крапива и горицвет

      Яркое купальское солнце поднималось всё выше, обещая жаркий июльский день. Начинало понемногу припекать, нагревать тёмную глыбу за спиной. В полдень здесь будет полыхать жаром, — запоздало сообразила Лерея, что цепь, которой она приковала себя к каменному Слову Правды, слишком коротка — в тени не укроешься. Что же, в этом есть смысл, — девушка упрямо сдула тёмную прядь с глаз и переступила босыми ногами. — Желаешь добиться справедливости, терпи. Докажи, что слово твоё — истина. Что на всё готов ради правды. Знакомый ратник из крепости, что подходил к ней рано утром, слово своё сдержал, передал её просьбу. Это Лерея поняла, когда увидела пыль над дорогой. Всадники придержали коней при въезде на площадь, а возле камня остановились.       — Не чуди, девка, — сотник, не глядя, бросил поводья одному из мальчишек, что крутились тут с рассвета. Грузно спешился, хмуро осмотрел Лерею и цепь. — Отступись. В глазах седого воина читалось сожаление. Знала Лерея, что у старого вояки, кроме сыновей, есть три дочери — старшие замужние, а меньшая почти ей ровесница. И потому относился к ней всегда, если не по-отечески, то как к дальней нестере . А того более жалел о возможной потере для крепости, ведь знахаркой Лерея была отменной. И боль отшептать могла, и вывих вплавить, и рану зашить. Травы знала, как никто, варила снадобья да настои, мази да притирки готовила. Даже роды сложные порой принимала, это уж если совсем отчаялись местные и согласны были лесную ведьму на помощь звать. И как теперь в крепости без лекарки? Приняли ведь её на исходе осени три зимы тому, когда пришла к воротам со скудным узлом. Крыша рухнула, поладить некому, зимовать негде — возьмёте? Отвары готовить пустили её с большим недоверием, тоже от отчаяния — очередной лекарь удрал из эдакой глуши лесной по первому заморозку. День за днём, месяц за месяцем — постепенно привыкли, стали тянуться со своими болячками к красивой знахарке. Того не знали, что крышу заимки на укромной поляне у ручья она сама порушила, когда решила, что пора.       — Поговорим, поведаешь, какая беда у тебя. Помогу всем, чем смогу, — чуть не уговаривал старый воин. Но нахмурился пуще, теперь сердито, когда Лерея головой покачала.       — Говорить только с князем буду. Моё право.       — Где ключ? — осерчал сотник, потянул за цепь, что заканчивалась ручным браслетом, сомкнутым на её запястье. Решил видать, позор для него — лекарка к Судному камню прикована, как беглая должница для покаяния. Свободные люди могли здесь взывать к справедливости: требовать разбирательства у стражи или покровительства наместника. Для того и колотушка тут была, и лист стальной — стучать. Но Лерея догадывалась — пошлёт сотник ратников, оттащат они её от Камня за волосы, да на коня, да в крепость — в хладник, чтоб образумилась девка. Потому и замок защёлкнула. А ключ на шею собачонке привязала, что прибилась к ней в крепости, да свистнула громко. Пугалась собачонка чужих людей — как обоз приходил, так за конюшней пряталась. Сейчас, наверняка, на полпути к крепости, семенит со всех лап.       — Кличьте князя, — упрямо губы сжала. Из столицы бы ей правителя Беловодья не вызвали, понятное дело, хоть ты помри у Камня. Но знала Лерея — володарь сейчас здесь, в Городищах. Наведался к старому другу, бывшему воеводе, а ныне посаднику местному — на купальские праздники. Костёр ночной зажечь, на хороводы девичьи у реки посмотреть, богатству края порадоваться. И княжича, что в местной крепости службу ратную нёс, проведать. Младший ведь, долгожданный сын, наследник.       — Пьфу, напасть, — в сердцах сплюнул в пыль сотник. Понял, что спорить толку нет. Да и народ собирался вокруг, шумел тихо. — Отправьте гонца к володарю. Доложите, что у нас тут… Старое Право. Право говорить с тем, кто у власти — испокон веку было. Только вот мало кто решился бы у Судного камня встать. Лучше уж с прошением пойти, покланяться, подать заплатить, а не тут — на виду у всех с гордо поднятой головой пыль глотать и на жаре тлеть. *** Стяги княжеские, а там и вся кавалькада, показались на площади поздно. Уж солнце склонилось к закату и окрасило алой тревожной лентой край неба. Лерея знала — не потому, что володарь медлил намеренно или от донесения отмахнулся, нет. Была у него иная причина, весомая. Когда усталые лошади показались на площади, Лерея поднялась с земли. Тоже притомилась за день — от зноя, вопросов горожан, их жадных любопытных взглядов, что буквально ощупывали её сверху донизу, а того более — от ожидания. Такого долгого, почти во всю её жизнь длинной, ожидания. Она видела Князя ранее — мельком во дворе крепости пару раз. Издали, когда с малой дружиной прибывал сюда, в Городищи. Но никогда вот так близко, глаза в глаза.       — Кто ты? — правитель спешился после того, как жестом приветствовал горожан. Приблизился к камню, снимая рукавицы. И теперь пристально рассматривал девушку, что сама себя приковала, требуя её выслушать. А Лерея рассматривала его — тоже внимательно, с головы до ног. Князь аж руку к вороту поднял — нагрелся, небось, от ведьминого внимания защитный амулет под рубахой. Он до сих пор был хорош собой, хоть седина и припорошила снегом волосы и бороду. Синь глаз всё такая же яркая, напоминает апрельское небо — как и запомнила мать из своего девичества. Плечи мощные, от всей стати веяло силой. Он был умён, её отец, не врала молва, не зря гордились люди мудростью своего правителя. Мол, не только воюет хорошо, но и договориться миром, к своей выгоде, тоже умеет. Он был умён, а потому, как узнал её — Лерея видела, что узнал, — то догадался. Почти догадался — не хотел верить, не пускал к себе смертельную, как стрела разящая, догадку.       — Чего ты хочешь? — спросил глухо, старея разом — опустились углы губ, плечи, потускнели глаза. Но в их глубине плескалась ещё надежда, за которую Князь цеплялся — пока. Зря, — победно улыбнулась Лерея. Подняла подбородок — довольно, гордо. Ответила громко, так чтоб вся площадь, набитая зеваками, слышала.       — Я твоя дочь. Законная дочь, от брака, заключённого пред ликом богов в Священной роще. Я требую, чтоб ты признал меня своей наследницей. Сдурела девка, — полетел шёпот в толпе. — Княжич же, княжич Светозар наследник!       — Вот, — Лерея торопливо выудила из-за ворота тонкой — лучшей своей, покрытой затейной мерёжкой, сорочки, серебряную монету на витом шнуре. — Ты подарил её моей матери там, в Святой роще. Шнур князь взял без интереса, глянул бегло, кивнул. Признаю, мол, было. Поднял в вытянутой руке, чтоб увидели монету те, кто близко стоит.       — Твоя мать Верея, знахарка из Старого леса. У тебя её глаза. У меня не только зелёные колдовские глаза, как у матери! — хотелось сжать кулаки и крикнуть отцу в лицо. — У меня её голос и смех. У меня медовые тяжёлые волосы, как у неё — такие, как ты любил целовать. Она мне всё рассказала — повторила каждое слово, каждый жест, каждое пустое твоё обещание! От него — Лерея теперь видела, — у неё был упрямо вздёрнутый подбородок и чёткая линия губ. Такая же, как у Светозара. *** В крепость она пришла не просто так, нет. Узнала, что сюда отправил князь младшего сына службу нести. Ратному делу княжич обучен был сызмальства, только то бои потешные, соперники знакомые с детства. А в крепости — не до баловства, тут всё взаправду. Никто поддаваться не будет, да поблажек делать. В караул — с первыми петухами, каша — из