Слёзы падают на ладонь

Если тебе все равно, то почему ты плачешь? Отражение не верит твоей улыбке, которую ты готов вырезать ножом на своем лице. Чтобы запечатлеть. Ему ведь так нравилась твоя улыбка. Интересно, нравилась бы она ему такой изуродованной? «Вы» начались в октябре. В октябре и остались. Твоя девушка хотела красивую парную фотосессию, а ты хотел, чтобы от тебя отстали, поэтому и нашел за пару минут случайного фотографа. — «Иван Евстигнеев»? — она задумчиво заглянула в твой ноутбук, слегка хмуря брови. — Работы вроде прикольные, — она села возле тебя и принялась разглядывать чужой инстаграм. Ты тогда только подавил смешок, потому что ни тогда, ни сейчас не видел в этих фотографиях ничего особенного. Но Вере понравился, а ты ей никогда не перечил. Не перечил и ему. Девушкам такая черта характера нравилась, а он только морщился после каждого твоего «а как ты хочешь?», ругался на тебя за бесхребетность и показательно уходил в другую комнату. Но в итоге все равно возвращался и засыпал рядом с тобой, оправдываясь жесткостью дивана. Диван, правда, был мягким настолько, что в нем можно было утонуть, но ты никогда этого не упоминал и только утыкался носом в чужую макушку. Вы встретились в центре Питера. Ваня задумчиво выполнял свою работу, Вера радостно улыбалась и целовала тебя под звучные щелчки камеры, а тебе было неловко. Ваня почти ничего не говорил, только смотрел проницательно, и тебе даже хотелось отмыться от всех касаний девушки из-за дурацкой мысли, что вы занимаетесь чем-то неприличным. Когда вы расходились, Ваня крепко пожал тебе руку и сказал беспричинное: — Если что — пиши. Что за такие жизненные повороты в твоей судьбе произойдут, что тебе понадобится помощь фотографа из Санкт-Петербурга, ты не понимал тогда и не понимаешь сейчас. Но, пожалуй, да, именно с этого все и началось. Ты и правда написал ему. Написал тем же вечером с вопросом оплаты. Написал и на следующий день с благодарностью за фотографии. Ты и сам не заметил, как «Иван Е. Фотограф» в твоей телефонной книжке превратился в «Ваня». В чате телеграмма он был куда больше многословен, и обсуждение рабочих вопросов быстро перешло в подобие дебатов о недавно просмотренном тобою фильме и недавно прочитанной им книге. Ты переписывался с ним ночами, пока рядом с тобой спала та, в которую ты влюбился по уши жалких два года назад. Тебе было стыдно, тебе было мерзко от осознания, что ты врешь своей девушке о неотложных делах, чтобы выпить кофе с Ваней в кафе на другом конце города. Вера все поняла. Она всегда все замечала, поэтому она тебе и понравилась. Она не устроила тебе истерику, не плакала тебе в плечо. Просто однажды ты вернулся поздно вечером и вместо Веры нашел на холодильнике записку «надеюсь, с ним ты счастлив». Она приехала за вещами в конце недели, ты из вежливости предложил ей чай, она из вежливости согласилась. — Ну, Мирон, — она подняла ручку чемодана и намотала покрепче красный шарф, который ты ей подарил год назад, — тебе с этим и жить. Вера улыбнулась, и ты закрыл за ней дверь. Ваня писал тебе, кажется, даже звонил, потому что ты пропал со всех радаров недели на две, а потом ты просто нашел его на пороге своей квартиры. А он нашел тебя разбитым и запутавшимся. — Откуда у тебя мой адрес? — Вера сказала. Я пройду? Ты неловко пустил его в квартиру и поплелся на кухню, быстро сгребая со стола таблетки в кухонный ящик и убирая рецепт за пачку хлопьев. — Не думал, что вы общаетесь. — Она сама мне позвонила, — он прервался на полуслове и неуклюже сел на стул, разглядывая тебя. Ты только вопросительно на него посмотрел, но напирать не решился — не нашел в себе сил. Вы проговорили ни о чем несколько часов, и Ваня решил остаться. Ты услужливо расстелил ему диван, — тот самый, который позже получил клеймо «жесткого ублюдка», — и ушел в свою спальню. Ваня пришел к тебе, когда услышал твои жалкие всхлипы, которые ты безрезультатно пытался приглушать, кусая подушку. Ты ревел, как девчонка, помнишь? — Вера сказала, чтобы я спас тебя. И что сделать это, кажется, теперь могу только я, — ты уже затих, а он гладил твои плечи. Утром Ваня нашел и рецепт, и сами таблетки, но ничего не сказал, только взглянул как-то мягче и нежнее, пока ты делал вид, что не помнишь вчерашнюю ночь. Ты ненавидел себя, считал себя предателем, а твоя неспособность встать с кровати, от которой ты мучился еще и три, и шесть, и девять месяцев назад, выросла в нежелание просыпаться. Ты гнил в своей кровати, презирая себя за никчемность, а Ваня, так и оставшийся у тебя, каждый день напоминал тебе про душ и суп. Ты этот суп не