Окно

Луффи любит шоколадные конфеты и мясо. Ло тоже входит в этот незамысловатый список, не сильно теряясь среди первых пунктов. И его это устраивает — привязанность к Монки растет в геометрической прогрессии. Деться от нее некуда, их связывают улица, знакомые, теплые от солнца лавочки во дворах и поцелуи со вкусом излюбленных сладостей. Ло хочется, чтобы вместо терпкого какао он чувствовал медовый привкус фиников. Но он не готов сказать об этом Монки. Тот не поймет. Сухофрукты не настолько слаще шоколада, чтобы изменить мнение Луффи. Нагретые скамейки в грязных необлагороженных дворах помнят их тепло и следят за поношенными кедами, когда парни уходят далеко от них к цветущему парку. Луффи ест свое огромное мороженное в рожке с тертым шоколадом сверху, смотрит играюче на Ло, потягивающего терпкое и едва теплое кофе без сахара — что летом почти равносильно самоубийству. Хочется ответить Луффи взглядом с такой же игривостью, но сделать это он ошарашенно не успевает; загребущие руки тянутся к стаканчику в его ладонях, чтобы запить сладость. И Ло замечает в сотый раз за их множественные прогулки красную нить на тонком запястье — висящий на волоске талисман, истончившийся от долгой носки. Тот проживет еще недолго. Вот-вот свалится с руки. Луффи возвращает стакан снова в руки Ло, причем, опустошив его примерно наполовину, морщась от горечи, и продолжил преспокойно грызть мороженое чувствительными зубами. Солнце плавится больше, когда касается желтой неровной соломенной шляпы. Трафальгар бы отнес ее на помойку — слишком заношенная, но язык не поднимается даже сказать об этом. Он лишь тешит себя мыслью, что, возможно, Луффи и сам перестанет ее скоро носить. Однажды забудет на тумбочке у выхода перед прогулкой, и она порастет немалым слоем пыли. Даже не вспомнит. Он ищет недостатки, чтобы понять — это настоящая любовь с принятием отрицательного, а не одержимость. Луффи закидывает маленький уголок от рожка мороженого в рот, оборачивается, подмечая, что поблизости никого нет. Облизывает палец на который стек пломбир и тянет Ло за желтую олимпийку. Близко-близко за воротник, что тот резко кланяется всем телом, даже колени сгибает. Строит непонимающее лицо с бледными родимыми пятнами, наблюдает. А Луффи впутывается в его волосы прямо посреди парка, и сам тянется ближе. Целует в уголок губ, в нижнюю, в щеку до розовых яблочек, которые на Ло совершенно не смотрятся. Просто в губы, кусается, когда Торао не пускает язык чуть дальше зубов. — Сейчас в глотку заползешь, — шепчет он, — не надо. — Ты горький, а у меня во рту слишком сладко, нужно делиться, — и Луффи хохочет. Но он не такой глупый, каким хочет казаться. — Не люблю сладкое, знаешь ведь. Монки тянет за чужие отросшие вьюнки на затылке и настойчиво, закрывая глаза, пытается убедить Ло, что сладкое — лучшее, что только может сейчас быть. Его красная футболка и такого же цвета подвязанная олимпийка на талии продувается летним напыщенным воздухом, от которого ноги подгибаются. Или все же не от него? Ло во многом не может признаться Луффи. Будет страшно, неожиданно для парниши, но он им слишком дорожит, чтобы говорить то, что еще может исправить, и откуда еще может вылезти. Он обязательно скажет, как только переживет. *** В квартире Эйса, Сабо и Луффи как всегда слабо пахнет специями, резким парфюмом (которым пользуется только Эйс) и потом. Отдаленно, конечно, пахло чем-то здоровым, вроде запеченных овощей и вареной грудки, которую готовил единственный страдающий от гастрита брат. Почему-то на жрущих что попало Лу и Эйса это проклятие не действовало. Какофония запахов била в нос, но вызывала нехилое привыкание, что спустя минут десять пребывания в квартире ощущался лишь шлейф