Язва полезна в любом коллективе.

— Видела, что произошло? — Спросил Майкл первым делом. — Вот это дела. Возможно, мы только что спасли первый брак страны. — Вопрос в том, что знаешь ты, — я вскинула брови. — Людмила Александровна прямо не сказала, но очень тонко намекнула, что у её мужа была другая. Вообще, началось всё с того, что мы вспомнили про Диану и её булимию, я добавил к этой теме Джанет с ее отказом от еды в пользу ватных таблеток, а потом спросил у Людмилы Александровны, почему она ничего не ест. Я решил, что испортил ей аппетит, а она сказала, что у нее уже который день напрочь отсутствует аппетит и что она ест через себя. Что удивительно, она не нервничает до ужаса, не приболела, а просто ничего не хочет, потому что нет настроения. Слово за слово, и причина раскрылась. Хорошо, что мы тут есть: они хотя бы поговорят. Не дело так от еды отказываться. — А как ты уговорил ее решиться поговорить с мужем? — Рассказал про ту нашу ссору в аэропорту и то, как я оставил тебя одну в момент, когда был нужен, — Майкл крепко прижал меня к себе за талию, поцеловал в висок, в щеку и еще крепче сжал. — Видимо, Людмила Александровна так любит мужа, что решила забить на то, что у нее, в отличие от меня в тот день, были все основания его игнорировать. Надеюсь, помирятся. Они очень друг другу подходят. Я, выезжая по утрам, часто вижу, как Владимир Владимирович по паре минут тепло прощается с ней до следующей встречи, и мне бывает стыдно, что я иногда убегаю, из дверей крича тебе что-то. Я даже перестал так делать в последнее время. — Надо потом поблагодарить его за хороший пример, — я засмеялась, взялась за его руку обеими. — Да, — Майкл поцеловал меня в макушку. — Моя радость. Милая, что бы ни было, знай, ты в моей жизни единственная женщина. Больше тебя я люблю только двух. Пока что двух. Я же всё-таки надеюсь на третью дочку. — И я тебя люблю, — я остановилась, сама крепко к нему прижалась. — Моя жизнь. Знай, сколько бы я ни просидела за своей работой, вы с малышами для меня всегда на первом месте. Майкл даже коротко приподнял меня на руки, поцеловал в губы и поставил обратно на землю. — Может, еще прогуляемся? — Спросил он, улыбнувшись. — Владимир Владимирович с супругой ушли в направлении своего дома, значит, вся эта территория наша. — Давай, — я закивала, — мы, к сожалению, давно не проводили время вдвоем. Всё работа, работа. Даже говорим только о работе или о детях. — Хочешь, поедем куда-нибудь отдохнуть? — Спросил он воодушевленно. — Только ты и я. Надеюсь, с Джорданом всё будет в порядке и мы сможем попросить его посидеть с детьми хотя бы пару дней. — А куда? — Хочешь в Австралию? — Майкл посмотрел на меня со смешинками в глазах. — Ну уж нет! — Я тоже засмеялась. — Хватит с меня этого филиала ада на земле. Когда мы давали твой последний концерт в Сиднее, я для себя решила, что ноги моей там более не будет. — Может, поедем в Турцию или Китай? — Он вскинул брови. — Когда-то мы впервые поцеловались именно в Турции, — я с улыбкой закивала, — а Китай просто интересен мне как страна. И еда у них вкусная. Помнишь, как ты отказалась целовать меня после того, как я попробовал жареного паука? — Помню, — я хмыкнула, — а как мы ходили по рынку? Кошмар. Некоторые товары до сих пор стоят у меня перед глазами. — А ты еще хочешь открыть большой павильон Китая на ВДНХ, — Майкл засмеялся, пощекотал меня у талии. — Нет уж, весь ввозимый ассортимент будут проверять на совместимость с психикой русского человека. — Тогда ладно, — он кивнул, — так что? Куда поедем? — А что мы вообще планируем делать? Ты хочешь погулять или будем лежать в номере? Просто, если мы едем куда-то только ради кровати, то до Крыма три часа, до Баку три с половиной. — Никакого Баку: опять кто-то к тебе приедет, и будешь ты работать, а не мужем заниматься. — Майкл! — Я засмеялась, легонько шлепнула его по руке, что уже пошла вниз по талии. — Крым так Крым. — Я вспомнил наше время в Аргентине, — прошептал он мне на ухо. — Милая, таким редко, кто может похвастаться, но мои ощущения от нашей близости не утратили яркости. До сих пор, стоит мне так тебя погладить, ты прижимаешься и смотришь на меня с ожиданием в глазах, — я прикусила губу, — до сих пор, стоит какой-то даме построить мне глазки, ты сразу появляешься рядом с видом истинной львицы, которая вот-вот прыгнет и раздерёт кого-то на тряпочки. Моя радость, — я улыбнулась шире, — хочешь чего-нибудь вкусного прямо сейчас? Можем принести из дома. — Даже если хочу, нельзя, — я мило пожала плечами, — я же грудью кормлю. Ни острого, ни бодрящего, ни алкогольного — ничего нельзя. — Милая, может, сделаешь перерыв между кормежкой и беременностью? Без шуток, — Майкл вскинул брови, остановился, — сколько лет ты уже не ешь и не пьешь? — Года три? — Я пожала плечами. — Не помню. Надо посчитать по возрасту мальчиков. — Милая, — продолжил Майкл куда увереннее, — давай сделаем перерыв? — Нет, я хочу рожать до сорока, это раз, — я загнула палец. — Возможно, в ближайшее время родит Людмила Александровна, мне надо