Ахерон

      Небо полыхало, бугрилось тёмно-красными тучами, переливалось от багрянца до стальной серости и обратно, будто мерно вонзали и вынимали из колоссальной плоти ножи. Там и тут небо разрывали чудовищные прорехи, ведущие в чёрное ничто. Дыры в небосводе, дыры в самой реальности этого Царства, кровоточащие раны, сквозь которые уходила жизнь, вокруг них чуть видно реальность выцветала, обрамляя прорехи серостью. Над самой линией горизонта чудовищный разрыв рассекал небо и землю, там ткань бытия, не выдержав сил, что кипели здесь, разошлась. Края, невообразимые для смертного разума, тянулись друг к другу, как живые. Земное Царство, израненное и измученное, боролось за жизнь с упрямством существа, в коем смешался разум, воля к жизни и сильнейшие неоспоримые инстинкты.       Там, у разрыва, вокруг него, под ним, над ним багровое зарево становилось ярче, и долина у подножия разрыва казалась залитой кровью. Так оно и было, но настоящая кровь давно уже впиталась в землю и смешалась с пеплом и пылью. Кости, тела, уродливые туши тварей Преисподней — всё одно, всё поглощала в себя терпеливая безропотная земля. Свои или иноземцы, ей было едино, и те, и другие находили покой в её холодных недрах.       Кто-то сбежал, спасаясь, — и винить их за это было нельзя. Присоединённая к Земному Царству в обмен на защиту Затерра была почти полностью опустошена, новый разрыв разделил два мира, и ящеры были потеряны. Жившие и без того скрытно и уединённо, они не были большим подспорьем в этой войне. На них и не рассчитывали, так вышло. Если честно, смертные бы мало что решили в сражении, где сходились боги.       А боги сходились яростно, сам мир, казалось, содрогался, когда вскипала схватка. Отринувшие смертные обличья, принявшие свои чудовищные стороны, они сражались меж собой с яростью, которую не вместило бы ни одно смертное сердце.       Что ещё оставалось им, когда в их дом приходила смерть воплощённая?       Громкое имя для падшего низвергнутого годы назад Шиннока.       Громкое и слишком правдивое.       Кто бы мог подумать, что ему не по душе окажется заточение в Преисподней и личный божественный тюремщик? Кто бы мог подумать, что он вырвет позвоночник Люциферу и возьмёт себе его Царство? Кто бы мог подумать, правда?!       Было лишь делом времени, когда его взор обратится на другое Царство, полное жизни и нетронутых душ. Остальные готовились, не зная, чего ждать, но всё равно оказались застигнуты врасплох. Он обрушился на Земное Царство, как катастрофа, как чума и казни мифические. Кто встанет против его воли и жажды завоеваний? Двое младших богов-защитников? Смешно. Богу смерти бы не потерять голос от хохота.       Он не ждал лёгкой победы, конечно, но то был вызов. Добыча, полученная через усилие, более ценна. Ещё два убитых бога всего лишь пикантная добавка к новому Царству. Он уничтожал таких раньше, загонял их в хрупкие смертные тела, вырывал сердца и кости, строил алтари из их рёбер и хребтов. Будут ещё два белых черепа, ещё два мерзких алтаря, два трофея. Шиннок был средоточием гибели — Охотником, Завоевателем, Воином, Убийцей.       И гордость охотника, завоевателя, воина и убийцы требовала себе кровавой жертвы, а богу сложно пойти против своей природы. В первые дни он наслаждался сражениями. В первые недели, отсекая соперникам источники их сил, отделяя аспект за аспектом, сводя саму их божественность до примитивных стихийных проявлений, он получал удовольствие. О нет, Шиннок не ждал и не желал лёгкой победы.       И он её не получил.       Богов-защитников, двух братьев, с их Царством роднила та самая невероятная жажда жизни и упрямство. Шиннок отсёк часть их сил, но не сразу понял, что они лишь звереют и всю свою ярость переплавляют в боевой раж, в ненависть столь сильную, что самому богу смерти впору удивиться.       