Zweisamkeit? Nein, Einsamkeit

      Рихард открыл шкафчик над столешницей и достал бутылку шнапса. Хотелось поговорить.       — Будешь? — спросил он у Тилля, не оборачиваясь.       Молчание — согласие. Тилль никогда не отказывался выпить. Наполнив две рюмки, Рихард поставил их на низкий столик, возле которого сидел Линдеманн.       — Тебе, наверное, интересно, почему я такой грустный в последнее время? Быть может, ты заметил, что я менее продуктивен. Что не так… Хм, гхм, что всë не так.       Холодные спокойные глаза смотрели в упор, ни на миг не отрываясь, казалось, от самой души.       — Знаешь, я… Сам толком не понимаю, что случилось. Я просто не хочу жить.       Тилль опустил глаза.       — Знаешь, моя жизнь она… — Рихард развёл руками. — Как тебе объяснить…       Пара рюмок шнапса — стало легче.       — У тебя когда-нибудь бывало такое, что ты думаешь о чём-то, говоришь про себя, но потом разум… Как бы делится надвое: поверхностный разум и глубинный. На явно твой голос и что-то внутри, что разносится эхом в бесконечном пространстве сознания. Ты говоришь, но вдруг мысль зацикливается: «Песок, песок, песок, песок, песок, песок, песок». Поверхностным умом ты понимаешь, что что-то не так, а сознание повторяет одно слово. Просто «Песок, песок, песок, песок, песок»…       Линдеманн в характерной манере опустил голову, глядя исподлобья будто виновато.       — Вот… Мне показалось, что моя жизнь — идея. Нет, логично, конечно, что наш мир — просто чья-то игра. Просто что-то, что не имеет значения, что проходит в миг, что лишь одна идея, не заслужившая реализации. Спонтанный порыв вдохновения. Желание слепого рисовать прекрасные картины, — продолжил Рихард.       Бутылка опустела наполовину. Мысли пустились вскачь, но Круспе ещё мог вычленить что-то точное, что хотел сказать.       — Жизнь — мысль кого-то иного. И мне кажется, что моя стала этим идиотским повтором, сбивающим весь сюжет. Всё шло своим чередом, но потом вдруг: «Ничего, ничего, ничего, ничего, ничего, ничего, ничего». Бесконечное ничего.       Тилль поджал губы. Надо было что-то отвечать? Рихарду просто нужно было выговориться.       — Я поддался какой-то бредовой идее. Мне казалось, что что-то получится. Помню, как молча уходил из дома и по несколько часов не отвечал на звонки. Исчезал для всех. Я гулял по кладбищам. Нет, не смейся, я не вспомнил юность и не захотел побыть один, это была… Навязчивая идея, что не давала мне покоя. Я исследовал все кладбища в этом городе и близлежащих. Подумай только, прошло каких-то четыре года, я обошёл сотни кладбищ. Я всë это время я чувствовал, что что-то потерял. Чего-то не хватало. Я искал свою могилу, ведь думал, что потерял себя. Боль, которую я испытывал… Мне кажется, это может быть лишь смерть.       Рихард опустил голову, подпирая её руками. Стало тяжело. Появилась некая определённость, возникло чувство, что он вот-вот поймёт, откуда взялось это «ничего».       — Я потерял… Ты… Понимаешь? Какую-то огромную часть себя. Человека. Потому что своя смерть — это ничего. Но потеря… Я знаю, как это исправить, но мне так страшно. Я боюсь потерять ещё больше в попытках облегчить страдания. И знаешь, я… — мужчина поднял голову. Он хотел видеть глаза, полные сочувствия и немой поддержки.       Боль, полыхнувшая огнём, захватила всë существо Рихарда. Не нужно было слов, не нужно было ничего.       Гитарист подошёл к тёмному комоду, достал пистолет и, не думая больше ни секунды, выстрелил в голову.       Почему?       Потому что в комнате никого не было.