родить с ней, это два. — Стой-ка, «дядя Вова» теперь еще решает, когда тебе рожать? — Майкл нахмурился. — Что еще он решает? — Не он решает, решаю я, — я вскинула брови. — Если мы с его женой родим сопоставимо, то нам же будет легче. Так мы сможем периодически помогать друг другу. Ты же знаешь, что я не люблю доверять совсем маленьких малышей нянькам. Уверена, Людмила Александровна тоже не станет спихивать новорожденного на чужую тетю. Особенно с учетом того, что это будет ее первый ребенок за прошедшие шестнадцать лет. Если же мы родим сопоставимо, то нам будет легче следить за малышами вдвоем. — То есть ты не против такого поворота? — Не против. Я согласилась на это предложение Владимира Владимировича, потому что была не против и знала, что тебе вообще без разницы, когда я рожаю: ты всем нашим детям рад. — Это точно, — Майкл выдохнул, поцеловал меня, — прости, но и ты меня пойми: дома только и слышно, что Владимир Владимирович это, Владимир Владимирович то, Владимир Владимирович сё. Ново-Огарево можно переименовывать в «Владимир-Владимирович-Лэнд». — Зато как хорошо ты стал выговаривать моё отчество, — я засмеялась, Майкл тоже весело хмыкнул. — Да, Анжела Владимировна, — он покивал, — в принципе, теперь все слова с сочетанием «в, л, д, м, р» не кажутся мне такими ломающими язык, как раньше. Я даже твою фамилию научился выговаривать быстро и с московским акцентом: Воскобойникова. — Ого! — Я чмокнула его в щёку. — Отлично получается. Вот-вот тебя будет не отличить от москвича по всей речи. — Среднестатистический, бесперспективно, человеконенавистничество, — Майкл засмеялся, — и всё это стало легко получаться после того, как я пару дней здоровался и разговаривал с Владимиром Владимировичем, каждый раз обращаясь к нему по имени и отчеству. Пару раз язык заплёлся, потом стало привычно. Так сложно по-разному склонять имя и отчество, кто бы знал… Вернее, понятно, что падеж один и тот же, но слова то разные. — Милый, я представляю, как трудно было выучить русский, — я поцеловала его в щеку, — поверь, ты очень большой молодец. Я тобой горжусь. — Спасибо, — он улыбнулся, — жаль, что детям трудно дается английский. — Мне кажется, что им просто лень, — прошептала я, — отсутствие мотивации дурно влияет на способности. — Но это же язык их отца и деда? — Да, но отец прекрасно говорит на русском, дедушке всё переводят или родители, или Катя с Машей, а все в округе говорят на русском. Ты можешь представить себе ситуацию, в которой обычному жителю России в России позарез понадобится английский? Даже если да, то явно не среди пятилетних детей. — Это точно, — Майкл кивнул. — Жаль, что они с моими родственниками поговорить почти не могут. Хотя-я… — Он хмыкнул. — Что полезного они от них услышат? Я сам с ними не разговариваю, детей что ли буду заставлять? — Господи, как же мне повезло с мужем, — проговорила я нараспев, а Майкл засмеялся: — Да, я честен с самим собой по поводу своей родни. Чего уж тут. Вообще, я очень хочу, чтобы мои девочки хорошо вышли замуж. Чтобы их мужья были сосредоточены на них, а не на своих мамах, братьях, сестрах. Я не знаю, что со мной будет, если их кто-то обидит. — Майкл, милый мой, — я крепче сжала его руку, улыбнулась, — надо же, какой ты нервный папа. Это дочкам еще семи лет нет. Ты попривыкни на Катерине и Марии, может, с нашими легче будет. — Прости мне мой цинизм, но как ни крути, они не мои дочки, — Майкл тоже улыбнулся, — нельзя переживать за чужого ребенка один в один как за своего родного, которого ждал девять месяцев, а потом еще двенадцать часов в родильном. Я всех детей люблю, но мои дети это мои дети. — Надеюсь, наши девочки не останутся старыми девами, боясь расстроить папу своим переездом. — Нет, я же хочу внуков. — Мда, — я покивала, — ладно, поживем, увидим. Когда поедем в Крым? — Давай до инаугурации слетаем? — Майкл вскинул брови. — Как раз отдохнём, будем с новыми силами улыбаться всем недругам, которых тоже позовут на торжество. — Давай, — я остановилась, поцеловала его в губы, — посидим в беседке? Не хочется идти спать. Майкл согласился, мы прошли в ту, где он чуть ранее сидел с Людмилой Александровной. Мы уселись рядышком, укрылись пледом и в обнимку стали смотреть на красиво плясавшие языки пламени в очаге. — Я хочу узбекский плов. — Майкл, в такой романтичный момент ты думаешь о еде? — Нет, просто я вспомнил, как мы когда-то готовили этот плов в Калифорнии. Помнишь, как Маку и Джордану понравилось? Может, сделаем? — Отличная идея, — я закивала, — может, в такой обстановке он что-то расскажет. — Да, но не дави на него, хорошо? Я понимаю твое беспокойство, но постарайся держать себя в руках. — Если что, сожми мою руку, — я засмеялась, — ты знаешь, что иногда я могу быть слишком жесткой. Ты бы слышал, что я Владимиру Владимировичу говорила… Сейчас вспоминаю и удивляюсь тому, что он так спокойно отнесся. С родными братьями не все так говорят, как я сегодня с ним обошлась. Вернее, братья даже родным сестрам не позволяют разговаривать в таком тоне, какой Владимир Владимирович