Реабилитация

— Семён, блять!.. Он продолжал смеяться, пряча лицо у меня на груди. — Ты испугался! Испугался! — совершенно по-детски радовался он. — А ты орёшь на весь коридор! — мало того, что мне пришлось извернуться, чтобы хотя бы закрыть за ним дверь и не позволить никому… В худшем случае, кроме хомяка, это увидеть, так ещё должен был держаться, потому что Растяпкин себя-то не ронять умеет через раз. — Пусти меня. — Не-а, не-а, это мой триумф! — восторженно сообщил он, и закружился по комнате. — Растяпкин, если ты меня уронишь!.. — нет, я-то смогу не упасть, но он у меня за это все равно получит! — Ааа! Роняю! — он опасно качнулся. Я вцепился в него, и… Тут же почувствовал мягкий хлопок. Мы упали на кровать. Я недовольно, но с облегчением фыркнул. Семён продолжал веселиться, и к смеху прибавлял какие-то совсем лёгкие, но яркие и свежие поцелуи… И сминал меня, и терся щеками, весело, не страстно вовсе, но мне… Почему-то расхотелось его одергивать. — Ну и что это такое, а?.. — все-таки, чтобы он не слишком расслаблялся, проворчал я. — Ну… Ничего, — Семён улыбнулся возмутително просто, невинно и очень по-доброму. — Я подумал… Может быть, мне можно?.. Я возвел глаза к потолку, но тоже улыбаясь. — Можно, но только не в воздухе. — В воздухе я и не умею… Он приподнялся. Неужели и правда, правда сделает? Правда сам?.. Без просьб? Без тысячи «а вдруг?»?.. И именно сегодня?.. Когда я меньше всего этого стою. Я вгляделся в его лицо. Он, конечно, весь красный, но спокойный, уверенный. Даже галстук с меня стянул с первого раза… Что с ним случилось?.. Я растерянно коснулся его щеки ладонью… И что-то ужасно укололо меня внутри. — Стой, стой, Семён, — с улыбкой, но нервно сказал я. — Меня пугают твои добрые глаза… — слишком добрые. Такие, какие бывают у него... Когда он кого-то жалеет. Он моргнул, и ещё, и ещё, и уставился на меня, будто проснулся. — Слава… — голос у него дрогнул. — Семён? — я чуть нахмурился. Что-то снова переменилось. — Слава, я… — я не сводил с него глаз, а его взгляд метался по комнате. — Говори! — теперь я держал его лицо обеими руками. Он вздохнул, как будто боясь заплакать. — Мне сказали… Тебе стало плохо, и надо успокоить… Вот так. — Вот так?.. — через силу повторил я. — Неужели, я?.. Он сломался и упал на меня, а я снова вцепился в него, но на этот раз всерьёз, может быть, оставляя следы ногтей. Он не вырывался. Нет, сам прижался изо всех сил. — В который раз… В который раз тебе такое поручают?! — В первый! В первый!.. — он жалобно всхлипнул. А я снова не мог побороть дрожь. Конечно, они знали, но это!.. Я с трудом вдохнул. Знал, что под «плохо» не имели в виду сцену после. Нет, только смех. Потому что смех, мой смех обычно не означал ничего хорошего… Являлся вместе с ужасом и отчаянием. — Никогда… Никогда больше… Он пытался согласиться. И пытался подняться, чтобы, наверное, снова смотреть в глаза. Но я не выпустил. Нет. Нет, Семён. Моих слез ты не увидишь никогда.

