Пересечение совпадений

      Красные розы валялись между вторым и третьим рядом и не выглядели затоптанными. Они напоминали рассыпавшийся огромный букет, который почему-то не стали собирать. Свет в зале и на сцене почти погас, оставались дежурные фонари у выходов, но этого хватало, чтобы заметить и рассмотреть хрупко-опасную красоту на полу под сиденьями.       Ким Чонин, совсем недавно принятый в труппу и до сих пор не привыкший к этой мысли, присел на крайнее место, смотря на розы.       Кто-то принёс цветы, желая порадовать артиста (или артистку, и Чонин подозревал, которую), но не подарил. Почему?       Розы лежали в беспорядке, тёмные, колючие, с длинными стеблями. Без привычной обёртки. И их было много, очень много.       Чонин наклонился и поднял одну. Тяжёлый полураскрывшийся бутон закачался на длинном стебле. Яркий красный цвет лепестков различался даже в полумраке, скрадывавшем остальные цвета. И Чонину показалось, что именно такого цвета был запах, окутавший его до головокружения.       Запах розы.       Шипы впились в ладонь. Во рту слюна смешалась с кровью. Но выпустить розу, выбросить ранящий цветок Чонин не мог.       Диана. Драгоценность труппы. Настоящая звезда, чьё имя собирало на представления толпы. Загадочная и талантливая, притягивающая взгляды, как огонь мотыльков, заставляющая поверить в любой образ, творимый на сцене.       На Дохи, если вспомнить настоящее имя, куда менее таинственное и околдовывающее. Девушка, подарившая Чонину больше, чем мимолётный поцелуй, и забывшая об этом.       Возможно ли, что розы принадлежали такому же неудачнику, очарованному и оставленному в темноте разбитых надежд? Тогда и Чонин имеет на них право.       Чонин поднял ещё розу, ещё… Пока они не перестали умещаться в ладони. И сжал, уже не прикусывая изнутри губу, прислушиваясь к вязкой боли, расползающейся по немеющей ладони. Насколько глубоко вопьются шипы? Или Чонин сломает, пережмёт жёсткие стебли.       С ладони закапало. Тонкая струйка зазмеилась по запястью к манжету неснятого костюма. Труппа наверняка праздновала успех последнего спектакля в сезоне, На Дохи-Диана как всегда блистала, остальной персонал не спешил убирать зал, в который зрители вернутся не скоро. А Ким Чонин, новичок, не заслуживший уважения и внимания, потерялся в полумраке зала — и мыслях.       В тот вечер Дохи взяла его руки и развернула ладонями вверх.       — Не бойся, — сказала она, — я умею читать линии судьбы.       И улыбнулась, вызвав мурашки — лёгкие, почти волшебные.       — Сильный. — Он смотрел на ресницы Дохи, почти не дышал. — Вот эта линия про любовь. Смотри, какая она чёткая, ровная. А эта, — пальцы Дохи порхали по ладони, поглаживая, лаская. Чонина словно током било от каждого касания. — Эта про долгую-долгую жизнь, здоровую. Смотри, ни разу не прерывается, не истончается. Красиво. Счастливая рука.       Дохи, драгоценная Диана, притянула руку Чонина к груди, и глаза её опалили бесконечным, как вселенная, восторгом. Чонин тонул в этой вселенной, уплывал в межзвёздное пространство, распадался космической пылью, мягко подхваченной взглядом Дохи-Дианы. И руке его было тепло-тепло и возмутительно-невозможно-недопустимо волнительно.       Дохи поцеловала его, и он почти умер от непозволительного счастья, приправленного возбуждением и предвкушением. Чонин не такой уж невинный и чистый, он просто был новичком в труппе, жившей сплетнями о своей чудесной приме.       С розами, зажатыми в ладони, тот поцелуй и всё, что после, уже не казались неповторимыми воспоминаниями. Сладость Дохи оставила горечь на губах и на теле, а линии любви и жизни превратились в банальные заломы на коже. Наверняка кровь предпочтёт их же, чтобы стечь с ладони, они же чёткие, глубокие…       Чонин дёрнул за стебли и задрожал. Воображение рисовало вспарывающие кожу длинные крепкие шипы, прямо поперёк линий любви и жизни — они всё равно ничего не значат. На Дохи, или Диана, больше не возьмёт его за ладонь, чтобы рассказать о счастливой судьбе. Он для неё — распробованное лакомство, скучная игрушка, он не может ей дать больше, чем она уже взяла: таких, как он, полно вокруг Дохи. А без Дохи линии на ладони ничего не сулили и ни о чём не предупреждали.       Правда ли Дохи умела читать линии? Или ей было всё равно, чем отвлекать новичка Чонина, чьим единственным достоинством была свежесть. Не дурак ли он, что сидит в пустом гулком зале, ревнуя к выброшенным цветам?       Ответов не было. Лишь отрезвляющая боль: розы его не убьют.