Они сражались, не жалея ни сил, ни себя, и то, что Шиннок сначала воспринял как лёгкое развлечение, чтобы нагулять аппетит, стало серьёзной проблемой. Он сил тоже не жалел, и уже ловил себя на том, что зубы сами скрипят, когда в багровом небе мелькает драконий змееподобный силуэт — чудовищный облик одного из братьев. Неважно, кто из них это был — что Рейден, что Фуджин доставляли одинаково проблем. Даже не вступая в бой с самим Шинноком, они прореживали демоническую армию, унося за один налёт столько жизней, что наступление захлёбывалось. Демоны не успевали рождаться, чтобы восполнить прорехи, и бесчисленные легионы адских созданий серьёзно теряли в численности. Человеческие силы таяли тоже, Шиннок знал, что ресурсы этого Царства не вечны. Не учёл он только того, что в таком сражении все прошлые табу, все запреты и все принципы защитников забываются.       Кто бы мог подумать, что благочестивые Рейден и Фуджин станут поднимать в бой мертвецов? Кто бы такого ожидал, правда?       Некромантия — богомерзкое, жизнепротивное, священное, сардоническое искусство, которое презирали, — цвела мёртвым цветом в руках богов-защитников. Цвела так, что некромантам Преисподней оставалось завидовать и страшиться. В войне все средства хороши и боги дошли до самых крайних.       Небо над долиной полыхало, холмы, на которых уцелели остатки древнего храма, в иное время казались чёрными. Сейчас они были усыпаны множеством огней от костров и факелов, вверх летели искры и молитвы. Огонь земной тянулся к огню небесному, и небо наливалось грозой и молниевой мощью. Воздух становился всё тяжелее, запах близкой грозы в нём крепчал, но даже он не перебивал запаха крови.       Фуджин стоял на вершине холма неподвижный и безмолвный. Он был бледен, лицо и волосы почти сравнялись в цвете, лишь глаза светились ярко и глядели только вперёд, туда, где над долиной зрело багровое свечение. Мир странно затих, тишина становилась напряжённой и тягучей, каждый звук становился тише в сто крат, и даже далёкие голоса звучали едва различимым шёпотом. Тревожное ожидание в этой тиши накалялось, только колокольца в косе Фуджина едва заметно звенели, когда ветер осторожно хватал его за волосы.       Заканчивалось затишье, Фуджин чувствовал это костями. Вот-вот распахнутся врата в Преисподнюю и земля содрогнётся, и небо воспылает, и смерть ступит в этот мир снова. Какой-то частью себя он, наверное, хотел, чтобы выматывающее ожидание кончилось. Другой частью — благодарил судьбу за те несколько часов тишины, что были сейчас. Не потому что он устал от битв — хотя он устал. Нет, он был благодарен за затишье совсем не поэтому.       Воздух затрещал, пронзённый электричеством, в воздухе разлилось тепло и запах раскалённого металла, Фуджин ощутил, как волосы на загривке встают дыбом, но не пошевелился. Он знал, что это брат, он ощущал его приближение чем-то более тонким, чем слух или обоняние.       Рейден оказался рядом спустя миг, возник на холме в молниевой вспышке. Красноватые искры осыпались вниз с его одежды и доспехов. Он выглядел чудовищно. Человеческое и драконье неуловимо смешивалось в его облике, порождая существо разом знакомое и чуждое людскому взору. Для Фуджина не имело значения то, как брат выглядел. Он видел его всяким, новая форма никак не меняла содержания. Он остался неподвижен и молчалив, а Рейдену понадобилось усилие, чтобы вспомнить, как из этой слабой глотки выдавливать слова. Раскатистый, рычащий, шипящий, рваный — его голос не звучал, как голос человека, как голос наставника и мудрого владыки. Он звучал как голос чудовища.       Боги и чудовища — всё одно, думалось Фуджину.       — Боги и чудовища — всё одно, — проговорил вслух Рейден. Порой они бывали слишком схожи во мнениях, даже если не высказывали их друг другу. Годы, века, тысячелетия, проведённые рядом, связали их ещё сильнее, чем связало таинство божественного рождения.       — Тебе хватит времени?       