***

— Ну вот, дядя Валя, — я на него не смотрел. Старался не смотреть. Не хотел, чтобы ему было ясно моё состояние. Вчера мы с Семёном так и не уснули. Лежали всю ночь с открытыми глазами. Это была не первая такая ночь, когда мы не спали вместе. Ещё с самого детства, в грозу, или когда Калашников слишком пугал, или когда Истребитель долго не возвращался с миссии… Мы пробирались друг к другу, и так и лежали, как два зверька под мокрой картонкой. — Вчера пролетала твоя счастливая звезда, а ты её на меня потратил. Он же, напротив, настойчиво стремился поймать мой взгляд, хоть его улыбку я и без того чувствовал кожей. Видимо, осознавая это, Злат одобрительно хмыкнул. — В любом случае, директор слишком упрям, чтобы слушать какие-то звёзды в вопросах освобождения заключённых. Действительно, чтобы дядю освободили в ближайшее время, упасть потребовалось бы, как минимум, Солнцу. Только причина далеко не в желаниях директора. — А у тебя, вообще, срок хотя бы чем-то ограничен? — неприятно признавать, но сам я ответа не знаю. Это вообще трудный вопрос. Некому нас здесь контролировать, и высшие решают все сами. Вначале Истребитель даже говорил, что, возможно, если по результатам моей работы можно будет прийти к выводу… Что сразу мне показалось сомнительным. А судя по вчерашнему разговору, это было лишь предположение о наименее вероятном. — Меня они не оповестили, хотя начиналось всё с какого-то расследования, о результатах которого мне, конечно же, тоже ничего не сказали. Сам я подозреваю, что им просто нужно было убрать свидетеля, а делать это физически как-то боязно… — Злат опёрся локтями на колени, наклонившись ко мне, и кивнул, видимо, ища понимания. Я куда лучше мог бы понять покосившиеся столбы у дороги, но, следуя выбранному пути, зябко повёл плечами и шагнул к нему ближе. — А свидетеля чего?.. Что ты такого видел? — Злат ведь сам об этом заговорил, правильно? Упрекнуть меня в вопросе не получится. Только вот при его подходе, где вместо чёткой вины есть лишь «какое-то расследование» без внятных результатов, которых он, конечно же, не понимает и не знает, сомнительно, что ответ будет полезен. — Ну, во-первых, самого их существования. Во-вторых, того, что самим им никакие законы для обычных граждан не писаны, и данные, приборы и дети пропадают без следа, а ищут их разве что те, на кого решили это повесить, — что ж, пожалуй, сегодня он настроен решительнее… Только не учитывает, что таких, как я не ищут. Некому. И некому сожалеть об их исчезновении, а в Академии… У них больше шансов на будущее. А если говорить о таких, как Семён, или, тем более, Женя, у которых в мире кто-то есть, так они вообще не считаются пропавшими. То ли Злат не знает, то ли рассчитывает на моё полное незнание. — Думаешь, мне тоже каюк, раз я теперь в курсе? — все же заглянув ему в глаза, спросил я. О своих действиях он молчит. Но ничего, спрошу, как придёт время. — А ты, выходит, собирался спасти детей? Кстати, я здесь детей не видел… — Теперь… — он как будто задумался всерьёз… — Думаю, нет. Если продержишь язык за зубами пару лет, думаю, отстанут, а если побежишь отсюда, громко матерясь о произошедшем… Скорее всего, тебя выставят конспирологом, а как максимум — попадёшь сюда же. А я, прежде чем кого-то спасать, собирался выяснить, что вообще представляет из себя этот слон в комнате и как его можно выставить на всеобщее обозрение. — Да… — вот этому более-менее подтверждение есть, разве что, трудно поверить, что он всерьёз надеялся разобраться с нами, просто показав общественности. — В твоих заметках, дядя, я не нашёл ничего, что бы слишком сильно выдавало в них правду. Хотя, когда скрываешь что-то, любая мелочь кажется слишком заметной, — как мне этим утром казалось, что слишком уж заметно, что нарисованные