Мерещится лицо

Мерещится лицо

 Машина вязла, глохла в осеней грязи дачного участка, но кое-как - героически, превозмогая вызовы, добралась до места.  Болтали о ерунде, и Егору казалось что Даша как-то напряжена, так что он принялся фиглярничать – а ведь она этого не любит, но вот не умеет человек иначе. И сам знает что хуже делает - а как лучше не знает.  Наконец – вышли из машины, Егор полез в багажник,  – как всегда наткнулся на чемодан, а наткнувшись вспомнил и вспомнил как прежде натыкался и вспоминал про чемодан в багажнике. Убрать бы – какие-то Дашины штучки-шмоточки, наверное. Узнать бы.  И тут она заговорила - Егор, сегодня я иду с тобой в подвал.  - Нет – насупился Его, - я тебе сразу сказал нет, сразу честно сказал – это только моё место. Я же не долго.  - А почему ты меня не пускаешь?  - Хорошая, ну я же тебе ничего не запрещаю, всё по-твоему делаю всегда. Просто мужицкая зона. Попердеть, носки самые вонючие надеть, - Егор всегда пытался свести конфликты к шуточке.  И никогда ему это не удавалось.  - Егор. Я знаю, что в подвале. - Ох. Солнце. Там нет любовниц и водки. - Знаю. У тебя нет любовниц. Однажды ты чуть не изменил с Олей. Но удержался. Не отрицай не красней – так было надо, плохо что удержался. Наши психологи считали что это может толкнуть тебя открыться мне.   - Стой, не семени, - Его явно уже понял, но в растерянности не нашёл ничего лучшего, чем цепляться за спектакль, - Что за психологи, а Оля сама ко мне, не я же к ней. Что будем делать?  Ох, как трудно ему одному без никого за спиной и насколько проще мне. - Я знаю. Ты не понял. Я знаю, что в подвале. И это ты уже понял. Только не знаю как ты это называешь. - Что будем делать,  - повторил он, и в голосе звучали непривычные нехорошие нотки. Как будто собрался что ли?  - Ты всё делаешь неправильно. Всем только плохо. Отдай мне. За мной люди. Всем будет хорошо.  Егор облизнул губы, бегая глазами по мирозданию, наконец нашёл какую-то конкретную точку в Дашиных глазах.  - Ну ладно. Если ты правда этого хочешь, ладно. Пойдём.  Вошли в домик, где на одной из стен красовалась металлическая дверь с кодовым замком. Егор помешкал, посмотрел на Дашу:  - Точно?  Она кивнула. С облегчением бы кивнуть, но сейчас станет окончательно ясно…   Он произнёс и ввёл код, дверь открылась.   - Ну. Входи – ощетинился Егор.   Даша взвыла с досадой и яростью, и несколько раз наотмашь ударила правой рукой по ближайшему углу. Потом, не сводя с Егора ненавидящих глаз, и морщась принялась вращать левой рукой правое запястье. Запястье откручивалось, кожа звучно рвалась.  - Что ты… - Начал Егор, опешив. Таков он - не бей..не беги…  замри…  Под запястьем красовалось аккуратное, красивое дуло еле тронутое кровью и нечистотами плоти.  Оно было самым ювелирным образом  уложено между сосудов и мышц, заменяя собой кость.  Раздался выстрел.  Левая кисть Егора разлетелась ошмётками.  Он упал на колени, хватая культю – мелькало во всей бездонной голове – в каждому углу – точное знание, что можно собрать ошмётки… обломчки что можно ещё собрать куски руки – до последней только…. Только обязательно до клеточки, ничего не оставить собрать и собрать из них руку обратно, только надо потрудиться. Это точное знание плавало и растворялось и таяло в океане боли, и крошечный Егор терялся между ними.  - Проб..ь – зло, злобно, остаатанело кричала Даша, - проб..ь тупая, ты за кого меня держишь? Ты хочешь чтобы я ввела неверный пароль и умерла, и всё кончилось? Ты думаешь я не видела лунного календаря и не знаю что пароль меняется каждые полчаса? Не говори, не говори что дал бы мне уравнение и схему потом – марш в подвал, с..а! Из-за тебя пришлось пломбу ломать, проб..ь – ты мне отчёт заполнять будешь? Ты мне будешь перезарядку делать? Да приди в себя, это просто рука!  Смазала стволом Егора по лицу.  В его глазах появились крохи смысла. Подвал. В двух углах - два недвижимых, но живых чуждой жизнью нагих атланта. Атлант из мрамора, весь в коросте, истекающий благовонным потом. Атлант из мясных волокон, выделяющий нутром наружу сладчайшую металлическую стружку. Лица их выражают попеременно то запредельную весёлость то некоторую озадаченность – но меняются не лица, перемена происходит в восприятии наблюдателя каждые сорок минут.  