ел, за что тоже себя ненавидел; Ваня ведь готовил ради тебя, старался, а ты как был неблагодарным обмудком, так им и остался. Ваня был милосерден к тебе, пытался помочь, но очень скоро понял, что это бесполезно. Бесполезно тянуть руку утопленнику. И ты тоже это понял. Поэтому, когда Ваня зашел к тебе в комнату вечером, чтобы сказать, — ты знал, — что он уходит, ты его поцеловал. Ваня не услышал твою немую просьбу «не бросай меня», решил, что тебе стало легче, и мягко обнял, углубляя поцелуй. Ты выдавил из себя трепет и влюбленный взгляд, а сам внутри себя горько плакал. Потому что тягучее «ничего» разливалось нефтью в твоей груди. Ваня звал тебя на свидания, выгуливал тебя, как собаку, а ты отзывался улыбкой и тихим «спасибо» на ухо по ночам. Ваня делал вид, что спит, но ты никогда ему не верил. Ваня самонадеянно считал, что спасет и вылечит тебя, а ты так заряжался его уверенностью, что невольно и сам начинал верить в это. Слова «я люблю тебя», даже не признание, нет, словно напоминание, срывались с губ сами, подобно необходимости дышать, разговаривать, есть или засыпать. Каждый понедельник Ваня покупал ведро ванильного мороженого, которое так любил, которое полюбил и ты. Каждый вторник Ваня поздно приходил с работы, и вы валялись полночи на кровати, обнимаясь и лениво целуясь. Каждую среду Ваня заказывал пиццу и под удивленно-разочарованное «как ты мог не видеть этот фильм?» показывал тебе кино, которое ты не видел, но которое сам он пересмотрел уже несколько раз. Каждый четверг вы устраивали романтический вечер дома при свечах с домашней едой и вишневым соком вместо вина, потому что тебе нельзя мешать алкоголь с лекарствами. Каждую пятницу вы гуляли в парке, мерзли и отчаянно целовались на одной и той же лавочке. Каждую субботу вы ходили в кафе и ездили в центр города на различные выставки. Каждое воскресенье вы проводили дома, изредка посещая твоих врачей. Ты был бы идиотом, если бы не заметил, как твоя депрессия убивает и его. Идиотом ты себя никогда не считал и не хотел считать, поэтому ваше обыденное субботнее утро началось с твоих слов: — Нам нужно расстаться. Ваня подавился хлопьями. — А мы встречались? — нервная усмешка. Но, когда он заглянул в твои глаза и не увидел ни намека на шутку, он нервно отодвинул в сторону тарелку с завтраком. — Почему? А ведь правда, почему? Что ему сказать? «Я тебе врал, мне не становится лучше, я уже давно подох внутри и тащу тебя за собой»? «Из-за того, что я тебя люблю»? Звучит еще тупее, чем первый вариант. — Потому что, — ты безэмоционально пожал плечами и заварил себе кофе, пытаясь унять дрожь в руках и заглушить крик в горле. — «Потому что»? Ты серьезно? — в ответ тишина. Он поднялся на ноги и подошел к тебе со спины, ты обернулся и приготовился к удару, но забыл, что это Ваня. Ваня, который никогда бы не причинил тебе боль. Ваня, с которым у вас нет ничего общего. Ваня, чей образ ты будешь вспоминать до конца жизни и плакать в подушку в надежде опять услышать его шаги за дверью спальни. — Я люблю тебя, Мирон. Не надо, пожалуйста. Не надо, Мир, прошу. В его глазах уже стояли слезы, но ты так и не сдвинулся с места, нацепив маску равнодушия, лишь бы не дать слабину. Он ушел, называя тебя эгоистичным мудаком и срываясь на крик в попытке вытащить из тебя хоть какие-нибудь эмоции, пока ты спокойно смотрел в стену. До тебя было не докричаться, и это злило Ваню еще сильнее. Он громко хлопнул входной дверью и больше не возвращался. Ни в твою квартиру, ни в твою жизнь. «Ванечка» превратился обратно в «Иван Е. Фотограф». Он был таким проницательным, но так и не заметил за пеленой равнодушия в твоих глазах крик о помощи. Наверное, вы где-то оступились, где-то в своей жизни свернули не туда, сделали что-то не так, потому что, видимо, счастье — не то, что вы заслужили. В начале тебе казалось, что он не помог тебе, что он не зажег в тебе искру любви к жизни, но только со временем понял, что Ваня сразу, с вашей первой встречи стал твоей причиной просыпаться по утрам. Когда ты его поцеловал, не было никакого трепета, потому что этот трепет тянулся с вашего знакомства в октябре и настолько прижился в твоей груди, что ты ничего не заметил. Ваша любовь могла бы вылиться в вечность, о вашей любви, построенной по кирпичику, могли бы писать в учебниках истории, если бы ни его слепота, если бы ни твоя глупость. Ты так усердно делал вид, что тебе не больно, так тщательно выбирал оттенки равнодушия на своей маске, которая почти приросла к лицу, что слезы стали самой настоящей неожиданностью. И все-таки, Если тебе все равно, то почему ты плачешь?