Солнце, тайны, ледяное мерцание Бездны

Они встречаются в Порт-Ормосе, и это так неожиданно, что Кэйа не может нормально и пары слов связать. Нет, он говорит, конечно, почему бы не говорить, но правильные фразы не ложатся на язык, застревают горечью в горле. Итэр изменился. С Итэром что-то не так, но это так же неуловимо, как солнечный свет между листьев. Как сам, собственно, Итэр — солнце и вольный ветер, возвращающийся ненадолго и так же легко исчезающий. Недоступный для понимания. Теперь. Не тогда. Кэйа знал, что Итэр в Сумеру. Никому не признался бы, что на самом деле именно поэтому в Сумеру и ехал — плевать на торговлю, задание ордена и всякие слухи. И всё равно: не слишком случайная встреча выбивает всю решимость и дух. У Итэра глаза потемнели, боли в них — в десятки раз больше, а на дне спряталась новая тайна. Страшная, страшнее всех предыдущих — кошмарно знакомая. Так похожая на ту, которую Кэйа видит в зеркале пару раз в день. Итэр улыбается и смеётся, внимательно слушает — укол ревности под ребро — Дайнслейфа. Ещё один тронутый Бездной, но куда больше, чем сам Кэйа. Больше, чем Итэр... Стоп. Больше ли? С каждым годом Кэйа в этом всё меньше уверен. Кубок почти бесшумно скрипит в слишком сильно сжавшихся пальцах, но Итэр, конечно же, слышит. Вдруг встаёт и наклоняется к уху. Обещает, что зайдёт через несколько дней. Шёпот остаётся на шее обжигающими холодом тьмы. *** «Что с тобой случилось?», — хочет спросить Кэйа, но Кэйа так не умеет. Поэтому он просто движением пальцев остужает бутылку и разливает вино. Сейчас можно, наедине Итэр ещё меньше похож на подростка. Никогда не был им, если так уж пошло. А ещё в нём всегда пряталось что-то, названия чему Кэйа дать не может. Не хочет. — Ты изменился, — вместо вопроса говорит Кэйа, и в ответ получает молчаливый кивок. Похоже, это будет непросто. Но когда сложности пугали любого из них? В полумраке личных покоев Кэйи — плевать, что в этот раз не Мондштадт, а Сумеру — им обоим должно быть уютно. Должно быть спокойно и тихо, а ещё так, чтобы можно было не прятаться. Быть честными, но только если захочется. Это договор, негласный и прочный — устраивает, вроде, обоих. Один из кубков оказывается в затянутой в перчатку руке, второй холодит пальцы. Тихий звон заставляет сидящего на диване Итэра вздрогнуть и будто проснуться. Заново узнать. Понять, наконец, кто перед ним. — За то, что мы снова встретились. — Кэйа стоит напротив. Хочет рядом, но помнит: надо быть осторожным. Итэр снова кивает и залпом выпивает вино. Сразу хочется улыбнуться: значит, изменилось не всё. Значит, всё ещё доверяет. Небо и звёзды, как хорошо. Кэйа вторит ему, разливает по новой. Но сам не пьёт: неторопливо подходит, снимая перчатки. Тянет руку к солнечным прядям, но останавливается, не коснувшись: можно? — Можно. — Голос у Итэра тоже усталый, но от его звучания всё внутри переворачивается. Кэйа садится на диван за спиной — небо и звёзды, спасибо, что всё ещё разрешает — и осторожно берётся за светлую косу. Вынимает перья из кончика, медленно расплетает. И роняет, будто бы ворчливо и невзначай: — У тебя глаза потемнели. Итэр вздыхает и острыми лопатками прижимается к боку. Снова пьёт вино: помнит, что здесь, наедине, можно расслабиться. Хорошо. — Я видел слишком много всего. — Больше, чем в Инадзуме и Энканомии? — Намного. Солнечные пряди выскальзывают из пальцев, и Кэйа берётся за гребень. Итэр фыркает, без слов спрашивая: «Ты что, его специально привёз?» «Да. Взял и специально привёз». — Расскажешь? — Подробно — потом. — Итэр пьёт вино, гребень скользит по волосам, рассыпая никогда не путающиеся пряди. — Я очень устал, звёздный мой. Кажется, с каждым шагом мир всё больше становится ложным. Рассыпается, и я боюсь, что ты тоже... — Я никуда не исчезну. Пока это в моих силах. Итэр всхлипывает, и его плечи дрожат, но, когда Кэйа опускается перед ним на колени, на лице нет слёз. Только отчаяние. — Я не позволю тебе исчезнуть. Если надо, допрыгну до неба. — Итэр обхватывает прохладными ладонями щёки, заставляет посмотреть в глаза. — А пока запомни, пожалуйста, что хиличурлы никогда не должны снимать маску. Его голосу вторит шёпот из Бездны. По спине льдом и молниями стекают мурашки. Это... страх? — ...