всё, как и раньше, спокойно, в какой-то степени даже лучше, и Боруто и дальше просто остаётся рядом. А Мицки… Забывает его слова. Они падают очень глубоко в его сознание и там бесследно растворяются, и ничего не меняется. Они и дальше друзья, Боруто дальше заботится, а Мицки… Всё так же опустошен. Ведь что бы там ни было, сколько заботы от друга и семьи, а уничтоженное сердце, любовь, это всё равно не исцелит, не вернёт к жизни того, кто так дорог, любим. И эта рана останется с Мицки навсегда. Навсегда. Боруто только жалко, что он не может в полной мере это исправить, но он и дальше рядом, делает, что может. И Мицки всё же немного становится лучше, и Боруто счастлив от этого.

***

Время идёт, как и должно, и понемногу Мицки хоть больше походит на живого. Он так и не становится снова полноправным князем, не занимается делами — слишком уничтожен для этого — но иногда он даже улыбается, иногда не плачет и иногда его взгляд вполне живой. Да, в золотых, всё так же тусклых глазах, слишком видно ту выгоревшую рану, пустоту потери Самидаре, сердца, но также там всё же видно слабые отблески жизни. Как и в редкой, слабой, мимолётной улыбке бледных губ. Боруто и сам счастливо улыбается от этого, с трепетом смотрит на него, всё так же оберегая, и всё равно, что проходят года в этой медленной, с тяжестью тоски, заботе про Мицки — главное, что дорогой друг хоть немного поправляется, и Боруто только больше убеждается, что всю свою жизнь и отдаст этому. Заботе о Мицки. А Мицки… Мицки иногда что-то вспоминает, а потом, когда в один день Боруто уходит от него и он остаётся с отцом, сердце снова сжимается болью. Только другой. И слёзы другие — они болезненные и горькие от вины. Вины от чего-то… Мицки не может так сразу вспомнить, но становится словно бы легче, когда Боруто заходит к нему вечером, поговорить на ночь. Легче и снова больно, будто бы… Мицки предаёт своего князя? Самидаре… Он мучается, мучается болезненно несколько дней, пока в тяжёлой, словно присыпанной пеплом памяти, застывшей безучастно, не всплывают далёкие слова Боруто. Его признание. И Мицки понимает от чего вина, от чего так плохо, от чего он снова хочет скулить рядом с могилкой Самидаре, и всё равно, что сейчас там настоящий ураган. Всё равно. Ему опять так плохо, что он хочет к своему князю. Не может же он предать свою любовь. Мицки долго мучается, его выкручивает, душит болью — и от того, что память и любовь Самидаре он чернит, и от того, что его глупые останки сердца так позорно сдаются чему-то новому, болезненно хотят… не быть одинокими. Нужными. Мицки ненавидит это, ненавидит себя, но молча страдает, со всех сил сжимая холодные, снова истрескавшиеся губы, когда отец и Боруто пытаются спросить. Отворачивается. И лишь когда одной особенно тяжёлой ночью его бьёт дрожь — уже не боли, а болезни — затуманенный, измученный разум плывёт, и он в бреду шепчет отцу свои страхи, своё предательство Самидаре. Что так гадко, ничтожно влюбляется в Боруто в ответ на заботу, что боится быть один, и презирает всю их с князем историю, сдаваясь таким сладким объятиям. Ненавистный бред, ненавистный страх одиночества. Выгоревшей пустоты. Отец ничего не говорит, просто ухаживает за измученным болезнью и переживаниями телом и разумом, давая успокоиться и уснуть. И Мицки забывает этот бред, считает его просто мимолётным сном. Кошмаром. Болезнь тогда держит его долго, очень долго, и Мицки снова худеет, снова теряет красоту, которую еле как вернули к прежнему величию, и только и может, что слабо лежать в кровати. Даже когда всё заканчивается, и лихорадка уходит наконец-то. Он слаб и измучен этим, хоть и стало легче. И в один из этих дней, когда Мицки почти засыпает измученный болезнью, отец тихо говорит, отвечая на тот бред: — Самидаре всегда хотел сделать тебя счастливым. Как и Боруто, что молчал всё время, никак не нарушая твоё счастье. Боруто любит тебя так же сильно, как и ты князя, как Самидаре тебя. И я точно знаю, как Боруто всем сердцем желал, чтобы ты был счастлив с Самидаре, так и он сам будет счастлив на небесах, если ты будешь с Боруто. Они оба всё готовы отдать, чтобы ты улыбался. Мицки от шока и боли широко глаза открывает, а потом всё размывается из-за слёз. Это больно слышать и сердце в груди рвано трепещет, не в силах справиться с этими словами, с осознанием. Он ведь любит Самидаре, больше всего, всё ещё желает быть с ним, но Боруто… Боруто он тоже начинает любить и это больно. Мицки и рвётся к нему, чтобы спастись, чтобы не быть одному в пустоте, чтобы любить, но как можно отречься от Самидаре? Столько лет прошло, а он ведь по-прежнему носит только чёрное. По-прежнему любит своего князя. Но… Разве не правда? Разве Самидаре не хотел ему счастья? Мицки бы хотел подобного, но как же самому больно сейчас. Нельзя вырвать князя из сердца. Он снова мучается, в итоге, только терзается уже снова этими мыслями, а не болезнью, и сон уходит, даже несмотря на усталость. А потом тихо заходит Боруто, чтобы посмотреть, как здесь Мицки, поговорить с отцом. Но видит снова мучающегося Мицки и грустно улыбается, подходя и сжимая его ладонь. И в синих глазах Мицки внезапно видит любовь, покой, как и у своего князя — и глаза почти такие же, только как солнечное небо, а не грозовое. Мицки захлёбывается и слезами, и разрывающими чувствами, но легонько, обессиленно сжимает ладонь Боруто в ответ и тихонько, поломано выдыхает, проваливаясь в это что-то новое: — Не уходи. Боруто немного удивляется, и, наверное, не всё понимает, но всё равно сжимает его ладонь и мягко улыбается. — Не уйду. Мицки зажмуривается, немного подрагивая от слёз, и надеется, очень надеется, что всё пойдёт так хорошо. Спокойно. Что Самидаре и правда на небесах будет улыбаться, смотря за ним. И что он сможет любить и Самидаре и Боруто.

***

Эпилог

Много, много лет спустя, когда Мицки и Боруто уже были супругами, он всё же продолжал любить и своего первого князя, но теперь ему казалось, что Самидаре и правда улыбался ему с небес, радовался за него. Прежним Мицки так и не стал — некоторые потери навсегда так и остаются в душе, и ничем не перекрыть те шрамы — но со временем он стал больше походить на того прекрасного князя. Снова надевал другие одежды, а не только чёрные, снова больше улыбался и держал спину прямо, пока его новый супруг, Боруто, так же трепетно поддерживал его, помогая во всём, и так же храня память о князе Дождя. Он снова медленно возвращался к своим обязанностям, понемногу становясь прекрасным князем, которым был так много времени назад, с Самидаре. И в конце, Мицки был счастлив, и улыбался своему новому князю — солнечному Боруто.