веснушки Растяпкина теперь идут совсем другим узором. Не мог я его выпустить заплаканным… И целый час вырисовывал ему лицо заново. — О, ты думаешь, тебе показали бы нечто однозначное? Они всё же не настолько глупы, хотя иногда возникают сомнения… — Не думаю. Я просто не пойму, с чего им о тебе беспокоиться так уж сильно. Правда не так уж опасна, когда в неё никто не верит. И ещё не пойму, как тебе в поисках правды помогал ювелирный магазин, — и я посмотрел на него почти что с вызовом. Потому что желающие верить, зачастую, к лжецам ещё более злы. — Довольно очевидная наживка для тех, кто пытается заменить полицию, — невозмутимо пожал плечами он. — Да, внимание ты привлёк… А дальше-то что? — понимаю, что дальше он оказался здесь. И что это едва ли было его целью изначально. Разве что, он надеялся побыть милой зелёной плесенью и сожрать нас изнутри, но Истребитель вдруг решил, что племянники преступникам не положены. И тогда он принялся за охрану, но ничего, кроме маникюра, из этого не вышло. — Дальше — полиция должна была бы обратить внимание на странных людей в гражданском, не числящихся у них в штате. Ну, или я должен был бы понять, что они в курсе и заодно. Но нашёлся кое-кто, кто вновь захотел выполнить за них их работу… — Злат многозначительно цокнул языком, давая понять, что воспоминание ему крайне неприятно. Отлично. Ещё кто-то. Ещё кто-то в деле не упоминается. Интересно, Злат намеренно строит из себя идиота, или правда всерьёз верил, что полиция может не знать о нас? Как бы то ни было, за это время он уже должен был понять ответ. Или услышать от директора. А если вдруг этого не случилось - неясно, почему - лучше помнить, что я не должен даже знать об этом. Поэтому, мне остаётся только спросить: — И кто же? — Мальчик. Видимо, насмотрелся мультиков и полез ловить злодея… И мама его за ним. Тишина. Наверное, теперь я точно выглядел неестественно. Слишком спокойным. И поспешил отвести взгляд. — Заложники, о которых упоминалось? — медленно выдохнул я. Ответа не требовалось, конечно. Нет никаких сомнений, что Злат лжет. Никаких. Или почти никаких — что уж там, подобная глупость очень похожа на Семена. Я могу в неё не поверить, а вот он сам… Ни за что не должен видеть Злата, и теперь это ясно. Слова, которые вчера я вложил в дядины уста в воображении даже и близко не так ужасны и не так убийственны. — О, они записали их заложниками?.. Как мило… — он тяжело вздохнул, пытаясь угнездиться на жёсткой скамье. — Кажется, мужчина почти не пострадал… А мальчика я так и не увидел. «Не пострадал». Это уже слишком. Злат или решил, что ему верят безоговорочно, или… Нет, этому я не могу найти причины. — Нет, дядя. Жив остался только мальчик, — резко выдал я. Не видел. Злат не видел Семена, тем лучше. Семён тоже не слишком помнит его лицо, но… Самого его не забудет никогда. В глазах дяди отразилось нечто, подобное искреннему удивлению, а плечи его напряглись. — Мне говорили только про женщину, и в том куске дела, что мне показали, была только она… Что за шутки?! — он вновь обратил осуждающий взгляд к камере. И я… Позволил себе повторить его взгляд, потому что хотел спросить Истребителя о том же. С чего такое скрывать?.. — Я попробую их спросить, дядя, — серьёзно пообещал я. — Хотя вчера из этого вышло мало толку. — Не нужно слишком стараться, они пытаются казаться профессионалами, и выдать что-то могут лишь… случайно, — он принял скорбную позу, но улыбнулся будто бы даже азартно. Ногти впились в кожу ладоней. Не переживать об этом сейчас. — Это ведь не тайна. Это есть в газетах. — Там, положим, погибшими объявили всех, кого не нашли. К полиции на тот момент было уже достаточно вопросов, чтобы создавать ещё пачку нераскрытых дел. — Здесь мне тоже сказали, что мертвы оба, — и в этом нет