В третьем – огромный, подпирающий потолок скелет птицы, как бы расправивший крылья чтобы вот-вот взлететь.  В четвёртом нечто, но не поддающееся никакому описанию, живущее и существующее в человеческом забвении – по сему стоит отвести взгляд и забудешь что оно и было вовсе. А пока смотришь – сам не знаешь, что видишь. Обдумать бы это всерьёз – многое бы поменялось на свете, но оно совсем не стремится к постижению.  На стенах клочки обоев, слои красок разного цвета и глубины, и деревянные доски – наползают друг на друга, и друг друга отлынивают, дополняют и отвергают.  По стенам змеятся ржавые трубы, капая из щелей лимфой, змеятся по стенам и валяются на полу – особенно много в том, четвёртом углу, словно то- что- не-описать-не-запомнить вьёт из них гнёздышко помаленьку.  С потолка свисают проводки – целые и обрывки. С обрывков капает кровь и иногда моча.  Провода и важнейшие из труб тянутся в центр подвала, где сплетаются в нечто более всего напоминающее дерево. А там – между проводов и труб, мерещилось, виделось и мнилось будто бы лицо младенца. И знаешь, что лица нет, а всё видишь. И не глазами –но глазам как раз не веришь, а всё равно видишь. Младенец безразлично-улыбчивый, и хочется перед ним пасть на колени и ползать, и хочется его славить и дрожать пред ним и пресмыкаться - за свой смрад, но и красоваться перед ним и доверить ему всё от и до и принять любую его ношу и волю. И нет в мире ничего лучше, чем увидеть это лицо, во всём большом мире с праздниками, счастьем и звёздами, с подвигами, любовью и… И что? И что с того, со всего этого, если здесь тебе померещится само это лицо.  Из боков дерева растут лампочки, сияя разными цветами и нежно бибикая.  С той стороны, откуда удобнее наблюдать лицо стоит ветхий стул с ручками.  - Где одежда для общения? – Спросила Даша, оглядываясь с благоговением.  - Не надо одежды, я её в уголок, - поморщился Егор.  - Дурак. Совсем дурак. Ладно, это мы уже рассчитали всё. Ну, раздевайся тогда – покажи мне, как это. Ты же… ты хоть понимаешь что из-за, - она обвела рукой помещение, - тебе не так страшна потеря крови как простому человеку? Но всё-таки задерживаться не надо, есть предел ресурса. Если будешь паинькой мы тебя подлечим.  Егор раздевался и всё пытался собрать аморфное стадо мыслей во что-то внятное, в какой-то план действий, а мысли рассыпались и растекались обломками расплавленного стекла.  Он всё норовил встретиться взглядом с лицом – это дало бы ответ, дало бы сил, но стоял в неподходящей точке. Наконец, раздевшись он замер, увидел что-то в глазах мясного атланта и – неожиданно для себя, что уж там про Дашу…  Может только если для атлантов, только если для них может быть…   Неожиданно для себя кинулся на Дашу.  Ударил по лицу, принялся было душить... В голове щёлкнуло и рука, спохватившись, потянулась к дулу, но тут уже громыхнуло в животе.  - Уеб..л… Вот уе…ан… - Протянула Даша, коснувшись лица – скорее озадаченно, нежели зло. Сплюнула на пол кровь и кусочек зуба.  Отвернулась, сделала несколько шагов - как по подиуму, резко повернулась – пришла пора себя накручивать  - Да-да, а ещё мне не нравилось с тобой еб..сь. Просто быть рядом. Твои слюни… Твои слюни это то, отчего я хотела просто покончить с собой, просто вскрыться в ванной. Вон буквально – поцелуй, а я думаю как классно быть трупом. И твой х..й. И твоя с..а, господи, с…а эта ещё. А я ведь не против минета как такого – даже заводит, тебе прямо повезло со мной но ты, ты отвратителен. Невозможное сало. А когда ты лез лизать – лучше бы ты мне наблевал сразу туда или на..л или на…л.  Ты уж не лижи никому – не твоё. Понятно, поддакивала – вон ты так собой гордился. Да и… Конечно ты почувствовал бы любую неверность из-за,  - она снова обвела рукой помещение, -  так что – у нас есть мастера аутотренинга и самовнушения, гипноза всякого и я забила девочку, у которой было к тебе отвращение очень глубоко, но всё-таки не раздавила. Ты бы почувствовал один неверный взгляд – но мы своё дело знаем. И ведь кроме ссека было всё остальное, что было, но я наконец свободна и забуду это всё, просто забуду это всё, это будет так легко и так здорово. Как оргазм которого ты мне никогда не давал. Меня внедрили к тебе – от нашей встречи и свадьбы всё было просчитано – ничего нечаянного, всё записано в бумагах и хранится в архивах, всё