Патологическая любительница причинять боль людям

Ботан понимает, что это страшно. Да, конечно, по-другому на самом быть не может — когда лежишь рядом с подавленной, измученной Оливией, смотришь на утекающую из нее кровь вместе с жизнью, страх должен захлеснуть, жадно поглотить все, что осталось в голове. Но он ошибся. Нелепо, наивно думал, что это вершина ужаса, и дальше этой грани по-любому уже не будет… истерическая, полная боли усмешка бежит по офису. Ботан смотрел по сторонам, дрожа всем телом, ведь в голове преждевременно взорвалось тысячи бомб, и он чувствовал, как частички его души пеплом скитались по пустоши. С каждой секундой неконтролируемая паника разрасталась — хоть Ботан сначала совсем не понял этого. Когда Оливия шептала что-то о любви к нему, его словно током ударило. Какой же он был идиот. Нет, правда! Черт его побери! Почему он не догадался раньше?! Почему не замечал, почему отзывался о ней как о бесчувственной суке, как о сволочи?.. Ботан вдруг вспомнил те давние чувства, моменты, когда он с визгом в голове проговаривал и проговаривал только то, что сильно ее ненавидит. В сознании он презирал ее всю: ее образ, голос, слова… А несколько мгновений назад, когда Оливия задыхалась на полуслове, пытаясь сказать что-то еще, и стараясь звучать мягко, нежно… Ботана убили внутри его чувства, которые он перепутал с ненавистью. В самом деле, как он, чертов умник в их дуэли, не понял этого раньше? Он не устанет повторять в голове этот вопрос. Его слова только заглушали другое, перекрывали собой все остальное, оставляя раны на разуме не хуже той, что была у Оливии, когда ее плоть пронзил топор. Ботана колотит, мысль вдруг обрывается… Его слова заглушали любовь. Он слышит сзади короткие выдохи, но сбрасывает все на галлюцинации. Оливия, истекающая кровью, сказала на оборачиваться, Ботан помнит. Оливия целовала его, трогала волосы, прижималась к нему и жарко шептала в губы только это. Не оборачиваться, не возвращаться к ней… Ее голос все еще трещит в голове, хотя в коридоре довольно тихо. Плетется дальше. Пока мыслей о том, какая он сволочь не было, хотя Ботан уже видел, как они мелькали вдалеке, как мелькала бы Оливия на пороге их новой квартиры, если бы он смог ее спасти… Нет, нет, не об этом! Пусть уйдут, растворятся эти думы о том, как он будет жить дальше! Ботан убегает только по ее слезным мольбам, по последнему желанию… Ловит себя на мысли, что потерялся в этом лабиринте, и его трясет, мотает из стороны в сторону, мотает из-за страха за Оливию. Вдох сзади, почти что у его плеча, кажется крышесносящим. — Нет, я не понимаю! — кричит Ботан в пустоту коридоров, срывая голос, скатываясь по стенке. — Я знаю. Ботан в ступоре. Что это сейчас было? По привычке он прикрывает лицо руками, боясь, что в лицо прилетит удар. — Че как девчонка? — хрипит Оливия на выдохе, сползая по холодной стене вниз. На ее лицо падает одинокий голубой луч, и в контрасте с красными светом он смотрится чужеродно. Оливия держит руками рану, стараясь смотреть не на нее, а на Ботана. — Знаешь, я думала, что сейчас найдется лекарство, которое чудесным образом нас исцелит, но, боюсь, этого не будет. — Ботана посещает резонная мысль, говорящая о том, что он сходит с ума. Как Оливия смогла пройти такое расстояние с парализованными ногами? Он точно знает, что такой удар в живот, нещадно кромсающий все внутренние органы, до которых только может достать, смертельный. Ботан же сам невольно прокручивал эти спутавшиеся слова, пока бежал по коридору. Даже счетчик с цифрами их существования вдруг застывает у него в голове, остановившись на отметке около трех минут. — Неужели время пришло? Ботан срывается. Оливия приближается совсем близко, и от этого у него последние поблески разума рассыпаются в крах. — Не говори, прошу, не говори это… — Страшно. Все страшнее и страшнее… — Не знаю, выбросить ли мне все воспоминания, что у нас были? Или оставить? — это звучит даже как-то саркастично. Ботан не верит, что Оливия смогла дойти до него просто для того, чтобы вдоволь поиздеваться. Уже с первых слов он понимает, что она настроена с ним рассориться, даже здесь, выжидая в засаде смерть. Тем более, у нее даже пульта в руке нет, хотя он точно помнит, как ее теплая ладонь уверенно отобрала у него прибор… нет, не надо, не надо вспоминать о настоящей Оливии, которая сейчас наблюдает