парфюма. Хотя сейчас Ло не чувствует даже и его. Луффи сидит на нем, пригвоздив к одному из двух диванчиков на свой выбор. Недолго, видно, думал. Пришиб ко своей, — та, что потоньше, с крошками на простынях и с колко упирающимся джойстиком в бок, завалявшемуся в складках и обреченному жить где-то под. Другую постель делят меж собой его братья, ибо третью кровать в квартирку не потянули бы. Обычно, те смешно ложились вальтом, и то редко. Сабо начал все чаще уходить к подружке, по работе мол, от нее ближе добираться. Ну, Луффи верил. А Эйс не спорил. Ведь ему доставалась вполне свободная кровать, если не считать склад вещей на уголке. С Сабо бы такого точно не образовалось, но на то его тут и не было. Ло не успевает снять свою уличную желтую олимпийку, Луффи валит его на кровать прямо в ней, не давая раздеться толком. Сам тоже скидывать верхнюю одежду не спешит. Их парные олимпийки, кофты, которыми они дорожат больше жизни, обнимаются вместе с ними, скрещивают рукава как самые преданные друзья. И возлюбленные. Луффи целует Ло как хочет еще давно, с парка. Чуть жарче кусаясь, чем тогда, и легко хохоча, будто Торао делает что-то нереально смешное, хотя тот лежит смирно, даже чуть ли не прямо, боясь спугнуть Луффи, как кота. Он медленно, внимательно отвечает, слабо пытаясь поймать темп поцелуя, Луффи часто отрывается, коротко вздыхает с ши-ши придыханием, и продолжает лишать кислорода Ло. Монки быстр. Язык, будто резиновый ласкает все глубже, а Ло сжимает красную ткань на чужой спине в пальцах. — На следующей неделе братья идут на концерт, — Луффи полностью ложится на Ло, тот шумно выдыхает от тяжести придавившего тела. — Квартира наша? — Ло чуть улыбается, смотрит нежно-нежно в темные глаза без бликов. Сегодня подозрительно рано стемнело. Или они потеряли счет времени, целуясь. Он дожидается согласного кивка и холодными дрожащими пальцами поправляет прядки на лбу Монки. — Посмотрим фильм или в приставку? Хоть было и темно, неприятный глянец постеров все равно умудрялся играться со светом. Ло чувствует, как ладони тепла тянутся к нему, как парень на его бедрах стягивает с себя красную олимпийку и кидает ее на край кровати, как он усаживается удобнее. Ло надеется, что Луффи хочет более тесных объятий, а потому и совершает двойственные действия. — Ты разве не хочешь больше? Луффи целует его в губы, обнимая лицо с обеих сторон горячими пальцами, но тот отвечает не сразу, заминается. — Больше? — Секс. Я хочу попробовать. Братьев не будет всю ночь, обещаю. И что-то громко начало гудеть, скребстись. Далеко и близко одновременно, где-то в затылке. Сопротивляться тому слайдшоу, которое ему устроило собственное сознание — нет, спасибо. Зачем сопротивляться, когда и так знаешь, что будет. Зачем сопротивляться, когда тебя целуют и согревают, пытаясь скрыть телом от сквозняка. Он все еще спрашивает себя: зачем? Ло уходит из квартиры трех братьев с небольшим бордовым пятнышком на шее и зацелованными, красными губами, сразу после того, как Луффи судорожно хватает телефон и говорит: — Они скоро. — Ты им так и не сказал обо мне. — Обувайся быстрее. Прохладный, резко остывший после зноя сухой воздух режет по лицу порывами, треплет густые волосы, пока Ло медленно возвращается домой. Кажется, за спиной даже слышно шумное из-за музыки подъезжающее такси, стопроцентно привезшее братьев домой. И он почти уверен, что Луффи никогда не признается им. С каждым летним днем воздух прогревается все сильнее, плавя асфальт, мозги и мысли. Вместе с ними растекается пластом от температуры Ло. Он ненавидит жару, липнувшую простыню от пота с утра, сломавшиеся вентиляторы и пустыню во рту каждые чертовы полчаса. Луффи же радуется, ведь от солнца на лице появляются