общего котла, оружие — сам себе чистишь. Чтоб, прежде чем править, на себе княжич тяготы испытал, воды не только из чаши серебряной, но и из мутного ручья похлебал. Княжич Светозар толков был, старателен — о том Лерея позже прознала. Там, где силой взять не мог, брал умом да смекалкой, за что любили его в крепости. За светлый и лёгкий нрав ещё и справедливость. А что мощью в отца и братьев не удался, так про то все знали. Что заплатила княгиня жизнью, чтоб мужу наследника подарить. Что болел он с рождения, долго на грани между навью и явью стоял. Боялся князь за сына — лучших знахарей при себе держал, лучших колдунов. Без амулетов защитных ни единого дня княжич не провёл, может тем и жив был. Может и хорош собой — Лерее особо не глянулся. В мать-северянку, которую после гибели первой жены князь сосватал, уродился. Весь светлый — и глаза, и кожа, и волосы. Словно в погребе рос. Но нрав имел весёлый и покладистый, легко с ним было. Прикипел княжич к Лерее с первой встречи, это когда раненного напарника к ней привёл. Потом сам стал наведываться в комнаты знахарки, после на ярмарку позвал, вместе сходить. Дразнила его Лерея — то глянет ласково, то холодом речей осадит. То улыбнётся приветливо, то прочь выставляет, мол, занята. Оттого только настойчивей княжич делался, чего и добивалась. Всю зиму и весну за ней хвостом ходил, уж и посмеиваться за спиной стали. В глаза не осмеливались, зная, чей сын. Перед Купала подобрела к княжичу Лерея, сама позвала: пойдём вместе папоротника цвет искать? Говорят ведь, любое желание загадать можно, всё исполнится! Отнекивался было Светозар — служба, не положено. Но исхитрился за ворота выбраться, радовался встрече, шутил-смеялся. Заглядывал в глаза, да всё за руку норовил взять, а пальцы холодные, приходилось терпеть.       — Вон там ещё глянем, смотри, заросли папоротника какие! — всё дальше в чащу уводила княжего сына. — Вон там, да. И ещё немного, и ещё — пока не окутала тьма их со всех сторон.       — Воротиться бы, — встревожился Светозар. — Искать нас кинутся, не успеем назад к рассвету. Боги с ним, с тем папоротника цветом.       — Хорошо, — согласилась добродушно. — Вот тут передохнём, на пригорке, и назад. Плечами повела зябко: продрогла я что-то. Княжичу повторять не надо было — кафтан скинул, чтоб её укутать, к себе покрепче обнял-прижал.       — Поцеловать тебя хочу, по-настоящему, — вела Лерея пальцами по его щеке. — Амулеты твои руку отталкивают, как иглами колет. Сними? ***       — А это Светозарово, — протянула князю несколько серебряных цепочек с защитными амулетами. И точно такая же монета, как у неё, там тоже была — с изображением молодого князя. Самые первые монеты с профилем нового владетеля, пробные, их всего пять штук отлили из чистейшего серебра. Князь сжал цепи в кулаке так, словно сжимал острейший клинок. Лерея увидела, будто наяву, как сталь режет плоть, рассекает и по сильным пальцам струится алая кровь, заливая амулеты, покрывая их бардовой коркой.       — Ты хоть его любила? — тихо спросил, как ковыль прошелестел. Надо же, — прищурилась Лерея. — Всё князю доносили, знал, к кому сын тропку протоптал.       — Я любил твою мать. Знала она — в жены не возьму. С самого первого дня, как в лесу меня раненного нашла и выхаживать взялась, знала. Что едет ко мне издалека северная княжна. Верея не хотела в замке жить на вторых ролях, хоть ребёнка могла оставить. Ты бы с сёстрами выросла. С братьями. Про сыновей — с болью. Старший княжич в бою пал, славой себя покрыл. Средний — на охоте погиб, тоже славно, с оружием в руке. А младший — в болоте сгинул, но о том отец пока не ведает. Вот он, вожделенный миг! Ликовала ведьма, пело её сердце. Она отомстила, отомстила! За боль матери, за все унижения, что выпали на их долю, за голодные зимы и пробирающий до костей холод. Любила? — моргнула Лерея. Нет, любить её не учили. Мать растила её для мести — собирала первую росу в купальское утро, первый снег, что только коснулся земли. Варила на них отвары, чтоб дочь умывалась и становилась краше. Лерея и выросла красивой, статной, а ещё — желанной. Тянулись к ней юнцы и зрелые воины, провожали взглядом, вздыхали вслед. Она — никогда.       — Не привязывайся. Никогда, ни к кому — это тебя погубит, — твердила мать. — Не верь. Не ведай жалости, как стальной клинок. Она даже щенка, что Лерея притащила однажды домой, тотчас унесла прочь.       — Болотный хозяин будет доволен, — уговаривала она плачущую Лерею, когда вечером расчёсывала ей волосы. — Будет к нам добр и одарит милостью. Так и случилось — на другой день они нашли у края топи вгрузшего по брюхо молодого кабана. Три дня солили и варили мясо, даже коптили сами! Забили полный ледник, голодная зима теперь не грозила.       — Нет, — ответила Леря твёрдо. Даже головой отрицательно покачала. И увидела, как помертвели у князя глаза. Вот он стоит здесь, перед всеми живой, а на самом деле умер. Жутко. Такой взгляд был у раненного волка, что приполз как-то к заимке. Лерея пыталась отшептать его боль, чудился ей в этом звере тот щенок, из детства. Не смогла. Мать ругала, даже полотенцем шлёпнула, что позволяла себе крайне редко.       — Не лезь! К тем, кто уже на тропе смерти. Не смей! Их не спасёшь, а себя погубишь. Шевельнул губами князь, не в силах выдавить звук, но Лерея догадалась — спросил, где искать. Снова головой покачала: нет. Не найдёте.       — Топь, — ответила и князь сразу сник. Повернулся, словно она перестала существовать. Медленно, по-стариковски, словно не он только что лихо спрыгивал с коня. Протянул амулеты Светозара другу-посаднику, что подъехал позже.       — Что же теперь, владыко? Как же нам… — не знал тот как и спросить.       — Пошлите гонцов моим дочерям и верным домам. Сначала тризна. Потом вече. Нет у меня больше наследника, а я стар. Вече должно избрать нового князя.       — А с этой… что? Казнить? — слышала Лерея ярость в голосе посадника. Не обернулся даже отец, через плечо слова, как камни бросил.       — Снимите цепь. Пусть идёт, откуда пришла. Как? — оглохла словно Лерея, стояла не в силах сдвинуться, пока стражник, не мудрствуя лукаво, разбил колотушкой звено цепи. Ты должен взять меня в свой дворец, посадить подле себя — я всё для того сделала. Разве ты не бился с единокровным братом своим в смертельном поединке за право на престол? Разве не выслал ты жену его с малыми детьми из Беловодья, чтоб не осталось иных, кроме твоих, наследников? Я, я — истинная твоя дочь! А если не берёшь с собой, то должен казнить, чтоб я прокляла тебя. И детей твоих, и внуков, и правнуков! Предсмертное слово ведьмы страшную силу имеет. А теперь — что? Откуда она пришла — из крепости? Нет же. Из лесу, где уж и печь завалились в старой заимке. Где никто её не ждёт. Даже яблоня, которую мать сажала, засохла давно. Никто… кроме болотного хозяина, что должен теперь ей подарок, — от этой мысли потянуло холодом между лопаток. Люди давали дорогу, расступались в стороны — молча. Многие девушки до сих пор в венках душистых, в рубахах вышитых — Купала же. Отворачивались, придерживали подолы юбок — боялись ненароком коснуться, словно она лепрой больна. У бочки с водой Лерея заметила свою собачонку, обрадовалась даже — не бросила её. Похлопала по бедру, подзывая к себе, но та только морду на лапы положила. Осталась на месте, с чужими людьми. А когда Лерея повернулась и пошла прочь, услышала за спиной громкий протяжный вой.