что? Итэр вздрагивает и снова будто бы просыпается. Трясёт головой — золотые волосы лучами солнца растекаются по плечам — и пытается улыбаться. Хищная хватка иных миров отпускает. — Просто запомни, ладно? — Запомню. *** — Послезавтра я должен уйти, — предупреждает Итэр, оседлав его бёдра. Руки у него согрелись, на щеках и шее даже в полумраке заметны алые пятна, но Кэйа знает: надо раза в три больше вина, чтобы Итэр был действительно пьян. Четыре руки легко и привычно танцуют вместе, раскрывают спрятанные под мехом и тканью застёжки. Шарф, накидка и камзол падают на пол. Кэйа избавляет Итэра от нижней кофты, Итэр избавляет его от рубашки. И прижимается всей грудью, порывисто и отчаянно — будто не только соскучился. Его невозможно не обнимать, но от объятий на мгновение становится горько. Вот глупость: они же всегда расставались, чтобы снова встречаться. — Опять обещал кому-то помочь? — Как обычно. — Он фыркает, Кэйа фыркает следом: говорить, что оба думают по поводу «кошмарно важных заданий» вовсе не нужно. Бессмысленно: Итэр всё равно не отступится. Будет искать упоминание о сестре даже в мелочных просьбах и мусоре — и, конечно, в золе. О, ветер, как бы Кэйа хотел последовать за любимцем Тейвата. Прикрывать ему спину, помогать — протягивать руку, если упал. Насмешничать. Не оставлять одного наедине со всей его бездной. Не оставаться с ней наедине самому. Кэйа правда был бы рад отправиться следом, но у него есть обязанности — и долг перед Мондштадтом. Перед Анемо Архонтом, который, кажется, Итэра всё это время хранил. А ещё сам Итэр — лучи солнца и стремительный ветер — вряд ли согласится, чтобы рядом кто-нибудь был. Чтобы постоянно, будто на привязи, чтобы всегда заботиться не только о себе. Чтобы всегда не один. Впору позавидовать Паймон. Кэйе таким придурочно-навязчивым никогда не стать, больно много гордыни. Или, может быть, гордости? — Думаю, на этот раз мы скоро увидимся. — Итэр вырывает его из раздумий, касаясь пальцем кончика носа. И раскручивает тонкую ленту, незаметно стягивающую тонкие пряди синих волос. Кэйа улыбается: забавный, как солнечный зайчик. Далёкий как звёзды. — Думаешь? — Знаю. Тёплые пальцы игриво проходятся по затылку, касаются ремешка повязки, но Кэйа качает головой: не сегодня. Это я пока тебе не покажу. Оба смеются: игра настолько же хороша, насколько стара. И будто пахнет одуванчиковым ветром Мондштадта. Итэр, наконец, целует его. Он всегда первый: Кэйа после каждого расставания слишком долго думает. Но зато помнит каждую встречу. В этот раз губы у Итэра пахнут мёдом и цветами, а ещё — чем-то сладким и терпким, лесным. Не походят больше на штормовое море и тоскливые молнии, не согревают солью, пеплом и янтарём. Немного — совсем чуть-чуть, как всегда — напоминают о ветре и солнечном жаре. ...значит, тебя теперь любит новый Архонт? — Что тебя беспокоит? — Итэр, проснувшись окончательно, угадывает его тоску, будто стихийным зрением смотрит. — Ничего. — Кэйа мотает головой. — Соскучился просто. В янтарных глазах читается: «Расскажешь, если захочешь». В единственном голубом — насмешливое: «Ты же всё и так знаешь. Не расскажу». Итэр стекает на пол, со звоном роняет снятые с бёдер ремни. Кажется, сила молний всё ещё с ним, потому что Кэйю будто разряд прошибает, когда пальцы расправляются со шнуровкой штанов и касаются кожи. Ещё один, более сильный — когда губы смыкаются на члене, и по телу будто бежит энергия жизни. Нет, это не молнии. ...