куча пятен прямо как у старшего брата, а мороженое становится еще вкуснее из-за подтаявших частей. Луффи не скуривает пол пачки сигарет в день, пытаясь скрыть это от такого же курящего отца. У него и отца то не было. А Ло не любит сладкое, которое чуть ли не тоннами поглощает Монки. Почти равноценно. Все-таки они пиздец разные. Ночью в небе все темно-синее, посылающее сигналы, бьющее набатом в черепе. И именно это заставляет Ло встать с пропитанной потом постели и медленно побрести к форточке, сетуя на то, что Коразон закрыл ее же в своей комнате и табачный шлейф не покинет пределы этой комнаты. Громко чиркая зажигалкой, Ло чувствует, что голова продолжает гудеть, транслируя карточки из сна. Туловище Монки на нем, рельефное, сухое, сидящее на его бедрах в узких штанах. Ло затягивается так, что после первой же тяги с сигареты падает длинная трубочка пепла. Ло трахает Монки в своем сне до всхлипов и красных ягодиц, до дрожащих пальцев ног и рук, которые во сне же и зацеловывает. До мелких дорожек слез и просьб, которые не исполнит. Ло ненавидит себя, потому как после слов о них с Луффи в пустой квартире, влажные сны начинают преследовать его каждую ночь. И с каждым разом все хуже. Эта связь разрушает их так же, как и Ло жизни десятков людей ежедневно. Отказывать Луффи во всем этом не хочется, в низу живота влажно тянет, а мыслей как таковых не остаётся. Он обязательно подумает об этом, когда докурит сигарету, а пока бумага с табаком не истлеет до фильтра, он будет спокоен. Блять. Он тушит тлеющий бычок о железный подоконник, сминает его, заставляя фильтр еле слышно скрипнуть о лакированную поверхность. Он слышит как внутри головы скрипит абсолютно так же. Стряхивая сажу и пепел с окна и пальцев, Ло не думает, что откажет Луффи. Конечно, нужно, но кого ебет? Смотря на крепкие ноги на собственных бедрах и ладони на узких пятнистых джинсах, не получается. Просто даже не получится. Смотря на бьющее желание сделать все быстрее, чем Луффи. Ведь смазка, все еще запечатанная, валялась в рюкзаке уже прилично. На всякий случай. Случай был, но что-то мешало. Луффи сам хочет попасться в капкан, сомкнуть железные зубы на своей ноге и заодно на шее, чтобы быть трофеем Ло. Для чего иначе просить быть ближе? Он любит искренне, но боязно оглядываясь на других, и Ло не понятно зачем заплывать в течение, из которого не выбраться. Ло резко давится дымом в легких, потому что не выдыхал, казалось, целую вечность. В конце квартала засигналила машина, а на лестнице, чуть поодаль от его комнаты, зашаркал тапочками Коразон. Собрал ебучее комбо из раздражающих вещей. Его рубит от сочетания этого, и он проваливается в тысячный по счету влажный сон. Луффи встречает его там во всей своей красе на коленях. — Ло, не выпадай из реальности, — говорит ему Луффи. Сам Ло усмехается, вызывая цоканье где-то рядом с ухом. Монки целует его две блестящие сережки, проходится пальцами по жестким волосам, которые очень любит, и тянется к щеке, оставляя на ней все тот же влажный след. — Ну же, слушай меня. — Слушаю. Очередной день в парке с прилипнувшим к нему Луффи, казалось, что тот и не отклеится никогда. Возможно, из-за своей сладкой от мороженного слюны, которую оставляет на худых щеках. Сахар сейчас единственное, что держит их вместе так крепко, что разъединяя, можно оставить кого-то без кожи. Коленки в джинсах, на которых сидит Лу, немеют с каждой минутой от зада на них. — Завтра днем я иду к ребятам, а вечером, — он подносит шарик на рожке к широкому языку и слизывает мутные капли, на чужих губах остается полоска сливок, и Ло старательно ждет, когда ее оближут. Но его снова целуют, а щека остается липкой и глянцевой от той самой полоски, — я жду тебя этажом