Может, и не хэппи-энд, но...

      Глянцево-серый “Ferrari Roma” останавливается, прерывая поток мыслей, изматывающим ураганом кружащих в голове Ичиро всю поездку. Он оставил позади пьяную толпу, раздражающую музыку и прочие непременные атрибуты помпезной вечеринки, устроенной его помощницей. Он оставил позади потоки лживой лести, отталкивающее заискивание и собственные натянуто-вежливые улыбки. Но не смог оставить в том же огромном и неприветливом зале ворох сомнений и тревог.       Прием по случаю его дня рождения был предусмотрительно организован на день раньше самого события. Ичиро не хотел проводить праздник с людьми, которых не знает и которым, что более важно, не доверяет. С людьми, перед которыми он не мог и не хотел выразить и крупицы настоящих эмоций. Он не дал бы этим хищникам такого оружия.       Его положение, наследственно доставшееся от отца, как и этот жутко дорогой и вычурный автомобиль, не сочетается со слабостью, которой в их мире считается всё, что не имеет отношения к деньгам, насилию и сексу.       Забавно. Потому что именно эти три вещи и являются самым наглядным примером человеческой слабости. – Скоро ты станешь главой империи, что я создал, – сквозь болезненный кашель твердил отец, а Ичиро едва сдерживал пренебрежительную усмешку и прятал сжатые в кулаки руки за спиной.       Империя. Как пафосно и старомодно!       К тому времени Ичиро уже привык проглатывать собственное мнение, глушить в зародыше любое недовольство и покорно улыбаться в угоду отцу. Это было безопасней, чем пойти ему наперекор и на собственной шкуре узнать, отчего этого милого и безобидного на вид старичка боялись все по эту сторону Атлантики. Урок, усвоенный Ичиро еще в пятнадцать лет, когда гормоны и подростковое бунтарство позволили ему рискнуть бросить вызов не только отцу, но и всему его бизнесу. Это была ошибка, которую Ичиро больше никогда не совершал. – Лорд Морияма? – вежливо зовет водитель, судя по интонации, уже не в первый раз.       Ичиро медленно моргает, переводя взгляд с подрагивающего колена на застывшего на месте мужчину. Тот терпеливо ожидает, придерживая дверь и выглядя слишком бодрым для трех ночи. – Спасибо, Дайске, – кивает Ичиро, выбираясь из автомобиля и жадно глотая влажный ночной воздух Нью-Йорка. – И в очередной раз, не зови меня так.       Лорд. Империя. Всё это так напоминает об отце, что Ичиро хочется кричать. Уехать куда-нибудь подальше от мегаполиса и взвыть. Громко и отчаянно. Чтоб в этом крике выразить всю обреченность, которая каменными блоками давила на него с самого рождения.       Когда-то он думал, что смерть отца освободит его, позволит самому управлять своей жизнью.       Когда-то он верил, что свобода ожидает его где-то очень-очень близко.       Как же он ошибался!       Губы Дайске, понятия не имеющего о размышлениях Ичиро, дергаются в улыбке: – Спокойной ночи, лорд Морияма.       Покачав головой, Ичиро шагает по отполированным ступеням отеля, в котором его привычно ждет люкс на последнем этаже. Несмотря на то, что в Нью-Йорке у него есть не только двухэтажный дом, но и апартаменты в Сохо, он предпочитает иметь запасной вариант. Номер в престижном, но не самом популярном отеле города, где его, естественно, знают, но за дополнительную довольно приличную плату готовы притвориться, что Ичиро просто рядовой гость. Еще один из череды безликих туристов.       Этот номер был, пожалуй, единственным актом неповиновения, который он мог себе позволить в последние годы. До.       До смерти отца.       До мнимого освобождения от давления наследия Мориям.       До того, как он столкнулся со светло-голубыми, почти прозрачными глазами.       До того, как он впервые за десятилетие почувствовал что-то, кроме озноба и безысходности.       До… – Если честно, я ожидал чего-то более впечатляющего, ваше лордейшество.       Дверь в номер захлопывается за Ичиро, оставляя его наедине с голосом, который он не слышал уже больше двух месяцев. Голос, который спасал его от самых потаенных страхов, от кошмаров, в которых он не хотел признаваться никому, от глупых-глупых желаний, в которых он не хотел признаваться даже себе.       