Дендро? Кэйа со стоном откидывается на диване, не может больше думать. На несколько минут остаётся наедине с пронзительным — жадным, требовательным — удовольствием и ловкими прикосновениями, с жаром и чужой, всё сметающей силой. С тёплым ртом Итэра. Только чувствуя, как напряжение становится почти невыносимым, ловит за подбородок, прося притормозить. Вспоминает: — Ты же устал. — Не для тебя. — Вот теперь голос Итэра звучит по-настоящему. Хрипловато, полнясь уверенностью и желаниями. И, ветер, как же Кэйю от одного этого звука ведёт. — И всё-таки. Он подрагивающими пальцами давит под подбородок, заставляет подняться — встаёт сам. Не дожидаясь возражений, берёт Итэра на руки и несёт в сторону спальни. Только вопросительно бровь изгибает, когда замечает в чужих руках неведомо как подхваченную дорожную сумку, ёмкость которой всегда удивляла. — В Сумеру делают много интересных вещей. — Ухмыляется Итэр насмешливо-хитро. — Я парочку прихватил. — Парочку? — Все. Он смеётся, когда Кэйа опускает его на кровать и стягивает с него — и с себя — остатки одежды. На одеяле звенят и переливаются разными цветами хрустальные флаконы. Наверное, здесь целое состояние, но Итэр никогда не понимал ценности моры. — И в чём разница? — Кэйа на пробу подхватывает один, тот, что светится янтарём. Итэр вкладывает ему в другую руку золотисто-лиловый. — Вот это — с молниями, которые ты так любишь. Ещё есть согревающее масло, охлаждающее, искрящееся, просто долго держащееся, создающее ощущение водоворота... — он перечисляет сосредоточенно, ероша пальцами чёлку. Не удержавшись. Кэйа наклоняется и целует его в нахмуренный лоб. — Давай обычное. Я соскучился слишком. — Тогда вот это, оно почти обычное, — Итэр тыкает пальцем в тот самый флакон, который Кэйа взял первым, а остальные сгребает под подушку. Безошибочное чутьё. — А теперь — отдыхай. — Кэйа упирается ладонью в его грудь, роняя на кровать требовательно и безапелляционно. Садится сверху — и глубоко и нежно целует. На пробу кусаче оттягивает губу. Нет, всё-таки от Итэра пахнет цветами — и ветром Сумеру, в котором солнце мешается со сладостью мхов и тропического леса. А вот отвечает он так же порывисто и голодно, как всегда: ногтями цепляет спину, пальцами тянет за волосы, просит ласки. И Кэйа ему с удовольствием это даёт. Пятнает поцелуями шею, собирает губами соль путешествий. Закручивает языком серёжку, только сейчас замечая зелень, напитавшую бусину, и зубами проводит под ухом. Итэр выгибается, стонет, толкает в плечи — Кэйа понятливо спускается на грудь. Язык обрисовывает почти незаметные контуры мышц. В Итэре столько силы — и она настолько же скрыта, что впору бояться, но Кэйе не страшно. Наоборот: его невозможно, лучше самого крепкого вина это пьянит. Поцелуи остаются над животом, на котором нет даже полузаметной границы загара. На Итэре вообще следов солнца не появляется — впрочем, он и сам солнце, куда уж. — Кэйа, пожалуйста. — Тёплые пальцы сжимаются на плечах, и Кэйа смотрит наверх, в потемневшие — теперь правильно потемневшие — глаза. Думает, не поиграть ли ещё, но и самому терпеть уже сложно. Ничего не отвечает: сейчас черёд Итэра разговаривать. Оставляет пару засосов там, где никто не увидит, и послушно спускается ещё ниже, устраивается между бёдер. Немного помучавшись, открывает незнакомый флакон. Запах масла и мёда мешается с ночным воздухом порта. «Потерпи, всё будет», — обещает Кэйа одним взглядом, льёт на руку янтарную жидкость. И правда, почти обычная: только слегка светится и кажется тёплой. Скользкие пальцы касаются мышц, привычно — никогда уже не забыть, как это делается — начинают растягивать. Итэр морщится, и Кэйа понятливо накрывает губами