выше. К часам пяти подходи, Эйс с Сабо уже должны будут уйти, а от ребят я отпрошусь. Они поймут. Ло мирится с этим, он скажет парнишке после, а может, и вообще никогда. Он поворачивается к сладким губам и кивает им. Трафальгар согласен провести с ним первую ночь, отдать свое тело на растерзание сахарных конечностей. Он гладит запястье без мороженного, такое мягкое и жилистое. Хочется залюбить. Луффи резко спадает с чужих бедер на теплую от солнца лавочку, и они вместе провожают мужчину, проходящего мимо них, взглядом. Талисман из красной нити-таки оторвался, оставшись у Ло в ладони. Черт. — Прости. Луффи боится чужого мнения как никто другой, и даже сейчас поджимает губы в страхе, что их заметили. Он не смотрит после этого виновато на Ло. Лишь продолжает есть мороженое как ни в чем не бывало, слизывая чуть больше подтаявших сливок, ведь опомниться от случайного прохожего удается не сразу. — Мне что-нибудь купить к завтрашнему? — вряд ли у Луффи будет все необходимое дома, и как думает Ло, эта обязанность перекладывается на него. — Не знаю, — и он звучно откусывает вафлю рожка, — резинки точно не надо, у нас лежат в столе. — Тогда газировка и что-нибудь перекусить, глянем фильм после, — и Ло мягко улыбается Луффи. Тот отвечает и, уже оглядевшись вокруг, чмокает в губы. Приходится облизать их после нападения этого сладкого чудища. — Хорошо, я позвоню, — и добавляет уже ближе, прямо в ушную раковину, — очень жду. Они любят тайно, пока никто не видит и не слышит. Со стороны Ло все точно остаются в напряженном неведении. Может, о них знают пара ребят из компании Лу, может и нет. Во всяком случае, они определенно догадываются, что у Монки появился кто-то, ворующий у них лучшего друга в предзакатные часы. Или кто-то, зацеловывающий бледные губы до состояния красных, четко очерченных полос. Они оба надеялись, что друзья были слепы. *** Луффи выпал из окна, когда ему было шестнадцать. Вывалился случайно, зацепив с собой горшок с яркими фиалками с подоконника, под громкие, истерические крики друзей. Первый вопль был от Зоро, он заметил, как пятка в смешных сандалиях в последний раз дернулась и исчезла за пределами шумной комнаты. Санджи, цепляясь за хлипкие откосы, моментально ринулся к оконной раме, надеясь, что Луффи зацепился рукой за что-нибудь. Выглянул. С шестого этажа, прямо в аккурат под их окнами. Неестественно выгнутое тело расползалось тенями и кровяными разводами. Руки оказались сгруппированы спереди, и, не считая очевидный перелом ноги в другую сторону и положение головы, со стороны могло показаться, что он просто упал в обморок, или мирно уснул калачиком почему-то посреди двора. Если не брать бензиновую лужу под Луффи в расчет. Кого Санджи обманывает. Монки выглядел именно так, будто выпал с окна. — Кто-то видел, что произошло? — Нами с бешеными глазами оглядывала комнату, встречаясь со взглядами Чоппера и Усоппа на грани истерики. Зоро бросился вниз по лестнице почти сразу, не нацепив даже чертовы сланцы. Санджи побежал за ним, сказав обзвонить службы. Почему так внезапно? Они еще не поняли, что случилось, тень Луффи все еще находилась здесь, с ними в комнате, шевелилась и громко смеялась, не показывая глаз. Иногда неловко молчала по недавней привычке. Они так и не успели спросить почему Монки начал витать в облаках. Влюбился, может? Или что-то серьезное? Успеют. Каковы шансы выжить после падения с шестого? Нами поднялась, чтобы выглянуть в окно, убедиться, что никакого Луффи там и быть не может. Усопп попытался остановить ее за руку, но поднялся следом и удержал крепче. Чоппер громко всхлипнул. — Не нужно, лучше позвони в скорую. И… полицию, наверное. Оба дрожали, телефон на ковре вибрировал от уведомлений, и еле