Безызвестный дуэт

За окном пасмурно и мрачно. Синее небо кутали в пушистое одеяло из бараньей шерсти дождевые, серого цвета облака. Они скрывали пестрящие блеском звезды, безметежно плавая в пучинах небесной недосягаемости. Тучи наровили скрыть и хозяйку ночи, что сегодня предстала во всей красе, горделиво расфуфырившись. Но только к ней подплыв, тучки тут же замедлялись, боясь приблизится к луне – холодной и властной. Осаму подперев щеку рукой, свернув в сторону стекла голову, смотрел на великолепие, которым не так давно восторгался. Между его пальцев грела кожу ручка фарфоровой чашки, а у носа плясал аромат чëрного чая с бергамотом. Напротив сидел хозяин красивейшего дома, который, видно, не спешил начинать разговор. Он в узорной скобе складывал губы, оставляя на бледных лепестках несводимые ожоги от бортов раскалëнной чаши. — Дазай, — заговорил тот, опустив чашку на блюдце. — Откуда ты? — Имеет значение? — вопросил шатен, изогнув дугой бровь и повернув голову на докучающего собеседника. — Хм.. — Фëдор замолчал, задумчиво рассматривая бегущие от центра к фарфоровым бортам, дрожащие круги горячей жидкости. — Знаешь, когда ты спал, тебе звонил некий Мори, — из кармана домашних штанов, хитрый брюнет выудил старой модели мобильник. Он не блистал пафосом, был уложен в обычный, чëрного цвета чехол. В нëм никогда не хранилось ничего важного, всë самое сокровенное, обычно, селилось на листах тетрадей в линейку. В телефонной книжке, однако, записано немало номеров и почему из всей той сотни находившихся, позвонил Дазаю, да ещё и глубокой ночью, один лишь зловредный Огай! Осаму вскочил со своего места, поддался вперёд одним рывком хищной пантеры. Рука упиралась в стол, вторая тянулась к собственному, предусмотрительно отведëнному в сторону гаджету, а лицо его, непозволительно близко мелькало пред демоническими глазами. В глазах цвета неба, украшенного алым закатом, развели искрящийся костëр рогатые черти. Они встали вокруг него, сцепили свои мерзкие лапы и заводили хоровод, от чего губы преобразились в широкой, высокомерной ухмылке. — Ты быстр, Дазай, но если не усмиришь свой пыл, — брюнет театрально вздохнул. Его пальцы нагло легли на холодный лоб и без разрешения хозяина отставили чужое лицо от своего подальше, одним точным толчком. — придëтся позвонить этому человеку и всë узнать из его уст, а ты ведь... — Аомори, — перебил Дазай, посадив бинтованные бëдра на жëсткий, не щадящий стул. — Наведëшь справки? — Да, примерно, — Фëдор приспустил уголки губ, прикрыл глаза веками и одним лёгким движением, бросил телефон закрутив его в воздухе. Хорошо, что реакция у Осаму была отменной и тот, привстав, поймал собственность, грозно глянув на собеседника. — чем ты будешь заниматься, помимо исполнения моих поручений? — А я обязан? — сквозь зубы процедил Осаму, пряча мобильник в недры тëмного кармана. — Да. Не нужна мне личность, которая не совершенствуется, ведь такой застой навыков приравнивается к осознанной регрессии, в последствии приводящей к деградации, — блаженным, тем мягким, бархатом обитым языком, чуть ли не пропел как сизый на голову соловей Фëдор, плавно, волной отводя бледные руки в характерном ему жесте. — Офисные крысы? — положив голову на руки, переспросил Осаму — Кхм.. — кашлянул Достоевский в кулак, отводя взгляд. — Не оскверняй прелестных созданий. Офисный планктон. — Серый и невзрачный... — затянул шатен мечтательно и вдохновлëнно. — Как Питерское небо... — М? — удивлённо промычал Фëдор, одарив пытливым взглядом. — Увидел картину у тебя за стеклом серванта.. — Дазай мило улыбнулся в ответ на вопрошающие глаза. — Буду поступать на полицейского. Два ума, мысли которых покоятся в ларце под ключом, за неприступной бетонной стеной и такой романтичной лозой кусающихся роз, оставляющих пульсирующие раны и кровопотëки, впервые окликнулись на чей-то зов, непривычно дрогнув. Они поняли друг- друга, они друг-друга узнали. Люди, со схожим складом, с полочками, обставленными одинаково, в том же порядке, с теми же на них книгами и файлами, встретились в величественном здании, замке покойных чувств. Их глаза, смотревшие в пучины, в недры друг-друга, замечая тот самый, увлекающий, тянущий дальше в море блеск, расширяли зрачки, точь по приказу. Их руки тянулись, а мысли останавливались. Даже безумец осекался, хватаясь за своё запястье. Их дни после