за шагами смерти совершенно одна. — Да брось, Ботан, я действительно устала. Не бойся меня, хотя бы не перед смертью, — сипит в губы неОливия (хотя он уже не уверен…), оттягивая его пряди. — Даже для феникса я очень устала. Я… всегда восстаю из пепла, лечу свои раны, ну, ты знаешь. Так… нанеси же последний удар. Ботан не может слушать ее. Он не настолько сильный и выносливый как Оливия, не настолько сумасшедший. Резко вскакивает с пола и бежит, бежит, следуя совету Оливии, настоящей, той, что горячо обжигала губы, что оттягивала момент их смерти и его волосы, что цеплялась за плечи дрожащими руками… — Ботан! Прошу!.. останься… Не слышит. Лишь бы не видеть эту нереальную выдумку разума, не ковырять кровоточащую рану, хотя он знает, что ее не залечить, особенно если покинуть этот офис. Так стоит ли вообще?.. Нет, это ведь желание Оливии, это она хотела, чтобы он остался жив, Ботан не может ее подвести. — Стой! Ты теряешь меня! — восклицает неОливия и, спотыкаясь, падает, обессиленно выкрикивая его имя снова и снова. Ботан мнется. Это правда… он теряет ее. — Помоги, я… — он видит беспорядочные, рваные движения неСтар, скользящие по собственным рукам. Ботан внимательно смотрит за ней, будто боится, что она накинется на него, убьет. — Я не могу нащупать пульс… Он делает неуверенный шаг к ней, словно хочет проверить, так ли это. Но останавливается. Это не настоящая Оливия. Не надо верить, не надо… У Ботана кружится голова, колит где-то ниже груди. Как это все понять? Тем более, что времени осталось немного, смертельно мало. Он даже забывает как дышать, когда кто-то вновь зовёт его. — Каждое утро я не сводила с тебя злых глаз. Жила только ради того, чтобы причинить тебе боль. — Очередной укол непрестанной пытки. Она права. Она во всем права, эта чертова лже Оливия. Его сознание как нельзя лучше знает свои болевые точки. — Но почему ты никак не поймешь, что наша любовь больна? И не можешь признать у себя в башке, что я умираю?! — Ботан заходится в приступе удушающего кашля, медленно оседая на пол. Д-две, две минуты… Минута пятьдесят девять секунд… — Я же посылала тебе сигналы, я пыталась намекать! Грызла ногти до крови от безысходности, но ты ничего, ничего не понимал! Ее лицо серое, больное… Ботан пытается подняться и пойти дальше. Уже не уверен, что сможет уйти далеко, спрятаться. Тем более, что он сбился со счету, и смерть может прийти даже на несколько секунд раньше, чем в его голове прозвенят последние мысли. И настоящая Оливия вряд ли будет ждать нуля, но он уверен, она растянет момент, лишь бы он ушел дальше… А Ботан все сидит здесь и не может побороть себя самого. Ему становится стыдно, и злость непроницаемой пеленой окутывает сознание. Воздух пропитан утратой и нерешимостью, но это не мешает продолжать говорить неОливии: — Я знаю, что моя боль мне навязана. — Ботану действительно хочется закрыть уши не слушать ее, не вникать в слова, но он все еще не может. По щекам скатываются слезы от одного ее вида. Где-то там, этажом выше, умирает ее точная копия. Но так даже страшнее, поэтому Ботан старается выкинуть эти мысли, затоптать их ботинком. Он аккуратно поднимается, придерживаясь за стенку, хоть пальцы и скользят, выходит хорошо. На безжизненной стене остаётся полоса крови Оливии. Ботан взвывает, бросается бежать. Пожалуйста, пусть в этот раз получится! Он должен уйти отсюда, нельзя подвести Оливию, Ботан не вынесет таких мук! — Теперь ты еще и бежишь по коридору от меня! Ботан, не думала, что мы до такого докатимся! А знаешь, что тебе скажет Брайн, когда ты начнешь ему плакаться?! «Что имеем — не храним, потерявши — плачем»! Так остановись, ты теряешь, теряешь же меня!.. Теряешь… Ботан роняет слезы, они катятся быстро, даже быстрее, чем он бежит, и летят куда-то далеко, цепляя за собой остатки крови с его лица, уносясь вдаль уходящего коридора… Тяжелый вздох за его спиной уже не кажется преградой. Он убежит. И будет плакать, рыдать, корить себя за то, что не остался с Оливией, оставил ее… Все это точно будет, но потом. Сейчас главное исполнить ее желание. Хотя бы раз. И он игнорирует то, что это последние желание в ее жизни, и оно связано с тем, что он, Ботан должен быть жив. Он думает о том, что если бы Оливия могла унести его отсюда, она сделала бы это, невзирая на свою боль. А теперь Ботан думает о том, что мог сделать