разгибающиеся пальцы не с первого раза ухватили его, разблокировав сенсорным отпечатком. — Я не могу, — говорила она, когда слезы лились сами по себе по щекам, а телефон скользил в потных ладонях. В грудь Усоппа углом утыкался телефон, Нами просила о помощи. Крики Чоппера за ее спиной сдавливали сейчас еще сильнее. Хотелось только обнять Луффи, убедиться, что он жив и весел. Друг погиб у них на глазах? Она и Чоппер наблюдали за говорящим по телефону Усоппом словно под гипнозом. Тот шагал медленно, обходя ковры и многочисленные игральные карты монополии, спокойно при этом говоря. Нами видела, как руки его борются с тремором, но ничем помочь ему была не в силах. Все они сейчас в таком положении. Зоро с Санджи сейчас там, наблюдали нечто страшное внизу, и честно, все боялись того, как резко вечер веселья сгнил в чертову бензиновую лужу. Усопп выглянул вниз с опаской, сильно кривя лицом и издал жалкий звук. В комнате они стыдливо слушали громкие мигалки, которые били прям по полушариям и крики сбежавшихся соседей. Где-то слышалось, как басил Зоро, отгоняя зевак. Голос у него, надо сказать, выделялся слишком сильной хрипотцой, но необычно для этой хрипотцы громкий. Если сломался он, самый сильный и грубый человек из их сборища — поломаются все. Все слышат — он пытается, он держится. Подходящие ближе люди совсем не боялись смерти. Все они раньше тоже, пока Луффи как обычно не перевернул все с ног на голову. Подходя ближе, Ло пожирала паника от толпы. Она была огромна, будто половина или весь дом сбежался посмотреть на чудо. Мигалками красно-синего цвета освещались любопытные затылки, и даже те, которые он примерно знал — такой зеленый ежик носил исключительно Зоро, первый друг Луффи — он слышал о нем предостаточно. Ло внимал о его друзьях каждый раз непринужденно и запоминая, ведь надежда, что все наладится и они смогут хоть раз, да пообщаться, была. Он помнил, как на скрипучих качелях Луффи рассказывал очередное воспоминание — они бегали в магазин за осветлителем и зеленой краской. Как без всяких кисточек, а только руками в перчатках они наносили составы на голову Зоро. И как тот редко радостно улыбался и перебирал пальцами прядки, смотря на забавный цвет в зеркале, вместо того привычного иссиня-черного. Сейчас он склонялся ближе к асфальту. На корточках, дополнительно скрючиваясь. Подходя ближе, Ло замечал все больше. Хотелось проблеваться. Сильно так, будто весь вечер глотал чересчур сладкий лимонный ликер, который теперь ползет вверх по горькому горлу. Очень маловероятно, но Луффи мог выжить. Особенно, после того, как он заметил его синеватые руки — сомнения отпали. Тяжелое столкновение с асфальтированной тропинкой, стопроцентный разрыв органов, внутреннее кровотечение, переломы, но вдруг. Тот быстро глянул на него и так же быстро отвернулся. Зоро закрывал ладошкой знакомое милое лицо, лежащее на боку. Синеватая щека со шрамом будто прилипла к асфальту, лопнула надвое от удара резкой раной с ровными краями. Луффи. Глаза были прикрыты, волосы привычно растрепаны уголками по лбу, наверное, лишь немного слиплись от крови на затылке. А губы, которые тот постоянно облизывал, которые целовали его, Ло, щеку после мороженого, блестели фиолетовым, украшаясь вытекающей красной струйкой. Первая мысль ноющая и болезненная, глубоко в груди. Вторая — идея скрыться. Быстрее и подальше, пока для всех в толпе он — очередной любопытный. Пока никто не заметил, как он смотрит на Луффи, и как у него трясутся коленки. Как пожирает желание обнять холодное лицо, навести его на себя и попрощаться по-нормальному, наконец-таки не стесняясь. Их бы сейчас поняли, но боязнь Луффи передалась Ло после смерти, как подарок в некрасивой обертке. От