Ичиро благодарен за полутьму номера, потому что его лицо сейчас, наверняка, выражает слишком многое. Неверие. Взволнованность. Надежду.       Он замирает на месте и делает глубокий вдох, прежде чем вернуть и голосу, и позе прежнюю устойчивость: – Как ты сюда попал, Хэтфорд? – Шантаж, взятка, моя природная харизма и навыки убеждения. Выбери, что больше нравится.       Ответ настолько в духе Стюарта, что Ичиро даже не пытается сдержать раздраженное фырканье, которое вызывает лишь новую вспышку веселья на другом конце комнаты. Теперь, когда его глаза привыкли к темноте, Ичиро различает очертания мужчины. Тот сидит, вальяжно развалившись в глубоком кресле, и покачивает в руке стакан с янтарной жидкостью, поблескивающей в свете луны. Ичиро даже дегустировать не нужно, чтобы понять, что это тот самый редкий лондонский ви́ски, о котором грезит Хэтфорд каждый раз, когда оказывается в другой стране.       Медленно Ичиро шагает вперед, стремясь сократить мучительное расстояние и не собираясь слишком глубоко копаться в корнях этого желания. – Почему сейчас? – А почему бы и нет? – тягуче парирует Стюарт, и теперь, приблизившись, Ичиро замечает, каким измотанным тот выглядит.       Они не виделись больше двух месяцев, и за это время Стюарт осунулся и обзавелся глубокими мешками под глазами. Все в его позе, как бы мужчина ни храбрился, свидетельствует о запредельной усталости. – Что случилось? – осторожно спрашивает Ичиро, зная, что почти наверняка не получит правдивого ответа.       И действительно: – Слишком любопытный сегодня, маленький лорд?       Ичиро давит в зародыше негодование и бессмысленную – он уверен, что бессмысленную, – просьбу не звать его так. Двигается по белоснежному ковру, на ходу стягивая опостылевший за целый день галстук, и останавливается прямо напротив кресла. Галстук, а следом за ним и пиджак летят на спинку рядом стоящего дивана. Глаза Стюарта жадно следят за каждым движением Ичиро, и тот почти готов сдаться под напором этого обволакивающего взгляда.       Но нет.       По крайней мере, пока. – Что случилось? – повторяет он, на этот раз добавляя голосу нотку нетерпения, потому что только так и можно с этим упрямым, невыносимым британцем.       Хэтфорд очевидно понимает, что сегодня Ичиро не настроен на игры, а потому откидывается на спинку кресла, смотрит куда-то в сторону и с тяжелым вздохом отвечает: – Наконец, разобрался с последствиями той херни, что произошла в Сьерра-Леоне. – Полагаю, прошло не так хорошо. – Хуже не придумаешь. Зато я избавился от мусора.       И теперь всё становится кристально ясным. Всё обретает смысл: и убитый взгляд Стюарта, и его безмерная усталость, и это странное внезапное появление в Нью-Йорке. Ичиро тоже хотел бы сбежать на другой континент, если бы выяснил, что его ближайший советник был предателем, который последние несколько лет работал сразу на три стороны.       Хорошо, думает Ичиро, что он никому так не доверяет.       Что-то в этой мысли кажется неправильным, но он не хочет слишком сильно вникать в это. Не сегодня. – Когда ты спал в последний раз? – вместо расспросов о произошедшем и ненужных заверений спрашивает он.       Стюарт отставляет на столик стакан с недопитым ви́ски и вновь смотрит прямо на Ичиро: – Думаю, это было на прошлой неделе. В среду я проспал целых пять часов. – И разобравшись с беспорядком в Сьерра-Леоне, ты решил, что будет здорово прилететь сюда, а не домой? Сколько это было, двадцать часов в самолете? – Пятнадцать, – исправляет Стюарт так, словно это существенно что-то меняет, – с пересадкой в Касабланке. Там красиво, нужно как-нибудь слетать вместе.       Ичиро почти улыбается, но останавливает себя, резко качая головой, и повторяет: – Почему?       Они не срываются друг к другу без повода. Не отбрасывают в сторону свои дела и физиологические потребности ради встречи. А Хэтфорд очевидно пренебрегал сном и питанием в последнее время. И Ичиро отчаянно хочет услышать ответ.       Почему?       