разговора, проходили в необъяснимом умиротворении, неосязаемой нежности, взаимопонимании и гармонии. В толстых стенах дома двадцать часов в сутки стояла гробовая тишина и остальные четыре занимали непрерывные разговоры о смыслах, недрах, о сути, о личностях и их поступках. Как, например, не так давно, под руку попался им Шекспир. Интереснейший драматург, гений, в глазах миллионов! Но пусти его сейчас на землю, через сколько часов прослыл бы он безумцем и загремел за решётку? Дазай поставил на двенадцать, а Фëдор с ним согласился. Так проходили их недели. Осаму, кроме поручений по дому, днями и ночами приносил работающему и вдохновлëнному времяпровождением в компании соседа писателю, приготовленный чай. Правда, первые дни он кривил нос и плевался. — Что за мерзость?! — кричит Фëдор отставляя кружку прочь. — Крепкий, наваристый чай, — говорит Дазай и хватая тонкими пальцами за ручку, отпивает из той же кружки, касаясь влажного пятна, отпечатка бескровных губ Фëдора, успокаивающий гланды напиток. А брюнет, подняв лохматую голову, смотрит нечитаемым взглядом. — неплохой, кстати. "Но у Оды лучше" – добавляет про себя Осаму. Однажды, Дазаю удаëтся разбавить свои однотонные деньки и сыграть с русским дуэтом. В тот день, ранним утром, шатен узнаёт, что его сожитель уж очень ловко и плавно достаëт необычайно красивые, льющиеся звуки, прыгающие из-под касающегося жëстких струн смычка. Он заполнял комнату невероятной трелью хриплого соловья, вовсе не думая о чувствах живущего с ним Дазая! А ведь тот так тронулся той песней, что даже мобильник с выбором универа отложил, кошачьим шагом пройдя к комнате брюнета. Фëдор сидел широко расставив ноги, чтобы поместить меж них виолончель. С задранной головой, со смычком, словно пришитым к его коже. Он в тот момент не выглядел человеком, нет, вовсе нет, он казался неизвестной миру, ещё не представленной мастером куклой, так отточенно переставляющей длинные пальцы на лады. Он не смотрел, был погружëн в льющуюся прохладным ручьëм композицию, что резко прекратилась, как только носок чужой стопы перешагнул порог комнаты. Парень поднял голову, открыл глаза, не сразу сосредоточившиеся на госте, и приподняв бровь, окинул вопрошающим, с каплей раздражëнности взглядом. — Это превосходно, — спокойно, стараясь скрыть воссторженность, что всë же проскользнула в подрагиваемом голосе, проговорил кудрявый парень. Он полностью зашëл в комнату и нагло уселся на кровать, на которой лежал чехол от массивного инструмента. Развëл колени, меж них положил сцепленные замком, собственные руки — Зачем ты здесь? — грубо произносит Достоевский. Фëдор всегда гневливый, только тронь его не по прихоти. — Захотелось посмотреть во всей своей красе на музыканта, — с улыбкой произносит Осаму и чуть шевелит ногами, размахивая ими туда-сюда, словно ребёнок. — Лжëшь, — отрезал Достоевский, вновь приложив смычок к режущим струнам. — Ты прав, — признался Дазай, пожав плечами. — И зачем же? — готовясь вновь излить всю плачущую душу, парень невесомо махнул по дрожащим, натянутым нитям, не продолжая песнь, из-за встрявшего, мелодичного, юношеского голоса. — Не хотелось. По правде сказать, я пришёл восхищённый твоей игрой, но причина не единственная.. — Не томи, — более заинтересованно, словно мëртвая, бездушная кукла старается повторить за живыми, испытываемыми эмоциями, произносит Достоевский и откладывает смычок на кровать, рядом с сидящим на ней шатеном. — Напомнил о детстве. Раньше я частенько коротал дни за игрой на скрипке, — произносит шатен, отводя задумчивый взгляд. Брови собеседника удивлённо поднимаются. Ему нужны жалкие доли секунд на обдумывание произнесëнного. Палец вдохновлëнно тянется к губам, расплывшимся зловещей ухмылкой. В голову Фëдора прокрадываются мысли, сюжеты, они огибают всю важную информацию, отодвигают все дела и словно затмевают здравый смысл, желая заполучить контроль над хрупким телом. Достоевский встаëт. Он молча направляется к прикрытой двери, зная, что сосед не уйдëт. Шествует по коридорам, петляет по закаулкам, заходит в закутки и наконец добирается до неё. До запылëнной, старой скрипки. Брюнет становится перед ней на колено, охватывает гриф бледной ладонью и прихватывает смычок тонкими пальцами. На инструменте есть небольшая трещина, она расплывается по корпусу до самых железных нитей, которые, Достоевский