неконтролируемого тремора в руках помогла желтая олимпийка, он пихнул кулаки внутрь карманов, натыкаясь на корпус зажигалки и дряхлую ниточку, которую стянул вчера случайно с руки Луффи. Может, она его оберегала? И это по вине Ло она оборвалась? Спецслужбы уже подходили ближе, шурша переноской и листами бумаг, зеваки расходились медленно, но верно, а Ло бежал оттуда, унося ноги в черных кроссовках и задыхаясь. Проигрышно щурясь и пытаясь оставить все в себе, не пролить ни одной солёной капли и остаться в сознании от шока. Случайная смерть Луффи. Так бывает. Всегда именно с ним. Будто бы он и так не знает, что ходит по лезвенному краю. Только пока разум и чувства обходят эту ситуацию стороной, и оба не понимают, почему Ло сейчас бежит дальше, куда видит, а не идёт к своему Луффи? Почему прямо сейчас, когда время перевалило за пять, они не пробуют на мягкость постель кого-то из братьев или его самого? Почему ритмичные скрипы и немного болезненные копошения Луффи на нем всего лишь часть его больного сознания и воспоминаний мокрых снов? Так безумно глупо об этом думать, но если бы он пришёл раньше, может.? Что? Мог спасти его? Что вообще произошло? Приписывать себе очередную вину было привычно. Чтобы невидимый монстр из детских кошмаров нападал на тебя изподтишка, он привык вытаскивать наружу все эти воспоминания, страхи. Это его бремя, личное, грызущее, и просто так он от него не откажется. *** Они почти подъехали на такси к закрытой площадке. Сабо никогда не любил попсу, был истинным поклонником тяжёлой музыки, и часто выслушивал жалобы на головные боли от других, кому предоставилась возможность распробовать его плейлист. Эйс предпочитал всё, до пугающего огромный список жанров наполнял его вкус в звуках от резких до спокойных. Настроение у него скакало так же, как и мелодии в плейлисте. Быстро, чётко, отбивая молоточками каждый бас в голове и заставляя подпевать. Путь к сцене предстоял нелёгкий. Они, как и все фанаты хотели подобраться к звездам поближе, слышать каждую крупинку звука первыми, видеть все как никогда чётко — даже пот на лбах гитаристов. Но очередь была огромна, и Сабо, успевший разочароваться заранее, грустно выдохнул в приоткрытое окно автомобиля. — Чёрт, надо было раньше приезжать, — посмотрел на заблокированный экран телефона, — и так на три часа раньше, ну куда они? — Не плачь, сахарный. Пролезем. Нас конечно, возненавидят многие, но… — Стой, Нами пишет. — Сабо оторвался от созерцания эйсовой улыбки, отстал даже от окна, за которым стояла, как казалось, километровая очередь. Засмотрелся в экран, глупо хлопая глазами, испуганно встретился глазами с Эйсом и снова проверил строку уведомлений. Бред. — Они прикалываются. Пиздец как глупо. — Луффи из окна выпал, пишут, но, — это глупо, снова думает Сабо. Если бы случилось что-то страшное, важное, это не сообщалось бы так. Друзья его брата не отправляли бы сообщения ему. Может, Эйсу, ведь он лучше держит себя в руках и не роняет телефон, когда смазанная фотография прилипшего к асфальту тела появляется на экране крупным планом. Он бы не тянулся к телефону на полу грязной машины между своими коленями, издавая нечто похожее на скулёж. Он не знает и никогда не знал, что говорить. Таксисту лобызания не интересны, лишь цена за услугу, размером в несколько купюр по соткам, которые тут же пихает ему в руку Эйс. Он нагибается ближе к Сабо, к самому уху, успокаивающе гладит по плечу. Чтобы тот не думал, он тоже не знает, что делать. Даже завидев фотокарточку мельком, его начало тошнить. Эйс обращается к мужчине за рулём: — Можете привезти нас обратно? Мужчина средних лет поднимает свой портмоне на уровень из глаз, чуть трясет им. — Столько же. Эйс соглашается, и его кивок виден