Расстояние между ними настолько незначительно, что Ичиро может видеть, как вздымается грудь Стюарта, как его пальцы едва заметно подрагивают, словно без стакана им больше не за что цепляться. Он видит, каким тревожно бледным выглядит мужчина, и больше не может сдерживаться. Его самоконтроль летит в так удачно открытое окно, и Ичиро делает последний шаг, склоняясь над креслом.       Он касается кончиками пальцев лица Стюарта, обхватывает подбородок, приподнимая голову и сталкивая их взглядами. Думать о том, как приятно чужая щетина царапает кожу, опасно. Взгляд голубых глаз опасен. Находиться на расстоянии вдоха друг от друга опасно. Но Ичиро плевать на это, как было плевать почти полтора года назад, когда от этого взгляда, от этой близости полетели к чертям все наставления и угрозы отца.       Сейчас, как и тогда в полутемном банкетном зале, важно лишь одно. Аромат ви́ски и терпкого парфюма. Игривый блеск в глазах напротив. Протяжный низкий голос с легко считываемым британским акцентом. *** – Кажется, мы еще незнакомы. Меня зовут Стюарт… – Хэтфорд, – закончил за него Ичиро, потому что естественно он знал этого мужчину, он просто никогда не представлял, что за безликим именем может скрываться такая дерзкая ухмылка, такие яркие глаза, такие длинные пальцы, которые сейчас крепко, но осторожно сжимали его, Ичиро, ладонь. – Моя репутация опережает меня, – и опять эта улыбка. – А вы, должно быть, молодой лорд Морияма?       И в вопросе, и в тоне считывалось, что в ответе Хэтфорд не нуждался. Он прекрасно знал, кем был Ичиро, когда подходил к нему, когда протягивал напиток, когда пожимал руку, и когда подмигивал, предлагая разделить какую-то шутку. Ичиро забыл о шутке ровно в тот момент, когда губы мужчины растянулись в первой, на удивление искренней, улыбке. – Зовите меня Ичиро, – поправил он, стараясь не морщиться от пресловутого “лорд”.       Получилось у него, если судить по позабавленной ухмылке Хэтфорда, преотвратительно. Но тот ничего не сказал, лишь внимательно оглядел Ичиро с ног до головы, посылая мурашки по всему телу, и отсалютовал стаканом: – Что ж, полагаю, мы еще встретимся, Ичиро.       И ушел, оставляя за собой запах ви́ски и табака, последнее слово и растерянного Ичиро. *** – С днем рождения, – хриплым голосом тянет Стюарт, не двигаясь ни на миллиметр, чтобы уйти от прикосновения.       И это первое за сегодня поздравление, которое Ичиро действительно приятно слышать. Первое поздравление, в искренность которого он верит. Это первое и, откровенно говоря, единственное поздравление, которого он ждал. – Спасибо, – шепчет Ичиро и оглаживает скулы Стюарта, будто надеясь стереть след бесконечной усталости с его лица. – За поздравление и за то, что ты здесь.       Сказать последнее оказывается не так сложно, как представлялось. Такая жгучая нужда в другом человеке всегда приравнивалась в его семье к слабости. Его отец никогда не позволил бы иметь такую брешь в броне. И Ичиро малодушно радуется, что его отца больше нет. Он не позволял себе подобных мыслей раньше, но сейчас в тишине гостиничного номера, в плену этих пронзительных глаз он признается в том, что смерть Кенго принесла больше облегчения, чем горя.       Как бы это ни звучало.       Стюарт, словно, чувствуя, какое направление принимают мысли Ичиро, склоняется ближе, льнет щекой к чужой ладони и улыбается: – Это единственное место, где я хотел быть. – Не твой обожаемый Лондон? – щурится Ичиро и смеется, когда его резко тянут вперед.       После недолгой возни он устраивается на коленях Стюарта и втягивает манящий аромат его парфюма. Зеленый чай и табак. Знакомое сочетание. Сочетание, по которому он чертовски сильно скучал. – Лондон все еще будет там завтра, – Стюарт утыкается в шею Ичиро и удовлетворенно выдыхает, – а твой день рождения лишь раз в году.       Ичиро хочет сказать, что он и не смел надеяться, что об этом дне помнят. Что он бы понял, если бы Стюарт не смог вырваться в Штаты. Что он в принципе ничего от него не ждет. Но все слова так и остаются туманным потрескиванием на кончике языка, потому что в следующее мгновение его целуют. Его, наконец-то, целуют!       