KeGo: Day 17 - Home alone

Одна дома

Сегодня был еще один день. Для всех остальных это могла быть еще одна среда, еще один день, когда нужно пойти в школу, на работу, куда-либо или остаться дома. Для Инко это был худший день в году. Она не смогла вспомнить, как встала, умылась и оделась, но она была здесь. Стоя перед открытой дверью. Она давно не заходила в эту комнату. Она не принадлежала ей с самого начала. Она смутно вспомнила, как посещала ее сначала каждое утро и каждый вечер. Это было первое, что она делала каждый день. Просыпалась, шла в комнату, прикасалась к плакату или перестилала постель. Затем забывала об остатке дня, приходила в себя со странным чувством «позже» и плакала, держа фигурку Всемогущего и сидя в углу. Больше не было грязи, чтобы мыть пол, только пыль, и она почти ненавидела себя за это. За уборку. Потому что теперь в комнате было слишком чисто. Нежило. Больше никаких беспорядочно разбросанных вокруг карандашей и блокнотов, открытых на случайной странице. Кровать никогда не сминалась; одежда была аккуратно сложена, а шторы задернуты, потому что при свете становилось намного очевиднее, что эта комната перестала быть жилой. Она знала, что время движется. Вокруг ее квартиры, вокруг нее самой. Но она перестала двигаться вместе с ним. Оно двигалось, двигалось и двигалось, но каким-то образом она застряла, стоя здесь, смотря, и у нее не осталось слез, чтобы плакать. Полтора года. Прошло уже полтора года. Тишина, когда она приходила домой, тишина, когда она ложилась спать, тишина, когда она готовила, все еще на двоих, и тишина, когда выбрасывала эту еду. Большую часть времени у нее был включен телевизор, а телефон всегда был рядом с ней. Чтобы держать связь с полицией, ждать обновлений. Но звонки стали редкими, ответы не изменились, и со временем они потеряли симпатию. Теперь, когда она звонила, то слышала грубое приветствие, затем отрепетированные соболезнования и холодный щелчок. Злость из-за этого едва кипела, и это было единственное, что согревало ее онемевшие конечности. Она попыталась ощутить ту же ярость, что и раньше, жгучее желание самой возглавить поиски, вышибать двери и останавливать офицеров, заставляя их выполнять свою работу. Но безнадежность и время потребовали своей платы. И ею был ее драйв. Особенно сегодня она задавалась вопросом, почему она все еще стоит здесь, если ничто в ее теле больше не движется вперед. Неужели она обречена стоять здесь и собирать пыль, как эта пустая холодная комната? Она думала об... остановке. Не поисков, конечно. Она всегда искала, всегда высматривала или оглядывалась через плечо, ожидая увидеть подпрыгивающие зеленые кудри. Но она задумалась. Остановка. Лишь на мгновение. Закрыть глаза и просто. Остановиться. На мгновение. Она не могла, конечно. Что, если ее мальчик вернется? Что, если ее мальчик не умер? Что, если ее мальчик был где-то там и ждал, пока она его найдет? Она не могла остановиться, она просто... думала об этом. Что еще она могла делать в эти безвременные утра, как не думать. Острый звон пронзил ее мысли, но она не отреагировала на него. Это был не телефон и не ее мобильный. Просто дверь. У ее мальчика был ключ. А если и не было, то он знал, где они его спрятали. Он сможет войти. На кого-то еще у Инко не осталось сил. Ей нужна была каждая унция, чтобы заставить себя двигаться. Не сейчас, конечно. Может быть позже. Но затем она услышала, как открылась дверь, и на очень короткую и болезненную секунду надежда пронзила ее грудь, когда она подняла глаза и посмотрела в коридор на дверь. Светлые волосы. Не зеленые. Выше, чем ее мальчик. Надежда улетучилась и унесла с собой часть ее самой. Красные глаза встретились с ее, и она беспомощно оглядела комнату. Болтовня медленно и тихо прокатилась по ее пыльной жизни, Бакуго вошли, и чья-то рука схватила ее. Она был мозолистой и грубой, такой непохожей на Изуку, несмотря на то, что принадлежала совсем юному мальчику. — Привет, тетя, — сказал Кацуки, глядя на нее