также… — С-сколько нам еще б-быть грустной историей?! — Оливия не выдерживает. Она кричит, и кричит громко, так, что у Ботана в голове пронзительным звоном разносится ее дрожащий, молящий голос, который он слышит впервые, и который теперь не дает думать ни о чем другом. — Пока я не нажму на кнопку и все не полетит к чертовой матери?! Хотя нет, тогда уже ты продолжишь наши мучения, и будешь каждый день ронять слезки, меня же нет в живых, я же умерла! — Страх подкрадывается незаметно, но он ощущает его присутствие все четче и четче. Ботан отчетливо слышит, что она задыхается, улавливает болезненные слуху хрипы, в голове сверкает картинка того, как она выплёвывает кровь вместе со словами. Но он не останавливается. Убежать, убежать! Несется дальше, наблюдая за тем, как она захлебывается, тонет в своей же крови. — Я отдала тебе все! Свое сочувствие, когда ты плакался мне о своих переживаниях, свою эмпатию, на которую я была способна! Сражалась только в твоих войсках, на первых рядах — так не игнорируй меня! Бомбы взрываются в голове Ботана одна за другой, цифры смешиваются в огромный ком, метеором упавшим на пути к спасению. У него самая настоящая истерика. Оливия хрипит за его спиной, но у него все еще не хватает смелости обернуться. Обернуться, чтобы наблюдать, как она умирает. — И все, что я делала — истекала кровью, пока пыталась храбриться на этом поле битвы! Ботан! — у него трещит, трясется сознание, огонь пожирает все на своем пути; со скрипом в голове разрастаются трещины страшных размеров. — И я бы тоже… тоже убежала бы сама от себя! От патологической любительницы причинять людям боль! — Ботан падает, вскрикивая. Он же сам говорил ей это… Фраза мечется в воздухе, колотит за плечи, а Ботан лишь закрывает глаза, думая, что это поможет, что он излечится; тяжело, наверное, признавать, что от такого лекарства нет. — Но она всего лишь хотела, чтобы ты обратил на нее внимание… И Ботан наконец окончательно понимает, как никто другой, что сейчас намного страшнее — ужасающе лицезреть это все, слышать. Он потерял счет времени, но по ощущениям осталось не больше тридцати секунд. Смерть не кажется ношей. Даже наоборот — покончить со всем этим облегчение, если не наслаждение, и только та Оливия, которая, наверняка, бесшумно лежит сейчас в лужице своей боли; та Оливия, что просила его убежать отсюда, умоляла оставить ее; эта Оливия еще не дает покоя, не позволяет просто взять и умереть здесь, дождаться своей участи. Но ее кровавая копия, которая взвывает о том, что нужно вернуться, кажется, побеждает, ведь она грубо тащит его назад, душит, и ни за что в жизни не остановится. И тут Ботана постигает мысль: а бежал ли он оттуда вообще? Мысленно он находится там, откуда так яро стремился убежать, то ли от смерти, то ли от себя самого. Оливия тянет назад, он знает — к самому пеклу, не давая касаться реальности, осязать ее, и продолжает, уже тише: — И теперь я умираю, думая только о том, чтобы ты сделал хоть что-нибудь, сказал мне хоть слово, пожалуйста, Ботан… скажи что-нибудь, выбери хоть что-нибудь… Он также молчит. Что говорить, когда в сознании разнесли все, к чему смогли притронуться? Ботану остаётся только считать и считать чертовы цифры. Они несутся все дальше от него, от Оливии. Страх не позволяет шевельнуться, и удушает не хуже Вражко. Ботан стонет, роняет слезы, и пытается прошептать то, что сожалеет, хотя знает, что эти слова Оливии не нужны. — Ты говорил, что нужно верить в лучшее. Но у меня нет ничего, во что можно поверить, если ты все равно не выберешь меня. Оливия почему-то останавливается, больше не тащит его по холодному полу. Полоска крови обрывается. Ботан ничего не видит из-за слез, но подозревает, что они вернулись. Вернулись туда, в ту первоначальную точку, где их спокойно поглотит огонь. В голове вдруг мелькает строчка из какой-то книги — «Самая страшная смерть — сгореть заживо»… Но даже это не дает мотивации, все тщетно, пытаться бежать уже не хочется, и мысли о том, что он обязан ради последнего желания Оливии, не служат путеводителем. Он устал, и устал совершенно напрасно, ведь, как не странно, вернулся сюда, где сможет без труда истлеть. Оливия обессиленно роняет голову ему на шею, и прежде, чем этажи сносит под ноль, Ботан слышит обеспокоенное: — Не могу, я не могу нащупать пульс… мое сердце больше не бьется, д-да?..