И весь этот поцелуй, как и сам Стюарт, страстный, яростный и обжигающий, но вместе с тем бережный и сладкий-сладкий. Ичиро цепляется за чужие предплечья, сжимает пару раз, после чего, не удержавшись, скользит ладонями вверх. Изучая, наслаждаясь, лаская. Сердце Стюарта бьется быстро-быстро, отстукивает какой-то сумасшедший ритм, который отражается в груди самого Ичиро.       Сейчас они – клубок взаимных вибраций, зеркальное отражение друг друга.       Губы Стюарта, потрескавшиеся и горячие, сминают, подчиняют и тут же, будто в противовес, ласкают и умоляют. Умоляют откликнуться, умоляют сдаться. А Ичиро уже давно сдался. И подчинился тоже давно.       Еще в том безликом зале много-много месяцев назад. Сдался, когда впервые увидел, как в свете безвкусных ламп горели чужие глаза. Сдался, когда сердце в груди забилось от предвкушения, а не от ужаса.       Сдался, когда эти губы сложились в тягучее: – Ичиро, – чинно кивает Стюарт на прощание, после чего пожимает руку кружащему поблизости Кенго и удаляется из банкетного зала. *** – Ичиро, – спустя несколько недель здоровается он на очередном нелепом мероприятии. *** – Ичиро, – произносит резко и жестко, потому что не может по-другому. Не среди этой толпы незнакомцев, которые так и ждут осечки. *** – Ич-ч-чиро, – выстанывает он январским вечером и тут же сжимает зубы на плече Ичиро, чтобы сдержать громкий вскрик удовольствия, чтобы не выдать их, потому что за стенкой – куча людей, которым категорически нельзя знать, какие чудесные звуки Ичиро может вытащить из Стюарта. Которым нельзя знать о них. Нельзя знать, что есть они. *** – Ичиро, – обреченно, на выдохе звал Стюарт почти три месяца назад.       Тогда казалось, что это прощание.       Что больше не будет тайных встреч в пустых коридорах. Поцелуев, от которых губы еще несколько часов красные и опухшие. Телефонных разговоров по разные стороны Атлантики. Сообщений в любое время суток. Глупых подшучиваний о старости Стюарта и неопытности Ичиро. Не будет больше спонтанных перелетов, ночей в самых крошечных мотелях, совместного утреннего кофе и одной на двоих сигары.       Тогда казалось, что эта история не закончится ничем хорошим. Что не будет никакого сказочного хэппи-энда. Что он, Ичиро, не заслуживает ничего для себя. Не заслуживает чего-то простого и успокаивающего. Чего-то только своего, а не шедшего вместе с фамилией и семейным бизнесом.       Но сейчас он окружен огнем Стюарта, ароматом его тела, и то прощание трехмесячной давности уже не кажется таким катастрофическим. И теперь отчетливо помнится, что в том тихом “Ичиро” было больше тепла, чем равнодушия. Было больше обещания вернуться, чем прощания. – Перестань, – бормочет Стюарт, отрываясь от губ Ичиро. – Ты слишком много думаешь, мой лорд.       Он сцеловывает уже готовые слететь с губ Ичиро возражения и прижимает еще крепче, еще ближе. В номере душно, несмотря на открытое окно, но Ичиро ни за что не готов разрывать ни поцелуй, ни объятия. Ему удобно, комфортно и безопасно. Впервые за долгое время он действительно ощущает себя целым. Он оставляет следы на шее Стюарта, упиваясь стонами, которые вызывает. Он всхлипывает, ловя собственный кайф, целует, впивается зубами в солоноватую кожу, зализывает укусы и дышит, дышит, дышит.       Подставляя шею под поцелуи, Стюарт принимается яростно расстегивать рубашку Ичиро и, увлекшись, вырывает пару пуговиц. Те отлетают и под смех мужчин теряются в пушистом ковре. – Это была моя любимая рубашка, – наигранно хмурится Ичиро, но улыбка, сытая, радостная и широкая-широкая, напрочь стирает все сказанное. – Я куплю тебе еще десять таких. Хочешь, куплю целый магазин?       Глаза Стюарта щурятся в веселье, а ладони, твердые и уверенные, ласково оглаживают оголенную теперь кожу. Короткие ногти несильно царапают спину. Стон из Ичиро вырывается громкий и такой греховный, что ему было бы стыдно. В любой другой ситуации. С кем-то другим. Но сейчас, сидя на коленях Стюарта, все еще ощущая жар его тела и алкогольную терпкость поцелуев, он вовсе об этом не заботится. – Стю, – в его голосе нужда и неприкрытое желание. И об этом он тоже не заботится. – Всё, что хочешь, – в самое ухо шепчет Стюарт, после чего прикусывает мочку и добавляет пленительное и отчего-то вовсе не раздражающее теперь, – мой лорд. – Ст-т-тюа…, – пытается заговорить Ичиро, но его вновь вовлекают в поцелуй.       