уверен, больно вольются в подушечки отвыкших, бинтованных пальцев. Лицо еще пуще озаряет садистская улыбка и мужчина, встав, возвращается, бережно протягивая найденное новому хозяину, так и сидящему на жëсткой кровати. — Должна быть твоего размера - Фëдор расслаблен, его лицо выражает слепое предвкушение предстоящей игры. Осаму аккуратно забирает некогда забытую красавицу. Он удивлённо глядит то на неё, то на Фëдора, медленно подтаскивая к собственному плечу. Чуть обветшалый инструмент пришëлся в пору. Дазай, находясь словно не в этой вселенной, встал, зажал торец меж ключицей и челюстью, прикрыл глаза, сделал глубокий вдох, быстрый выдох и наконец провëл смычком по скользящим струнам. Брови нахмурились, но рука не упала. Пальцы легко и звучно перескакивали на лады, не создавая и единой заминки. Ласковые ноты, тягучие, плачущие, они лились из-под его руки. Лëгкой разминкой и напоминанием послужил кавер на песню "All of me". Первое, что парню пришло на ум. Мягко, плавно, нежно, интенсивно и рьяно он указывал путь своему помощнику, эмоционально, полный мыслей, сосредоточенный и вдохновлённый он играл на протяжении двух минут, пока наконец не открыл глаза, остановив их взор на полу. — Она расстроена, а смычок, видимо, не так давно использовался.. Он натëрт канифолью... — Дазай наконец поднял взгляд, который вмиг из спокойного стеклянного и равнодушного превратился в полный недоумения. — Фëдор? Аметисты не казались обыкновенно демоническими, кошачьи узкими. Они раскрылись, превратившись в по настоящему драгоценные камни, так ярко сверкающие в лунном свете. Их обод более не казался кроваво-алым, впредь он напоминал любовно-малиновый. Его щëки, вечно бледные, налились светло-розовым, а руки, постоянно истерзанные, вцепились в ткани собственной штанины. Фëдор сидел на табурете и сейчас, чуть опешивший, встал, покачнувшись. — Впредь, ты каждый день будешь играть для меня, — увидев прекрасное, услышав уровень, способный конкурировать с игрой самого Достоевского, Фëдору словно крышу снесло. Он унимал дрожь в руках, старался стереть румянец, что прибывал с новой силой, только вспомни лицо игравшего Осаму. Такого отстранённого, такого сильного и хрупкого в то же время. Достоевский поднял виолончель. Дазай лишь закатил глаза, на зло проведя по струнам до противного скрипа. — Учись разговаривать вежливее и тогда подумаю над твоим предложением. *** Ночью того же дня, Осаму быстром шагом тащился по коридору, чтобы вновь зайти в комнату не отзывающегося на крики Фëдора. Пальцы, отвыкшие от инструмента и впрямь болели после полутора часового концерта, даваемого пустоте. Но Дазай не жалел. Во время исполняемых композиций их шеи обвязывала красная нить судьбы, а руки повиновались единым правилам, написанным нотами на строках. Заполняющее сердце чувство и впрямь было волшебным. Бабочки в конце каждого произведения трепещали в животе. Перед глазами показалась знакомая дверь. Она так и осталась приоткрыта и шатен без проблем, чуть толкнув её, вошёл в комнату, осматриваясь. Инструменты убраны, свет выключен и лишь синее свечение монитора даёт разглядеть уснушвую, чëрную макушку. Он снова за своë. Дазай вздыхает, закатывает глаза, проходит вглубь. Он мягко, на цыпочках, подкрадывается к кровати, снимая с той скомканное одеяло и накидывает на плечи мертвенно спящего Фëдора. Окно приоткрывается на проветривание, а после, слышится звук всплывающего уведомления, заставляющий Осаму вздрогнуть, раздражëнно обернуться и наградить взглядом убийцы монитор, к которому вскоре несут длинные ноги. На экране сообщение от абонента "Николай". "— Эй, крысиный король, ты же помнишь о завтрашней встрече со мной? И не думай потом сказать, что не знал, закрыв дверь на ключ! Я ведь окно тебе разобью и влезу в него! " Ничего необычного. Дазай, прочитав, пожимает плечами и хочет уйти, как внимание его привлекают следующие, всплывшие строки: "— Кстати. Хаяси ещё не достала? Её убрать?" Хаяси.. Фумико Хаяси - мэр города, глава Йокогамы, что делает для процветания не малое. Сказать, что та святой воплоти нельзя, однако учитывая и это, фраза "убрать" Звучит по отношению к ней весьма странно.. Что Гоголь имел ввиду? Хотя... Это Гоголь, он что угодно может иметь ввиду, а потому Дазай старается отбросить лишние сейчас мысли, развернуться и уйти в предоставленную ему комнату. Он хочет спать.