вытерпел от меня. — Потому что виноват. Люди в таких ситуациях любят услышать плохие слова, чтобы хоть как-то успокоить свою совесть. Жена ему их не говорила, а ты, я уверен, сказала много, тем самым облегчила ему муки совести. Часто бывает, что мужчины представляют на месте жены какую-то другую даму, а тут уникальный случай: человек представлял на твоем месте свою жену. От любимой женщины мужчина часто терпит такое, что ни от кого более терпеть бы не стал. — Да? — Спросила я со вздохом, а Майкл кивнул, — как мне с ним сложно. Кто бы знал. — Впервые слышу от тебя такие слова, — Майкл даже посмотрел на меня. — Ты же со всеми находишь общий язык. — Да, давлю под себя, а тут не получается. — На меня ты не давила. — Тебя я люблю, — я чмокнула его в щеку, — но даже на тебя я иногда давила. Помнишь, что было в самом начале, когда ты не хотел слушать мои советы? — Майкл кивнул. — Я привыкла, что я или сильнее характером, или умнее, или всё вместе, а тут… — А тут посмела появиться конкурирующая фирма. — Да! — Я кивнула. — Милая, — Майкл тоже поцеловал меня в щеку, — радоваться надо, что этот человек решил взять то, что не хотела брать на себя ты. Или он не дает тебе что-то по твоему бизнесу? — Да, — я снова кивнула. — Смотри на это с позитивом: раз тебе не дал, другим тоже не даст. — И где тут позитив? — А разве хорошо было, пока при Ельцине всё самое лакомое плыло мимо нас его друзьям? — Не напоминай. — Я понимаю, что любому властному человеку трудно принять новое руководство, но тебе придется это сделать. Да, я понимаю, что жена у меня львица по всей своей природе, но, — он пожал плечами, — как говорится, лафа закончилась. Если сравнивать с Османской Империей, то эпоха женского султаната кончилась, потому что пришел законный султан. — Еще с Царевной Софьей меня сравни! — Нет, конечно, но Екатериной Второй тебе уже тоже не стать. — Будто так хотелось… — Так в чем проблема? Ты будешь работать так же, как и раньше, просто теперь у тебя не будет возможности шантажировать Кремль революцией. Путин не Ельцин, революция и не нужна. Можно расслабиться. Вон, посмотри, — Майкл кивнул на президентский дом, — помнишь, как раньше мы гадали, где Ельцин и что он делает? А теперь как удобно: глянем в окно, и знаем, где президент. Ого, — он пригляделся, я тоже решила присмотреться. — Чего там? — Путин с супругой идут домой. За руки держатся, — Майкл искренне улыбнулся, — как я рад. Я так не люблю разводы! Они на меня дурно влияют. Я еще не отошел от развода хорошей пары в студии, второй подряд был бы для меня выше моих сил. Любимый человек дается Господом не для того, чтобы при первой проблеме люди бежали за разводом. Больше бесят только те, кто венчаются, а потом разводятся и снова думают венчаться. Будто венчание игрушки. Хотите играться, играйтесь в ЗАГСЕ, зачем вам церковь? — Милый, ты так же возмущаешься, когда видишь людей в церкви, ставящих свечи за низменные желания. Мне иногда кажется, что ты так быстро выучил русский именно у стойки со свечками. — Потому что должен быть предел человеческой наглости, — он возмущенно вздохнул, — как можно в стенах Храма Господнего просить о вреде другому? О материальных благах? Это же грех! Неужели люди этого не понимают? Я на неделе заезжал в церковь и видел, как пожилая женщина просила за своего сына в армии, с которым не могла связаться, а рядом какая-то молодая женщина просила богатого мужа и дом на Рублёвке. Вслух, Энджи! Позорище, — Майкл потер лицо, — не любви, не любимого человека, не ребенка, не семью, а мужа с Рублёвки. Причём у иконы, у которой женщины часто просят помощи в беременности и родах. — Мда, — я вздохнула, — люди разные, в церковь приходят тоже разные. Женщины вообще бывают двух типов: женщина-мать и женщина-блядь. То, что ты увидел в церкви, это подтверждает. — Энджи, — Майкл весело хмыкнул, — откуда у тебя такие ужасные фразы? — Жизненный опыт, — я тоже хмыкнула. — Ничего не говорю, я тоже люблю хорошо провести время в постели, но в первую очередь я ценю то, что у меня есть семья, муж, дети. А ты часто видишь ту женщину в церкви? Ту, у которой нет связи с сыном? — Да. Мы даже знакомы, — Майкл покивал, — я попросил Анатолия помочь, но ей пока об этом не говорил. Надеюсь, в ответ придет не похоронка. — Аминь, — сказала я рефлекторно, — ничего, эти террористы за всё ответят. И они, и их родня, и их кураторы. Все. — Надеюсь, — со вздохом ответил Майкл. — Поэтому я снова говорю тебе: поддерживай Владимира Владимировича, если ему это будет нужно и он придет к тебе. У нас нет другого такого отчаянного, который согласился бы брать все грехи и всю вину на себя. Даже самым сильным людям иногда нужна поддержка, ему тоже рано или поздно понадобится, и вот тогда постарайся сдержаться и не надавить на него еще больше, а помочь, как когда-то у тебя получилось помочь мне. Вообще, странно, что у тебя с ним так не клеится. Когда я его впервые увидел, я подумал, что это выставочный образец эталонного друга моей дорогой жены, — Майкл пощекотал меня у талии, я тоже улыбнулась, — от