И забывается всё. Долгие месяцы одиночества и неизвестности. Почти панический страх никогда больше не услышать этого хрипловатого голоса. Груз ответственности за фамилию. Переживания о будущем.       Остается лишь этот момент. Щетина, царапающая его лицо. Неукротимое соприкосновение их губ. Переплетение тел. Жаркое дыхание и сумасшедшее биение их сердец.       Со временем поцелуи из пылких и напористых становятся ленивыми, медленными и нежными-нежными. Ичиро и не думал, что они оба способны на такую мягкость. – Я правда рад, что ты не пропал в болотах Сьерра-Леоне, – опустив голову на плечо Стюарту, признается Ичиро.       Тот смеется, тихо и расслабленно: – Я тоже рад. И все же, – через мгновенье начинает он, – почему именно это место? – Отец бы его возненавидел, – признается Ичиро и наслаждается ответным смехом.       Кресло под ними издает протяжный скрип, а сидеть в одном положении становится неудобно, но ни один из них не делает попыток двинуться с места. На коленях Стюарта оказывается удобней, чем на любой, самой дорогой кровати мира. Ичиро подтягивает затекшие ноги и поуютней сворачивается в руках мужчины. – Когда ты должен вернуться?       Пальцы Стюарта поигрывают с беспорядком, в который их совместными усилиями превратилась укладка Ичиро: – Когда захочу.       Они оба знают, что это неправда. Что дела и обязанности не дадут Стюарту долго задержаться в другой стране. Что скоро ему придется вернуться в Лондон, разобраться с последствиями предательства и восстановить контроль над ситуацией.       Но так приятно притвориться, хотя бы на мгновение, что у них есть больше, чем эта ночь.       Хватка на волосах становится чуть сильней, и Ичиро запрокидывает голову. Глаза Стюарта бледней обычного, но свет в них ярче, чем когда-либо, когда тот выжидает пару секунд и уверенно произносит: – Ты спросил, почему я здесь. И я здесь, потому что хочу. Потому что все эти недели, пока я улаживал то дерьмовое шоу, что подкинул мне Купер, я думал лишь о том, что хочу быть с тобой. Пытая этого ублюдка, я думал о том, как здорово было бы полететь вместе в отпуск, куда-нибудь в Кабо-Верде, и забыть обо всем этом, хотя бы ненадолго. И разрезая горло гада, я тоже думал о тебе, о том крохотном ресторанчике в Овьедо, где мы праздновали мой день рождения, о глупой комедии, которую мы смотрели прошлой осенью, о том, как ты морщишься, когда пытаешься сдержать зевоту. – Романтично, – без капли сарказма отвечает Ичиро, потому что это их жизнь. Такая, какая есть. – Так что, – продолжает Стюарт, – я останусь здесь, пока хочу. И пока ты этого хочешь.       Ичиро мог бы многое на это ответить.       Мог бы сказать, чтоб Стюарт не глупил.       Мог бы сказать, что он не может прятаться в Штатах и должен разобраться с проблемами в бизнесе.       Мог бы сказать, что он, Ичиро, все еще будет здесь, что не нужно ради него ставить на паузу свою жизнь, что они справятся со всем.       Он мог бы.       Но говорит лишь: – Надеюсь, ты привез достаточно своего любимого ви́ски, потому что в Лондон ты вернешься не скоро.       Неотрывно он смотрит, как эмоции одна за одной сменяются на лице Стюарта – от облегчения до чистой и неприкрытой ничем нежности. Ичиро тянется за поцелуем, но усталость безжалостно берет свое, и он протяжно зевает, морщась и смаргивая выступившие слезы. Смех Стюарта мелодичной трелью проносится по номеру, отскакивая от стен и приземляясь где-то в груди Ичиро.       Он откидывает голову на плечо Стюарта и закрывает глаза. Уже засыпая, чувствует поцелуй в висок и слышит уверенное: – У меня здесь есть всё, что нужно.       Может, их и не ждет величайший хэппи-энд, но Ичиро отказывается переживать по этому поводу. У него тоже здесь есть всё, что нужно.