На брата Рейден не смотрел, не смотрел и вниз, к подножию холма, на площадки уцелевшего храма, превратившиеся в колоссальные алтари. Его взгляд был обращён на разрыв в ожидании того, что же из него покажется. Эта схватка должна была решить всё, у них не было больше сил, не было больше путей к отступлению. Либо они победят, либо полягут все. И гибель уравняет смертных и бессмертных одной мерой.       Фуджин не ответил вслух, только кивнул. Рейден не настаивал на ответе. Брату предстояло непростое дело, он берёг голос… даже вернее _Г о л о с_ для грядущего. О грядущем не хотелось думать.       В воздухе креп запах крови, снизу доносился тот самый звук, когда хрипящее тело с перерезанным горлом, падает вниз и с кровью из него уходит жизнь. Рейден знал, что происходит внизу, на молитвенных площадках-алтарях. Ему не нужно было ещё одного подтверждения.       И всё же он опустил взгляд вниз.       Слабые, больные, покалеченные, обожжённые, мужчины и женщины в разномастной одежде были там. По их рукам ходили ритуальные ножи, падало одно тело и из его пальцев забирали кинжал другие. Молитва, ставшая последней, чудовищное невероятное жертвоприношение кровью заливало древний храм. Смерть текла по холмам, смерть колебалась вокруг Фуджина, сворачивалась змеями у его ног. А внизу с его именем на устах и желанием в последний раз сразиться, падала, умерщвлённая, будущая нежить. Отнятая жизнь была сильным оружием в умелых руках, но жизнь, отданная добровольно, не шла ни в какое сравнение. Фуджин умел быть убедительным. Ему поклонялись в разных обличиях, в разных аспектах и проявлениях, и он был знаком с жестокостью и магией слов слишком близко.       Первыми пали самые нерешительные, сомневающиеся, но всё же пришедшие сюда. С каждым новым витком этого ужасающего ритуала решимость таяла, но ритуальные кинжалы продолжали пить кровь. Иным помогали монахи — их заунывная манящая песня ложилась морочным пологом на храм, их жёсткие перевитые синими жилами руки завершали дело, для которого смертники сюда пришли. С их же позволения в величайшем милосердии и с обещанием безмерной милости богов.       Фуджин позовёт — и легион мертвецов поднимется, всколыхнётся призрачная орда, завоют в великой скорби банши. Мёртвые пойдут против мёртвых, живые встанут плечом к плечу с падшими. Так будет. Но как же они хотели этого не допустить.       Фуджин всё ещё не смотрел вниз, но Рейден всё видел по его лицу. Исчерченное чёрными письменами, оно застыло белой маской без эмоций и слёз, в обманчивом покое. Потом, если они это переживут, он оплачет погибших. Но не сейчас. Только не сейчас.       — Это необходимо.       Рейден знал, что брату это известно, но всё же сказал вновь, как говорил и раньше. Они оба знали — это необходимость, какой бы жестокой она не была, суровый жребий, кровавая, но благородная ноша. Они вовек не отмоются от крови, что прольётся сегодня. И в глубине себя оба понимали, что память об этом дне станет самым мучительным воспоминанием из всех. Если, конечно, будет, кому помнить.       Фуджин обернулся к брату и уставился ему в глаза. Яд и свет смешался в белом свечении, скорбь и ненависть столь безмерная, что ту не выразить словами. Фуджин ненавидел в этот миг неприкрыто. Ненавидел смерть и жестокую необходимость, ненавидел Шиннока, принёсшего беды и гибель. Ненавидел всей необъятной божественной душой, всем сердцем, всем своим естеством. И эту ненависть — первородную и чистую — он собирался использовать.       — Если мы это переживём, Рейден, — тихим шелестящим голосом проговорил он. Проговорил и только покачал головой, будто не веря ни себе, ни ему. — Никогда больше.       Ему не нужен был ответ, не нужна была клятва или обещание. Ничего не было нужно. Фуджин посмотрел на храм внизу, стиснул зубы и развёл руки в приветственном объятии. Сегодня он воспевает смерть, чтобы была в этом Царстве сама жизнь.       Небо полыхало багрянцем и сталью, смерть текла по холмам, а над ними, разливаясь в мрачном многоцветии, зазвенела магическая скорбная песня и перерезанные глотки мертвецов вторили ей.