сомнений. Не поверю, что отец Семена мог его бросить. Не поверю, что он похож на моего. — К тому же… — я только утром успел понять, какую глупость придумал вчера. Вчера мне казалось настолько естественным, что Семён — часть Академии, что я почти забыл… Злат этого может не знать. — Мне разрешили встретиться с тем мальчиком. И он тоже знает, что обоих не стало. — Долго ли обмануть ребёнка, — дядя мрачно усмехнулся. — С них станется и забрать кого-то на невинные опыты. По стиранию памяти например. Иногда мне думается, что они продержат меня здесь до тех пор, пока не найдут действенное средство… Все-таки, Злат не в себе. Человек, склонный выдумывать страшилки, которому повезло… Не повезло найти настоящую. Сочувствие — это не жалость, не то, что запретил директор. А кроме того, ему ничем не поможешь. Даже если скажешь, что мы здесь таким не занимаемся. И даже «похищенные» дети тут… Счастливее, чем в приюте. Я криво улыбнулся. — Не думаю, что меня пустили к тебе, чтобы потом стереть тебе память. — Только на это и остаётся надеяться… Хотя, я бы не назвал их последовательными. Я несколько секунд помолчал. Мне ни к чему защищать Академию, но… — Не знаю, судя по твоему плану, тебя — тоже не назвать. Сначала ты их разозлил, потом показал, что опасен, и при этом надеялся, что полиция тебе поможет. Нужно думать, в этом все и дело. Для этого он все и рассказывает. Чтобы я считал его не таким уж гениальным злодеем. Не героем, нет, это было бы слишком просто… А вот человеком, который чего-то хотел и выбрал способ… Совершенно странный. — На полицию я не рассчитывал, не путай. Даже если бы они вздумали сопротивляться, техники и толковых специалистов у Академии значительно больше. Что ещё ожидать от наследников советской разведки, не пожелавших разоружаться как положено… А задерживаться там я и не планировал, если бы кое-кто следил… Нельзя ругаться, — одёрнул он себя, нервно фыркнув. — То есть, у полиции сил бы не хватило, а у тебя бы сбежать вышло, — медленно кивнул я. Не вышло. — Я… обнаружил несколько изъянов в их наблюдении, о которых не обязательно знать камере. Впрочем, здесь мне они всё равно не помогут… — он вздохнул, вновь почти томно подняв на меня взгляд. Я ему улыбнулся, честно говоря, совсем не так, как тот, кто теперь знает, что придётся искать эти изъяны. Впрочем, нет. Не придётся. За двенадцать лет их не могли не найти. — Я тоже не люблю ошибаться, дядя, — сказал я. Пусть лучше думает, что не верю. — Но ты у меня такой красивый, что тебе точно можно. Он оглядел меня странно, как ребёнка, не знающего, что сморозил что-то неприличное при гостях, но быстро улыбнулся. — Яся, ну не льсти человеку, застрявшему в этой дыре без тоналки! — он театрально смутился, но столь же театрально закинул ногу на ногу. Но уже с четверть минуты спустя не выдержал и рассмеялся. Что ж, после моих слов, снова называть меня Ясей, пожалуй, мелочь. — Ну извини, — я развёл руками. Никакого смущения или вины. В конце концов, я сам знаю, что красота не означает ничего, ничего, кроме того, что ты можешь её поддерживать. — Но если уж у тебя здесь нет такой мелочи, то как же это выходит? — и я кивнул на его ногти. — Хотя, ты, наверное, этого не скажешь… — выдавать тех, кто тебе прислуживает, конечно, ни к чему. — Ох, как будто у меня самого нет рук! — картинно возмутился он, после чего придирчиво рассмотрел свои пальцы. — К тому же, лак выторговать проще, — никакого лака я на его ногтях не заметил. Пытается отвлечь внимание? — чем что-то, что должно быть под цвет твоей кожи. — Лак — может быть. Но пилка — это уже оружие, — может быть, напасть на кого-то из нас с таким оружием, идея и гиблая. Хотя я не был бы слишком уверен. Но использовать для порчи камеры — при умении, вполне… — Ох, посмотрел бы ты на те