учтено, всё взвешено, подготовлено. Ничего без печати и подписи. Я даже боюсь думать – помнишь, из-за облаков в виде… чего-то там мы поехали вместо тайги к моей маме, которая мне не мама, и ты – я видела в глазах – почти был готов пустить меня. Не спрашивай меня умеем ли мы управлять формой облаков – я не знаю в точности, но уж точно не удивлюсь если и да. Мы были повсюду это годы. Мы только думали что ты пустишь меня, что ты любишь меня. Только в этом ошиблись. Придётся так, сроки исчерпаны. И так долго ждали – ты бы знал… Он изумлённо сжимал – рукой и прижимал - культёй - рану в животе, откуда сыпалась жидкая… жидкая сыпалась… сыпалась жидкая масса  эритроцитов еле как держащихся друг возле друга – стукались как мячики о деревянным пол, ныряли вокруг себя кляксами и брызгами. Сжал губы и кулаки, собрал все силы и швырнул в неё – наугад, не глядя – швырнул слова, еле как швырнул, полушёпотом, скрипнувшим по ушам.  - Ты же… Без меня.. Не сможешь… Надо чтобы я передал… Не примет… Не примет же дура – в голосе пробилась жалость – к себе, к этой дуре, к ним всем и ко всем нам, и к (…),  - и ты не умеешь же обращаться, ты же не училась.  - О, хороший мой, я ж не слышу почти что ты бухтишь. Только то, что ты меня не учил, не говорит что я не училась. Нашлись другие учителя – у нас есть учителя, представь себе. О, ведь твои задержки на работе – наших рук дело. Помнишь мои истерики по телефону? Они были не из дома, они были совсем не из дома. А не примет – её лицо покрылось мелом, голос стал мёртвым . Она с тоской оглянулась по сторонам.  Он произнёс её имя – уже не помнил какое именно – просто достал то, что хранилось в памяти как её имя и уронил из рта. Зачем – и сам не знал.  Услышала ли она? Был ли вообще звук от его усилия?  Она замерла, метнула острый пустой взгляд в самую его душу и отчуждённо произнесла:  -  Это действительно проблема. То есть, ты понимаешь, для всех. Вообще для всех. Но. Всё изменилось с тех пор как в НИИ перетасовали кадры. Мы. Пославшие меня готовы пойти на этот риск. Или так – или никак – вообще никак. Нас устроит только один вариант.  Жди. Пока не умирай. Помнишь чемодан в багажнике? Знаешь, что в нём? Не можешь знать – на нём печать – припомнишь и забудешь тут же, – говорила всё спокойнее, накручивая запястье обратно на место. Пошевелила пальцами. Указательный слушался с задержкой – что-то где-то нерв в контакт не встал, но это потом, не до того.   Она поднялась вверх.   Он блуждал глазами, пока не упёрся взглядом в дерево - позвал одними эмоциями - (…)! – и всё настолько пристально и вопиюще, настолько безнадежно и умоляюще, что лицо померещилось снаружи своей обители.   И был голос. Оглушающий гул священного шёпота, где между неявных слов и не слов вовсе ему открылось, что это дерево – кокон. Кокон! Это кокон! И многое ещё открылось ему – высокая бездна открылась. Кажется, даже... всё открылось.   И тогда к нему наконец – из-под боли пришла последняя испепеляющая слепящая ясность, и слепила из него нечто новое. Нечто новое – но всё же из старого материала, с кровью, агонией и неутомимо иссякающей жизнью.  Верно что из этого материала ничего беспрецедентного не сделать.  Но верно и то, что боль чуть отступила – стала информацией о боли, о состоянии тела, на которую – как в компьютерной игре – можно не смотреть до поры.   Воля, покидающая его – ибо мёртвый уходит в иную волю – тоже собралась – все негустые остатки и недобитки под штандарт на последний зов трубы.  И, кажется, чуть-чуть замедлилось время.  И смотрели Атланты, и смотрела птица и что-то неизвестное изучало его из того, четвёртого угла.  Егор понял что давно плачет – безотчётно, механически, и последними крохами воли поднялся на руках, подполз к стене – его тянуло как магнитом в четвёртый угол, к неописуемому и беспамятному, подобрал трубу из кучи – гнёздышка ли? - труб. Не та, и это не та, но должна быть и та, я успею, я обязательно успею. Встать во весь рост не удалось. Но и не надо – он взял трубу, подходящую по размеру, надел на кость – там, в культе, и с силой вогнал так, чтобы наружу остался торчать кусок пальца на четыре. От культи пошёл еле заметный красноватый пар.  