Допрос

В комнате резко стало душно — кладовка и до того не радовала свежим воздухом, а сейчас Немо и вовсе задыхался, приоткрыв сухие от частого дыхания губы. Все тело горело, слабое и изнеможденное, каждое касание неприятного материала чужой перчатки откликалось тяжестью внутри и очередным помутнением разума до такой степени, что даже тихие выдохи, смешанные с едва слышными стонами, оставались замечанными лишь ушами его мучителя — Яков корчил ухмылки на каждое жалостливое поскуливание, задумчиво рассматривал каждый мутный, расфокусированный взгляд ошалелых янтарных глаз. Рука, облаченная в черную перчатку, неторопливо вела незаряженный, в чем Немо не был уверен, револьвер по все ещё застегнутой рубашке, ледяным контрастом охлаждая голову. Немо все ещё даже не раздет, хотя пара пуговиц расстёгнута, а галстук связывает подрагивающие запястья узлом настолько крепким, что даже спустя долгое время чувствуется — скорее всего, потом останется красный след. — Ну и? — насмешливо тянет Яков, глядя на попытки наконец отдышаться, а затем вновь проводит по бёдрам, сжимает и гладит, возвращает тонкие пальцы на грудь. — Где прячешь оружие, шпион? У тебя яд с собой? Через рубашку касается горячей, слишком чувствительной кожи, нагло смеётся, глядя на то, как зрачки расширяются ещё больше, ощупывает, рассматривает внимательно, как лягушку перед препарированием, давит взглядом и руками, притворяется, что обыскивает на оружие. Его глаза тоже мутные, хоть и похожи на черные дыры, на бледных щеках зарделся румянец, хоть и гораздо слабее, чем у его подопытного — у того на лице лихорадочная краска. — Что же ты молчишь? — шепчет через маску в самые губы, отодвигается, снимает несчастный кусок ткани и наклоняется к уху, едва его касаясь, заставляя концентрироваться на лукавом шепоте, заставляя слышать и слушать лишь его, пока револьвер упирается под ребро. — Я разгадал твой умысел, мистер шпион? Очередной смешок, теплая волна дыхания, и по спине пробегаются мурашки, тут же переходящие в болезненную дрожь, Немо выгибается на стуле — Яков гладит через брюки, касается осторожно, и в глаза бросается единственное, на чем удается сфокусировать взгляд — довольная улыбка и изучающий взгляд, скользящий по всему лицу. Сложно отсчитывать время — Немо не позволяют даже подумать о чем-то кроме происходящего здесь и сейчас, давят, ослабляют хватку и снова прижимают, разводят ноги, поднимают лицо за подбородок, шепчут в ухо, приставляют к виску револьвер чтобы затем отойти и начать нести чушь, задавать вопросы, будто бы парень сейчас вообще способен на какой-то осмысленный ответ. — Скажи хоть что-нибудь, — снова шепчет в самое ухо, расстегивая рубашку торопливо, переходя на грудь укусами, сжимая горло. — Ну же, Немо, отвечай мне. Я не отпущу тебя, пока не ответишь. Зачем ходил в архив без меня? Что ты разведывал? В голосе сквозит едкая насмешка, пока допрашиваемый ерзает на стуле, лихорадочно собирая мозги в кучу — Яков свое слово сдержит. Потому что Яков умеет допрашивать. У него не кончается терпение, хотя руки время от времени сжимают все сильнее, а дыхание становится все тяжелее, быстрее. И звук чужого дыхания растворяется в собственных же стонах — Немо вьется так, что в руки ткань впивается до боли, пытается хоть немного приблизиться к чужой руке. И через пелену лихорадочного тумана видит, как Яков развязывает свой галстук, как к глазам подбирается красная ткань. У Якова руки дрожат слегка, но Немо глотает язвительную шутку — она так и не смогла сформироваться, — потому что на шее чувствуются чужие губы, слегка влажные и теплые. А на затылке завязывается крепкий узел, взъерошивая рыжие волосы. — Ну? Будешь отвечать? — голос чужой дрожит, даже сниженная его громкость не скрывает этого. И потому Немо слабо мотает головой, надеясь, что его протест обернется чем-нибудь посильнее, чем эта интересная, но до жути изматывающая игра. Он чувствует, как ноги теряют силу — если бы попытался встать, тут же свалился бы. Немо вздрагивает, когда холодное дуло вновь возвращается на шею, упирается в подбородок, заставляя поднять голову; кожу тут же прикусывают, чтобы затем поцеловать. На оголенную уже грудь набрасывается прохладный воздух, револьвер касается горячей кожи, и контакт напрямую дурманит ещё хуже, чем через ткань. Внезапно рука возвращается, начиная растирать, вновь мучать и изводить, отчего глаза под галстуком печет и на ресницах скапливаются липкие слезы, которые даже сморгнуть не удается. — У тебя совсем губы пересохли, шпион, — информация доходит спустя секунд пять, не меньше, — может, ты наконец сознаешься? Или мне нужно заставить тебя выкрикивать признание? Яков надменно хихикает, Немо даже может представить его глаза — настолько уже привык. А потом нить рассуждений обрывается — револьвер, сжимаемый подрагивающей рукой, упирается в ремень; чужая рука опускается ниже, даже не останавливаясь на бедрах. Немо подкидывает на месте, снова, когда и оружие спускается ниже, надавливая. К телу прижимается другое, такое же теплое, от чего совсем ведёт — голова начинает кружиться, из горла как-то выскальзывает совсем уж усталый стон. Перед глазами пляшут разноцветные мушки, когда Яков не останавливается — продолжает, любуясь тем, до какого состояния довел допрашиваемого. Он все равно добьется ответов, рано или поздно — даже если знает, зачем Немо посещал архив, даже если у самого нет претензий.