одного из твоих коллег я даже услышал, что если бы у тебя был брат, то он был бы приблизительно таким. Вы же действительно похожи. Черный юмор, который ни я, ни Людмила Александровна не любим, но молчим, чтобы вас не обижать, — он загнул палец, — мания всё контролировать, — второй, — помешаны на собственной дисциплине, — третий, — не побоюсь этого ужасного слова, но вы откровенно жестоки и тираничны, если вас довести, — четвертый, — к своим детям вы тоже относитесь пассивно-давяще, — пятый. — Вы их очень любите, но вам важно, чтобы они чем-то занимались и имели успехи. Посмотри на его дочерей, особенно на Машу, которая явно любит его больше и, соответственно, нуждается в его одобрении больше. Ей шестнадцать, и она уже говорит на двух иностранных языках, а на английском вовсе так, что даже мне приятен ее английский. Это долгая работа над произношением. Поступать она тоже хочет не на факультет невест, а вдобавок думает начать изучать еще один язык. Она обращает внимание на тебя, видя, что отец считается с тобой, признавая твои достижения и таланты в работе. Это же все очевидно, если не игнорировать. — Это ее личное желание. Я не замечала, чтобы Владимир Владимирович давил на нее. — А этого и не надо, — Майкл покачал головой, усмехнулся, — наш отец тоже не всегда давил на нас морально, но лично я всегда готов был что угодно делать, чтобы заслужить его одобрение. Да, мой папа нас и бил, и ругал, и что только не делал, но думаю, моя общая мысль ясна. Иногда я смотрю на тебя с мальчиками и вижу, что они тоже очень хотят твоего одобрения. Дзюдо, математика, особенно математика, чтобы быть как мама. Тебе льстит подобное их рвение, а Путину нравится, что на его дочках природа не отдохнула и что они в состоянии и языки иностранные учить, и в университет готовиться, и походы выдерживать. Пока у других дочери то пьют, то курят, то дают всем налево и направо, он может хвастаться умными домашними девочками. Что вы в первую очередь спрашиваете у детей? Как успехи, вы спрашиваете. Ненавижу этот вопрос с детства. Отец всегда с этого начинал. Правда, вы потом хотя бы похвалите, а мой отец вечно был недоволен. Может, во мне сейчас говорит моя старая детская травма и я преувеличиваю, но всё же… Чаще спрашивайте у детей что-то такое, чтобы им в ответ не приходилось лезть вон из кожи, дабы заслужить ваше одобрение. Они и так лучше среднестатистического ребенка их возраста, а вдобавок любому ребенку хорошо бы знать, что родитель любит его, а не дипломы и прочие бумажки, которые он может повесить на стенку перед приходом гостей. — А вы и это с Людмилой Александровной обсудили? — Да, — Майкл спокойно кивнул. — Как оказалось, у нас с ней очень много общего. Кстати, она сказала, что Владимир Владимирович охотно балует дочек. Ты тоже часто балуешь детей, хотя с виду кажется, что из нас именно ты более строгий родитель. Мне кажется, что вы так компенсируете для себя то, что в глубине души понимаете, что давите на детей. Спрашиваете об успехах, получаете ответ, понимаете, что запрягаете детей, начинаете баловать, а дети потом стараются еще больше, потому что есть этот цикл из вопроса об успехах и поощрения. — Спасибо, что сказал об этом, — ответила я тихо. — Я не замечала этого за собой. — Такое замечают те, кто сам когда-то был в таком положении. Тебя ведь родители не заставляли учиться? Ты сама решила быть отличницей, активисткой, комсомолкой и далее по списку. Как я понял, на Путина родители тоже особых надежд не возлагали: двоечник, и ладно, в крайнем случае на завод пойдет. Ему, как и тебе, что-то в голову так ударило, что появилось желание быть лучше, умнее, сильнее. Вы добились успеха, ума и силы, поэтому понимаете, как плохо живется людям без этих качеств, и хотите, чтобы и ваши дети были успешными, умными и сильными. К сожалению, не все так могут. Если бы все так могли, вы двое не были бы такими особенными. Надо быть к этому морально готовыми, чтобы не навредить своему ребенку. Ты переживаешь за Катю, которой нравится творческая деятельность, потому что знаешь, что такие люди полная противоположность тому, что я сказал ранее: творческие люди не всегда успешны, не всегда умны и часто бывают слабее других, потому что они от природы более чувствительны и восприимчивы к давлению окружающей среды. Я очень хороший пример: без тебя я скорее всего не пережил бы те обвинения. Милая, успокойся, — Майкл крепко прижал меня к себе, поцеловал в висок. — Пока что мы рядом с Катей, а потом рядом с ней будут братья, сестры, муж. У нее всё будет хорошо. Я прикусила губу, стерла невольно выступившие слезы. Майкл очень точно описал мои переживания, в которых я сама себе не признавалась. — Не знаю, кто родится у Путина в этот раз, но если сын, то мне его уже жаль. — Почему? — Спросила я, вскинув брови. — Потому что если он не будет гением, он всю жизнь будет слышать сравнения с отцом. Разумеется, не в свою пользу. Что бы он ни сделал, он будет «младшим». Даже если он добьется успеха, то люди будут говорить, что это благодаря отцу. Патовая ситуация: еще до того, как он начнет что-то делать, он будет знать, что это всё отчасти бесполезно. Его счастье, если по психике он будет полной копией отца, потому что иначе такого давления можно просто не выдержать и скатиться по наклонной в разгульную жизнь. — Раньше я от тебя такого пессимизма не слышала. — Скажи, что я не прав, — Майкл пожал плечами. — Ты же помнишь, как я испугался, когда Катенька захотела петь? Это потому что я понимал, что будет, реши она начать музыкальную карьеру. Моя Джанет так и осталась младшей сестрой Майкла Джексона, хотя у нее много собственных успехов. Это крест детей успешных родителей, который им приходится нести: они не собственная личность, а продолжение успешной личности знаменитого родителя. — Главное, не скажи этого Людмиле Александровне. — Милая, она мягкий человек, но не глупый. Она и сама это понимает. То, что она всё равно хочет ребенка, есть абсолютно нормальное женское желание. Со стороны Владимира Владимировича это тоже нормальное желание, — Майкл улыбнулся, — это замечательный парадокс: мужчины часто откровенно сильнее любят дочек, но очень хотят иметь сына. Это же продолжение рода, фамилии, — он весело хмыкнул, — я горжусь тем, что у меня есть сыновья, но кто бы знал, как сильно я люблю дочек. Если бы у меня были одни девочки, я бы ни на миг не унывал, но я ощутимо более счастлив сейчас, когда у меня есть сыновья. Я посмеялась вместе с ним, снова поцеловала его в щеку и спросила: — А как мы назовем следующего ребенка? — Если девочку, то София или Ева. Что ты думаешь? — Мне больше нравятся Елизавета и Виктория. — Тогда думаю, стоит отложить этот вопрос до момента, пока нам не принесут свидетельство о рождении, — Майкл искренне засмеялся, — иначе мы только перессоримся еще до зачатия. Интересно, как Путин назовет третьего ребенка. Представь, если будет сын и тоже Владимир. — Владимир Владимирович Второй, — я тоже весело хмыкнула. — Интересно, как Россия к этому отнесется, — Майкл покачал головой. — Привыкнет, — я махнула рукой. — Если правильно подать, то еще и посмеется. — Я и не сомневаюсь в твоих возможностях, — Майкл нежно погладил меня по щеке, — но, если у него будет девочка, то не плохо было бы назвать в честь главного участника примирения родителей. Можно и Ангелиной. Я искренне засмеялась, крепко обняла его за шею и поцеловала. — Спасибо еще раз, что сказал про детей, — выдохнула я шепотом, — я так боюсь сделать с ними что-то неправильно, пытаюсь прививать правильные привычки и интересы, но за этим очень легко не заметить, как превращаешься в помесь азиатско-еврейской мамочки. — Не волнуйся, — Майкл вжал меня в себя, — с таким раздолбаем как я у тебя не получится сделать из детей ботаников, — я цокнула и легонько шлепнула его по плечу. — Ты не раздолбай, не надо прибедняться. — Да, я просто глуповатый местами, — вздохнул Майкл, — мне иногда кажется, что мы с Дианой так хорошо сошлись, потому что оба не сильно образованные. — Майкл, — я снова цокнула. — Это правда, я же не жалуюсь, — он пожал плечами. — Ты бы видела, как у вас с Путиным горят глаза, когда вы что-то обсуждаете. Мы с его супругой получаемся третьими лишними. Я поначалу порадовался, что она раньше была стюардессой, — это он сказал почти шепотом, — они же, как правило, не очень-то умные, но нет: то ли мне так повезло, то ли СССР зачем-то нормально обучал стюардесс, а в итоге на нашей большой территории я всё равно самый глупый. Я снова тяжко вздохнула. Майкл не жалуется, но говорит всё так, будто это научно доказанный факт. — Милый, — я переплела с ним пальцы, — открою тебе маленький секрет: СССР обучал всех в школах. У тебя нет советской школьной базы, поэтому тебе трудно. Да, Людмила Александровна не оканчивала мехматов МГУ и академий КГБ имени Андропова, но даже одна советская школа делает между вами разрыв, на который ты сейчас обратил внимание. С Дианой тебе полегче, потому что у нее тоже не было нормальной школы и нормальной учебы. К тому же не стоит сбрасывать со счетов дальнейшую работу: Диана немного поработала нянячкой в детском саду, после чего пересела на шею английским налогоплательщикам, а Людмила Александровна сменила кучу специальностей, и ей никто все богатства Великобритании на золотом блюде не подносил. Наверное, — я прикусила губу, — даже скорее всего, ей делали поблажки во время получения диплома филолога романиста, лишь бы быстрее отправить ее мужа в Германию, но это не критично. Как разбирающийся человек говорю, что немецкий она знает отменно, причем не только разговорно, но и на том уровне, чтобы объяснять грамматику. — Это хорошее объяснение, но мне всё равно не очень нравится то, что я чувствую себя не очень уверенно. Надо заняться чем-то, что не связано с моей профессиональной деятельностью, — Майкл вздохнул, покачал головой, — не обращай внимания на мои стенания. Это кризис сорока лет. Опять. Представляешь, Людмила Александровна тоже им страдает. Правда, ей куда хуже, чем мне. У меня-то жизнь стабильна последние лет пять, а у нее случились резкие изменения. О-ох. Опять