красными глазами. Она не могла смотреть на него. Не сейчас. Не тогда, когда она все еще стояла, а он двигался. Он так вырос всего за несколько месяцев. Он двигался... Она же стояла неподвижно. Она не хотела его удерживать. Но мальчик дернул ее. — Старая ведьма испекла торт, но я сказал ей, что он дерьмо и вместо этого приготовил кексы. Уродливые, — сказал он ей, и она не могла понять – ответила или так и осталась стоять. Кацуки наклонился вперед, он уже почти доставал ей до плеч. Как быстро рос этот мальчик? И насколько большим теперь будет ее Изуку? Если он вообще двигался со временем. Инко медленно моргнула, глядя в ожидающие красные глаза Кацуки, и попыталась слабо улыбнуться. — Уродливые? — спросила она ржаво и с придыханием. Она не говорила какое-то время... довольно долго, на самом деле. Но Кацуки кивнул. С решимостью 8-летнего. — Ага. Иди и попробуй, пока моя мама не съела их все, — только сказал он и настойчиво дернул ее за руку. Так же, как делал Изуку, когда хотел показать ей что-то по телевизору или в своих книгах. Она последовала за ним и встретила Мицуки и Масару. Они готовили стол с тарелками, тортом и напитками. — Эй, Инко! Как ты сегодня себя чувствуешь? — спросила Мицуки так весело, как только осмелилась, и Кацуки нахмурился. — Не шуми так, ведьма! — отругал он ее, и Мицуки нахмурилась в ответ на своего сына. — Так ты разговариваешь с матерью? — спросила она, и он закатил глаза. Инко смотрела на них и снова медленно чувствовала время. Как оно наполняло ее конечности. Масару прошел мимо нее и похлопал по плечу в молчаливом приветствии. Он готовил чай на ее маленькой плите и предпочитал держаться подальше от пререканий жены с сыном. Мицуки грубо взъерошила волосы сына, и тот громко запротестовал, шлепнув ее. Но он все еще держал Инко за руку и, в конце концов, именно он потащил ее к стулу. Она уставилась на торт на столе. — Мы подумали, что ты, возможно, не захочешь сегодня оставаться одна, — внезапно сказал Масару рядом с ней, и она была удивлена, что у нее хватило энергии, чтобы вздрогнуть. Он поставил перед ней чашку чая, а затем прошаркал к другой стороне – к своей жене –передавая кружки на ходу. Мицуки перегнулась через стол и схватила ее за другую руку с грустной улыбкой на губах. Она знала, какой сегодня день. Он был сегодня. День рождения Изуку. Сегодня ему бы исполнилось восемь лет. И его не было здесь, чтобы отпраздновать с ними. Инко смутно удивилась, почувствовав слезы на глазах, несмотря на то, что знала, что ей больше нечем плакать. Кацуки выбрал этот момент, чтобы указать на поднос со слегка кривыми кексами. Желтая глазурь капала с них и пропитывала синюю и красную бумагу, в которой они были. На нем была плохо нарисованная, но все еще узнаваемся фирменная ухмылка Всемогущего. — Возьми. Попробуй их. Они лучшие. У Кацуки был слабый румянец на щеках, когда она взяла один. Он отказался смотреть, как она кусает, но нервно заерзал на сиденье. Кекс был слегка сухим, а глазурь слишком сладкой, но таяла во рту. — Они восхитительны, — сказала она, наблюдая, как Кацуки выдыхает, а затем гордо выпячивает свою маленькую грудь. — Конечно! Я их сделал! Мицуки закатила глаза, когда Кацуки довольно ухмыльнулся. Инко медленно жевала, приходя к соглашению, что сегодня ей придется двигаться, комната маячила дальше по коридору, но сладкий вкус и теплая маленькая рука, все еще державшая ее собственную, прижали ее к столу. С семьей, разговаривающей и подающей торт, с Мицуки, ругающей своего сына за то, что он решил жестоко раздавить торт на своей тарелке в кашицу, прежде чем съесть его. Как любил делать Изуку. Инко взяла вилку и раздавила кусок пирога, прежде чем съесть его, наслаждаясь воспоминаниями. Самодовольная ухмылка Кацуки и преданный взгляд Мицуки согрели ее сердце, пока Масару тихо потягивал чай в тишине. Сегодня был еще один день. Когда-то обнадеживающий, он превратился во что-то заброшенное. Но, по крайней мере, сегодня она была не одна. Она снова могла двигаться.