в салонном зеркале заднего вида. Сабо утыкается курносым носом в окно, жаркий воздух не помогает, не приводит в чувство и высушивает слизистую до хрипа. Он решает больше не смотреть в телефон, кладёт его аккуратно треморными пальцами на колени и старается даже не смотреть в его сторону. Собственный двор, в котором братья живут уже несколько лет, он узнал сразу, и в уточнениях не нуждается. Это точно он? Друзья Луффи любили шутить, делали это много и часто, идеально проворачивая свои планы. Иногда Сабо восхищался ими, ведь продумать до мелочей шалость дело восхитительное. Но здесь они явно перегибали палку, давили не туда, на самое больное, и даже если Луффи согласился бы подыграть им… — Остановите! Быстро! Съехав на обочину, Сабо выкидывает из салона, рвёт густо и долго недавним обедом, пока он сгибается от боли в горле и желудке. Эйс ждёт его у машины, смотрит обеспокоенно, прямо в голубые глаза, когда тот оборачивается и вновь сгибается в желчном приступе рвоты, отвернувшись. Это длится не более десяти минут, под ритмичные постукивания пальцев по рулю от таксиста и скрежет проезжающих мимо машин, время тянется ещё медленнее. И когда фигура в серой застиранной футболке разгибается, они ещё раз пересекаются взглядами. Чёрные с заплаканными, оба с узкими зрачками и напряженными, угловатыми чертами. У Сабо настолько покрасневшее лицо, что шрам сливается, перетекает волокнами рубцовой ткани на здоровую так незаметно, скрытно. Нос, глаза и губы как единое полотно — румяное, испуганное, отражающее все влажные капли на стыках век. Он хватает ртом воздух, как рыба на суше, и пытается говорить, но не выходит. Как на беззвучном, даже телефон, скатившийся в глубинки заднего сидения, больше не вибрировал. Выход из такси сопровождался той же сильной тошнотой, толпы больше не было, но по меньшей мере десяток человек окружили кляксу крови. Та струйкой пыталась убежать от людей, минуя их следы, а ботинки лишь послушно отступали, боясь запачкаться в чужом днк. Среди мигалок, гудящих людей и криков с балконов были видны друзья Луффи, напуганные и дрожащие. Смерть уже констатировали, безжизненное тело любимого брата увезли, а родной, живой, вновь сворачивается в приступе. Ему плохо, тошно и нечем дышать. Эйс полностью разделяет его чувства, но не может выплеснуть свой гнев. Что-то сжимает горло крепко и уверенно. Кажется, сейчас он повторит тот же сюжет. В голове не умещается ни одна мысль, он не знает куда податься и за кем бежать, спасать мёртвого или живого. Даже если спасать хоть одного из них гиблое дело. — Эйс! Прости нас, мы сами не поняли, что произошло. Мы… просто сидели, играли, а потом он слетел оттуда, и… — Зоро хвастался за свою макушку и бредил, прочесывая пальцами между крашеных прядей. Царапал отросшими ноготками скальп и силился объяснить то, что не в силах. Эйс смотрел на уже подсыхающую лужу крови, которую смоет первым же дождём. ДНК Луффи питается в почву и какая-то часть его вечно будет под их с Сабо окном. Под окном его друзей, которые больше не будут устраивать посиделки в квартире Зоро, а начнут собираться по чужим комнатам, потому что невыносимо смеяться и наслаждаться общением, когда у всех людей рядом лишь одно воспоминание перед глазами. Телефон в кармане начал беспрерывно вибрировать, он потянулся к нему, все ещё смотря на асфальтированную дорожку у дома и скривился — то ли скорая, то ли полиция передали ритуальным услугам его номер. У них нет денег на похороны; последние, что у них были, они потратили на концерт и планировали дальше чуть скуднее питаться, чем обычно. И когда он принимает звонок, отвечая дрожащим голосом, на ласковый, женский и понимающий, он знает, что, скорее всего, придётся брать кредит.