пилки! Теперь они больше похожи на безопасные накладки на дверь для детсадовцев, ей-Богу! Я тихо фыркнул, особенного облегчения не испытав. А должен бы. Все-таки это означает, что потворствуют ему не слишком бездумно, и, возможно, все-таки не бессмысленно. — Там, где я рос, такого не было, но, думаю, я тебя понял. Но при их к тебе отношении, это все равно неосторожно. — За двенадцать лет всё же кто угодно смягчится… И им определённо не выгодно, чтобы я сошёл с ума, поэтому некоторые послабления выторговать удалось. Я снова вгляделся в его глаза. Не сошел, действительно не сошел? Во всяком случае, в это очень легко поверить. — Только не наши воспиталки, — и не Истребитель. Во всяком случае, по моим наблюдениям. — А ты правда хорошо держишься, — так что, на самом деле, страшно представить, что будет, если он выберется. — Институт сказывается, — легко пожал плечами он. — Тогда, помнится, я выбирался к людям только по сильной пьяни… — Что, даже на пары? — про проблемы с алкоголем в досье тоже не было ни слова, но здесь можно и допустить, что правда. В таком случае, это почти забавно. — Не то чтобы я появлялся там часто… К середине второго курса осталась разве что пара преподавателей, с которыми я не был в ссоре, поэтому многие видели меня только на сессиях. И только под кофе… Что ж, похоже жизнь до нас у него была даже слишком свободная. И заплатил он за это дорого, пусть нет никакой прямой связи. — И где же ты так весело учился? — эта информация у нас, конечно, есть. Но будет куда проще объяснить, как племянник мог влезть в его прошлое, если он сам скажет. — В N-ском университете, который Пересельской, с искусствоведческого перевёлся на журналистику, уж больно они все там ранимые… Хотя в школе вроде как гуманитарием не считался, — оно и видно, Кибер не будет тратить столько ресурсов на охрану не разбирающегося в коде человека… Славно, что далеко не все преступники так одарены. — Ну, раз уж лесть ты не любишь, то поделись советом: как ты это выбрал? — впрочем, в этом уже нет никакой ценности. Нужно сворачивать в другую сторону. — Что-то между полезностью и личным интересом к семейному делу… Наши с Колей родители были археологами, — слишком заметно, что он старается не сделать здесь паузы, чтобы не смотреться чересчур драматично… И я даже не могу сказать, чистая это эмоция или столь продуманная игра, — но нас от всего этого старательно разворачивали, мол, опасно. А мне всё равно хотелось… Отсюда и искусствовед. А что касается журналиста… Полагаю, если я буду рассказывать сначала, тебя будут убеждать в моём сумасшествии ещё старательнее! — Нет, не думаю. Во всяком случае, я уже не поверю, — хотя на месте Злата я бы такому обещанию не радовался. Безумие — один из его лучших шансов, даже если сейчас директор твёрдо не намерен этот шанс ему выдавать. — Но ничего, это в другой раз. Он смиренно кивнул и спросил, будто вскользь: — Ты-то, наверное, для учёбы выбрал место почище… Я тихо хмыкнул. — Что значит «почище», дядя? Ты недоволен своим образованием? Ну а то, что я выбрал, и то, что мне по средствам, вещи разные. Так что, можешь считать, что я все ещё в раздумьях. — Да так… думаю. Может, я смогу помочь тебе подготовиться, раз уж своих денег у меня теперь всё равно нет? Я шагнул к нему. — Ну, если ты в своих попытках убедить отпустить тебя зашёл достаточно далеко… И на полуслове остановился. Был остановлен. Тем, что дверь открылась. — Время вышло. И очень трудно было скрыть, насколько это оказалось выбивающим из колеи. Вышло. Вышло… И я пропустил сигнал. И ведь не могу сказать, что заболтался. Скорее потерялся во времени. — До свидания, — только и успел кивнуть Злат. — Пока, — бросил я, вместе со словом оставляя и странное ощущение, будто меня оторвали от действительно чего-то важного.