вернулись к этому кризису. Майкл в нем уже два года, и ничего не помогает. Я понимаю его переживания, но иногда так и хочется стукнуть рукой по столу и спросить, что тогда делать мне, ведь на мне и бизнес, и роды, и кормежка детей, и кризис мужа, и ещё куча всего. Уже два года я кручусь как белка в колесе, сижу на диетах, убиваюсь в спортзале, и ни разу я ни на что не пожаловалась. Путина, если прям совсем честно, мне тоже жаль: один он знает, сколько лет он живет в своем личном кошмаре. Люди, которые романтизируют труд разведки, явно не понимают, через что проходят разведчики. Это я еще промолчу о том, с какими людьми ему приходилось общаться и жать руки последние несколько лет. Я лично знакома с большинством из этих негодяев, и половине я не могла выплюнуть даже «здравствуйте», а другую боялась до ужаса, хотя старалась не показывать этого. Никогда не страшно за себя — всегда боишься за свою семью. Мало я получала писем с угрозами? Если стопочками собрать, то можно заполнить пару средних комнат. И ведь каждый раз приходится делать рожу кирпичом и улыбаться, хотя в душе понимаешь, что, случись что-то с кем-то из твоих близких, тебя не удовлетворит даже четвертование виновных и всей их семьи. Мда. Не сказать, что я оправдала для себя причину, по которой Владимир Владимирович связался с той девушкой, но я поняла его мотивы чуточку лучше. Действительно, когда работа давит как тиски, хочется хотя бы дома услышать что-то хорошее, а не стенания кризиса сорока лет. Наверное, поэтому мы так пассивно давим на детей: хочется знать, что трудишься не впустую и что у них всё хорошо. Для того душевного состояния, что иногда бывает у меня и, как видно, у Путина, понятия «успехи в учебе» и «хорошо на душе» приравниваются друг к другу. Да, это неправильно, но… — Милая? О чем ты так задумалась? Я подняла глаза на Майкла, поняла, что немного напугала его своим чересчур задумавшимся видом. — Всё в порядке. Просто я подумала о том, что мне сказал Владимир Владимирович. — И? — Майкл вскинул брови. — Это было что-то столь ужасное? — Нет, — выдохнула я, — просто я часто понимаю некоторые его слова уже после нашей беседы, в которой я, как правило, пытаюсь его переспорить. — Между вами десять лет, — Майкл пожал плечами, — видимо, его опыт позволяет ему понимать некоторые премудрости жизни чуть быстрее. Владимир Владимирович хорошо на тебя влияет. Я заметил, что после разговора с ним ты бываешь чуть более спокойной, чем обычно. Не уставшей и не вымотанной, а именно спокойной. Будто он говорит что-то, что тебя умиротворяет. Теперь, когда ты сказала, что вы часто спорите, я удивлен. Мне казалось, что вы, наоборот, садитесь в какой-нибудь удобный уголок и как два философа что-то обсуждаете, а потом мирно расходитесь до следующей встречи. Я засмеялась, Майкл сразу спросил, почему. — Милый, наше знакомство началось с того, что он едва не упрекнул меня в том, что я невнимательная мать. Он не сказал об этом напрямую, но проявил легкую пассивную агрессию. Во вторую нашу встречу он шантажировал и угрожал. В третью предупреждал и угрожал. В четвертую наметился прогресс, и он просто расспрашивал и допрашивал, потому что у меня появился козырь, которым я начала шантажировать его. Что-то между нами утихомирилось только после моих родов, когда он сидел со мной и Машенькой. Даже сегодня, пока мы шли к мишеням, он так на меня подействовал, что у меня едва не поднялось давление, а ему было смешно и весело. — Что могу сказать… — Майкл посмеялся. — Видимо, ты ему действительно нравишься как человек. — Почему? — С тем, кто не нравится, так не заигрывают. Он поддёргивает тебя, получает ответ, делает следующий шаг. С теми, кто тебе не приятен, стараешься не раскачиваться эмоционально. Неужели ты этого не видишь? — Майкл снова посмеялся. — Владимир Владимирович относится к тебе как, — он стал подбирать, — как я к Джанет: половину не слышит, половину прощает, а если жалуешься или расстроена, то сразу прислушивается. Смотри, как бы тебя не сглазили некоторые завидующие. Сейчас в вашем околокремлевском серпентарии начнется война за доступ к телу нового императора, и подобный фаворитизм в твоем отношении может сыграть злую шутку. — Так поэтично, но так грустно, что так правдиво. — Слишком много «так» на одно предложение, — засмеялся Майкл. — И я абсолютно серьезен: мы уже с ключом камергера, а тут ты вдобавок стала негласной подружкой первой леди — это всё очень опасно. Как бы нам не повторить судьбу Распутина. — Майкл, типун тебе на язык. — А что это значит? — Типун — это болезненный хрящевой нарост на кончике языка у птиц. Когда кто-то говорит что-то плохое, ему в шутку желают такой же типун. — А-а, — Майкл покивал, — ужас. Минутка жутких русских поговорок. Кстати, ты знаешь, что молодёжь часто путает Путина и Распутина? — Как их можно спутать? — Я вскинула брови. — По глупости, как же еще. Пришлось всей студии напоминать историю Николая Второго, потом рассказывать, что песня группы Boney M написана еще при СССР, а нынешний Путин никак не относится