Он встретился отсутствующими взглядами с неописуемым и обменялся улыбками и чем-то, что предпочёл счесть за тепло. Забился, прибился, прижался спиной к стене, и принялся ждать, и не подыхать – не подыхать во что бы то ни было – не подыхать.  Наконец вернулась она – в чёрном платье из человеческой кожи, тот тут то там ритуально украшенном микросхемами. На спине – рюкзак с кривой линией. На лице – белая маска с безмятежной улыбкой, в волосах – заколка -  что-то живое, заметно шевелится.   - А ведь я знал. Всегда, - были его последние слова.  Под взорами атлантов, птицы, неизвестного и мерящегося лица они стояли двое – Егор и Даша.  На миг в мире стало двое: Егор и Даша.  И проще – он и она. И проще – они.  Никто не отступит – нечего медлить.  Её левая рука метнулась к правой, но…  Огонь!  Хруст кости среди звуков бибиканья лампочек и шелеста проводов.  Труба выстрелила куском его кости, попав Даше в живот. Вслед на костью из трубы хлынула совсем уже обильная река крови и облако горячего красноватого пара. Кусок кости впился в Дашин бок, вгрызся, помедлив прорыл себе путь навылет.  Сквозь мутнеющее зрение Егор видел как она согнулась, и кольнуло – Дашенька, зачем тебе больно, ну как же так, ну что же это… И он обмяк.  Атланты заревели, скелет птицы начал истошно щёлкать, оглушительнее всего молчала тишина из того, из четвёртого угла, но вскоре всё опять прошло и осталось только попикивание лампочек.  Кусок кости уползал куда-то в сторону лестницы, более не опасный - он уже был выстрелом. У ступенек замер, и более никогда не двигался.  Даша пролежала на полу несколько минут, корчась, потом коснулась гарнитуры на ухе:  - Агент падчерица. Ранена.  Достаточно серьёзно. Если получится – шлите помощь, если нет – следующих. Он без сознания, но думаю, выживет. Он уже изменился. Устранить? Поняла. Что они инициировали? Действую.   Попыталась встать – рана не пустила.   - Типроном показал дельта шесть - проворчала в никуда.  Достала из рюкзака обезболивающее, высыпала и проглотила не глядя горсть таблеток. Поморщилась на источающего безвозвратное предельное тепло тело Егора:  - Вот дурак. А если бы убил? И он остался без никого? Это же… Как всех за собой забрать что ли? Ты знаешь, что начнётся? Вот дурак.  Встала, согнувшись подошла, открутила руку. - Ладно, тебе зато от всего что я наговорила, легко, наверное, помирать. Ты не злись – я ж нарочно, кому охота помирать когда что-то хорошее есть. А когда ничего – вроде и не страшно. Целую.   От выстрела - его голову разнесло в клочья буйным фейерверком плоти, мозгов и кости.  Кровь брызнула и на неё, но так даже лучше – кровь повысит проводимость. Возможно, это можно будет считать как жертвоприношение или битву. От выстрела её ослабшее тело покачнулось и упало, кисть выпала из руки, но тут же нашлась. Лёжа на спине, Даша смотрела в потолок – проводок капал прямо ей между глаз – и прикручивала кисть на место. Ещё три патрона, и перезарядка. Надо подать заявление.  Она повернулась к безголовому трупу, и про себя ли, одними губами ли, сказала или не сказала вовсе:   - Мы все до последнего надеялись, что ты будешь с нами - это было бы лучше для всех. Ни у кого нет такого опыта. Но... НИИ и вся суматоха... Мы хотели по-хорошему, иначе всё решилось бы очень давно. Но ставки выросли внезапно. Прощай, Егор, я почти научилась тебя любить.     Она подползла к дереву, попыталась залезть на стул, опрокинула его. Кое-как совладала. Села.  Зажмурилась – мелькнула чехарда совместных будней, коллаж постельных сцен – чем дальше в прошлое… отвратительно, а чем ближе к сейчас - … ничего а иногда страстно и хорошо. Миг любовалась - надо иногда давать себе быть человеком. Но не сейчас, конечно. Улыбнулась памяти и железной рукой убрала далеко-далеко. Позже решу – навсегда или всё-таки пока нет. Забыть тренированным мозгом легко – раз, и готово – успеется. Заодно оттеснила боль от раны, заставила сердце биться ровно, выровняла дыхание, прислушалась к костному мозгу, работавшему за пределами обывательских ресурсов, и открыла глаза уже снова в прямом и понятном мире целесообразности.   Между проводами и трубами ей наконец померещилось лицо.  Не сразу – то ли долго не решилось померещиться, то ли долго не снисходило померещиться. Но всё-таки, главное, что померещилось.    - Ты… Ты слышишь меня? Я - Даша. Теперь я – твоя Даша.  Лицо безмолвствовало.  Даша говорила.  С неё лился струями пот