к семье Распутиных. Милая, молодежь тупеет со скоростью света. С этим надо что-то делать. Неплохо было бы делать что-то на федеральном уровне, иначе через двадцать лет придется разжевывать даже то, что сейчас понятно с полуслова. Пока я думал, что же делать хотя бы в своей студии, придумал только одно: сделать серию лекций по истории, которые будут озвучивать сами ребята. И сами ума наберутся, и другим что-то донесут. Вообще, не понимаю, как можно настолько не интересоваться жизнью. Даже я, хоть и считаю себя глупым, но всё же читаю книги, смотрю исторические фильмы, а этим хоть бы хны. Ничего, раз добровольно не хотят, будем по старинке говорить: «Надо, Федя, надо!». — Отличная идея, только можно будет заранее получить полный текст этих лекций? Я и сама прочту, и с президентом согласую. Мало ли, вдруг он скажет, что вот-вот откроется какой-то документ, который что-то перевернет или опровергнет. В таком случае легче будет просто выбросить этот факт из повествования. — Конечно, — Майкл закивал, — вообще-то я хотел попросить тебя ткнуть мне в тех, у кого я могу попросить лекции. — Найду, — я улыбнулась, чмокнула его в щеку, — спасибо, что так заботишься о молодежи. У тебя очень хорошие ребята в студии. У некоторых наших звезд снега зимой не выпросишь, а все твои выручат в любую минуту по первому зову. — Потому что я ввожу в их голову правильные мысли: они представляют из себя хоть что-то только благодаря своим фанатам. Предадут их, потеряют всё, если чудом не найдут толпу новых. Такова участь артистов, и тем, кто с этим мириться не готов, на сцене делать нечего. — И они так просто поверили? — Конечно. Как не поверить мне? — Майкл хмыкнул. — Мне нет смысла врать. К тому же у нас был один перебежчик, и все мои ребятки на его примере убедились в моей правоте: фанаты от него отвернулись, стоило ему облить грязью меня, студию и коллег. Фанаты ведь верили, что он добрый, хороший, помогающий, любящий своих поклонников и искренне переживающий за страну, а оказалось, что он пустышка. Он думал, он отвернет людей от нас, если скажет, что наши благотворительные концерты делаются ради рейтинга, а в итоге полетел его собственный рейтинг. К этому добавилось отсутствие стоящих песен, которые раньше он получал от наших продюсеров и авторов текстов, и всё. Погасла звездочка. Недавно я пересекался с ним в Москве, и он еле-еле мысли выражал. То ли пьяный, то ли под чем-то. Наступило моральное разложение, короче говоря. — Господи, — я вздохнула, — как люди добровольно пичкают себя этой гадостью? — Не знаю, солнце. Наверное, потому что в жизни они глубоко несчастны и поэтому не ценят этот дар Божий. — Ты прав, — я кивнула. — Милая, не расстраивайся из-за этого, — Майкл чуть сжал меня в объятиях, — лучше подумай о том, как помпезно прозвучит новый гимн на инаугурации, — я сразу улыбнулась, — надеюсь, то, как его душевно исполнят, растрогает и тебя, и Путина. Всей стране будет интересно посмотреть на двух едва не плачущих ледышек. — Майкл, — я весело цокнула. — Главное, не сдерживайтесь. Должна же страна знать, что ею управляют живые люди, а не человекоподобные роботы. Вы так себя ведете, что дети вот-вот начнут спрашивать, где у вас кнопки. — Майкл! — Я рассмеялась, покачала головой. — А что вы будете отвечать? — Майкл защекотал меня, я засмеялась громче, — что сами еще не нашли? — Куда удивительнее, что наши супруги еще не нашли, — я попыталась чуть отстраниться: очень уж щекотно! — Особенно ты! — Может, я не так активно искал? — Майкл усадил меня на себя. — Надо бы еще поискать. Активнее и посмотреть там, где еще не смотрел. — Боюсь спрашивать, о чем ты, — я вскинула брови. — А ты как думаешь? — Он положил руку мне на колено, стал немного поглаживать. — Не знаю, — я покачала головой. — Мы седьмой год в браке и, кажется, пробовали уже всё. Даже секс по время разговора по телефону. Путин, кстати, это понял. — Правда? — Майкл немного порозовел, но засмеялся. — Правда. Чего ты так хихикаешь? — Ничего, — он с улыбкой пожал плечами. — Если тебя это успокоит, то я тоже один раз видел, как он отослал свою охрану, чтобы спокойно поцеловать жену в беседке с витражной крышей. Вернее, чтобы жене было спокойно. — Поцеловать, а не заняться любовью, пока кто-то из охраны стоит за стенкой, — я цокнула. — Милая, так и ты Людмилу Александровну с собой не сравнивай, — Майкл повел руку выше по моему колену, — ты куда более, — он с улыбкой прикусил губу, замялся, подбирая слово. — Шлюшковатая? — Спросила я, вскинув брови, а Майкл мило покраснел. — Я бы выразился мягче: то, что для тебя норма, ее сильно смутит. Она всегда мило краснеет, хотя уже столько лет в браке с мужем, а ты еще до нашего с тобой первого раза даже не розовела. Я до сих пор не могу забыть тот вечер, в который я впервые увидел твой оргазм. А я всего-то прижал тебя к стене, милая. — Сейчас кто-то договорится, и я тоже начну так целомудренно себя вести. — Не надо, — Майкл засмеялся, сжал мне бедро, — к тому же я говорил про манеру вести себя на людях. Мало ли, что там за закрытыми дверьми делается. — Ой, хватит, — я махнула рукой, — ты знаешь, что я не люблю лезть в чужие спальни. — И я не люблю, но раз уж ты так остро отреагировала… — Во-вторых, — я вскинула брови еще выше, — я не замечала за собой эксгибиционизма. — Конечно, — Майкл закивал, постарался сделать серьезный вид, — это же не ты просила меня приласкать тебя в самолете, пока мы были прикрыты одним пледом, — я прикусила язык, подумав, что зря сказала предыдущую фразу, — и не ты просила меня взять тебя за ширмой в моей гримерке, пока дверь не была закрыта. — Я прикусила губу, вспомнив, как было хорошо. Майкл прав: у меня ни стыда, ни совести. — И не ты, милая, совершенно спокойно позволяешь мне делать всё, что не совсем правильно делать на публике. Если бы ты не хотела, то отстранила бы меня, когда Путин тогда позвонил. Ты этого не сделала, потому что не захотела. Да, милая? — Да, — я вздохнула, — это плохо? То, что я настолько не стесняюсь людей? — Нет. Мне это нравится, — Майкл легонько погладил мне грудь, улыбнулся, — да, раньше я говорил, что мне не нравятся девушки, помешанные на постели, но ты меня совратила. — Я? — Я возмущенно посмотрела на него. — Да, — Майкл покивал. — Мне очень нравится смотреть на то, как тебе хорошо. Мне от этого настолько хорошо, что часто я забываю о себе. Главное, чтобы у тебя глаза горели. — Та-ак, — я прикусила губу, положила руки ему на плечи, — а что ты тогда предлагал ранее? Что мы не пробовали? — А ты как думаешь? — Теперь он вскинул брови. — С учетом того, что ты не решаешься сказать напрямую, мне уже страшно о чем-то думать. — Милая, если не хочешь, то я никогда не буду настаивать. Ты это знаешь. — А можно узнать, на чем ты не будешь настаивать? — Я уселась удобнее у него на коленях. — Обычно мужчины так просят минет, но это явно не наш случай. — Да, и ты не представляешь, как я этому рад, — Майкл погладил большим пальцем мои губы, — когда ты мне это делаешь, я, честно, на всё готов согласиться. — А что тогда? — Я поцеловала его в центр ладони. — Иди ко мне, — Майкл уложил меня на себя, стал гладить у талии, а потом и ниже. — Я уверен, что ты понимаешь. Если и сейчас сделаешь вид, что не понимаешь, то я пойму твой отказ. Ты же знаешь, что я не буду ни обижаться, ни иначе принуждать. Я вскинула брови. Я ведь действительно не понимаю! — А можно мне подумать? — Конечно, — Майкл поцеловал меня. — Думай, сколько хочешь. — Спасибо. Осталось только понять, о чем мне думать! — Милая, я очень тебя хочу, — прошептал Майкл, поцеловав меня в шею. — Три часа ночи, — я вскинула брови, — завтра, вернее, уже сегодня приедет Джордан, а ты хочешь меня? — Скажу по очень большому секрету, — он улыбнулся, — мужчины думают об этом почти постоянно. Все. Я не исключение. Так уж всё устроено, — Майкл стал поднимать свою руку выше и выше по моему колену. — К сожалению, женщины устроены не так. — Не хочешь ничего сейчас? — Майкл прикусил губу, стал гладить мягче, — уверена? Это может поднять тебе настроение. Видимо, я так на него посмотрела, что он сразу убрал руку и тепло сказал: — Я вижу, ты устала. Прости, — Майкл поцеловал меня в щеку, — идем спать? — Ты не обидишься, если мы действительно пойдем спать? — Нет, конечно, — он цокнул, снова поцеловал меня, — мне самому стоило бы подумать о том, что ты устаешь. Мне бы для начала тебе помочь, а уж потом что-то просить. Я посмотрела ему в глаза, поняла, что он говорил искренне, и крепко обняла его за шею. — Обещай, если мы с тобой в один день по какой-то причине поссоримся, то сядем и спокойно поговорим. — Обещаю, — Майкл стал целовать меня в шею и щеки, — обещаю. — И чисто для справки, — я мило улыбнулась, чмокнула его в висок, — если я узнаю о какой-нибудь девушке, которая поднимает тебе настроение или просто радует глаз, — я хмыкнула, — ну, или как там мужчины это еще описывают, то я сначала выдеру все волосы ей, а потом возьмусь за тебя. — Хорошо, — Майкл со смехом закивал, — но всё же повторюсь: нам надо смотреть меньше турецких сериалов. Они только время отнимают, а действуют одинаково плохо на всех. — Что ты имеешь в виду? — Когда Владимир Владимирович заходил к нам на этой неделе, он спросил, поженились ли те два героя или нет. Ваши мозги слишком ценные, чтобы забивать их этим мусором. — Наоборот, — я покачала головой, — это помогает отвлечься. — Подумать только, — Майкл снова засмеялся, чмокнул меня в щеку, — если у тебя в очередном интервью спросят, есть ли у тебя «guilty pleasure», сразу скажешь про турецкие сериалы. Хорошо, что не индийские. При всем уважении к их культуре я не могу долго слушать их мелодии. — Так тебе и турецкие саундтреки не нравятся. — А разве можно столько ныть? — Майкл цокнул. — И ревут, и ревут, и воют, и ноют. Как у тебя не портится настроение от этого кошмара? Я мило пожала плечами, а Майкл махнул рукой. Он уже давно понял, что с моей страстью к бессмысленным сериалам бороться бесполезно, поэтому ворчит только ради проформы. Вот и сейчас он тепло улыбнулся, погладил по коленке и предложил наконец пойти домой и лечь спать.