его член. Слишком давно не виделись, правда. Ветер с моря залетает в окно, треплет волосы, холодит плечи — подхватывает тихие — с каждой минутой всё громче — стоны ожившего солнца. Тяжесть члена — горечь, соль и цветы — привычно правильно ощущается во рту. Итэр комкает в руках простыню, и между его пальцев начинают мерцать, тут же пропадая, зелёные искры. Небо и звёзды, как же это красиво. Как же хочется обладать им всем, без остатка. Не только телом, но ещё заботами и страшными тайнами. Не позволит. Не сейчас, но, хотя бы, тело Кэйе достанется. Всё, без остатка. Он прокручивает три пальца внутри, разводит их — Итэр стонет и подаётся навстречу. Кэйа соскальзывает губами с члена, облизывает их и убирает руку, вытирает о простынь. Прислушивается к чужому дыханию, еле слышимому за шумом волн и звуками порта. — Пожалуйста, — Итэр почти умоляет. — Люблю, когда ты так настойчиво просишь. Тёплое масло приятно ложится на кожу, будто снимает напряжение — совсем немного, но так, чтобы стало поинтереснее. Похоже, в Сумеру и правда делают любопытные вещи. Кэйа размазывает его по члену, капает на Итэра — облизывается, поймав хищный взгляд. Почти чувствует его — и собственный — голод. И больше не медлит — резко, размашисто входит. Стонет с наслаждением — с не меньшим ловит чужой сдавленный крик. Милосердно даёт немного привыкнуть — кусает губы, глядя как растекаются по кровати остатки зелёных листиков-искр. — Кэйа. — Итэр прижимает запястье ко лбу, смотрит из-под него. Кэйа молчит. Но привычно берётся за бёдра и выходит неторопливо — тут же снова толкается глубоко. Сам стонет, срывается на быстрый ритм. Хочет остановиться — не может, потому что, небо и звёзды, как охуенно, когда Итэр сжимается, цепляется за спинку кровати и стонет, раскрываясь и подставляясь. Прося ещё, больше и... — Поцелуй меня, — он приказывает, требует, и этому невозможно противиться, даже если хотеть. Но Кэйа не хочет. Он останавливается на мгновение, ложится — касается губами губ и тут же рычит от болезненного укуса. Ноги крепко обвивают поясницу — не вырваться. Ногти впиваются в спину, оставляют огнём горящие полосы. — Итэ-э-эр, — стонет Кэйа, падая лицом в изгиб его шеи. Оставляет новый засос — за ухом, чтобы под волосами было не видно. — Давай уже, — просьба — приказ — огнём касается скулы. И Кэйа даёт: глубоко, до задушенного дыхания вбивает Итэра в постель. Так, чтобы до остроты ощущений, до конца, сразу и всё. Так, чтобы резко и зло, громко и сильно... Потом — только стремительно-быстро, торопясь, догоняя ускользающий огонь. Растворяясь в стонах и всхлипах, в удовольствии — сотню раз погибая под ним. Вжимаясь всем весом — пряча сдвоенный рык в поцелуе. Заполняя собой Итэра — своё голодное солнце — устало падая на него. — Ну как, ты доволен? — спрашивает Итэр чуть слышно, опуская ноги, выпуская из объятий. Что-то в его ироничном тоне заставляет всколыхнуться подозрения: где-то ловушка? Кэйа падает на живот — вдоль позвоночника ещё долго будут гореть болью полосы, оставленные острыми ногтями. Плевать. Хорошо. — Нет. — Мало? — Ещё бы. — Тогда... — Тёплая ладонь скользит по спине, светится зелёным, забирает боль. Кэйа улыбчиво щурится и смотрит на Итэра: расслабленного и довольного, самую чуточку хитрого. Хитрого? Ха. Его рука спускается ниже, и зелёный — Кэйа не видит, но отчётливо чувствует — оплетает поясницу и бёдра, вливается в тело. — ...что ты? Итэр заговорщицки улыбается и подносит палец к губам — не своим. Кэйа машинально его облизывает, и осознаёт: у него снова стоит. Упирается в матрас, так, будто они не трахались вот только что. Наверное, на его лице отражается понимание, потому что Итэр смеётся и убирает руку. Кладёт себе на бедро, позволяет зелёному окутать и себя тоже. Небо и звёзды, цвет этого элемента ему тоже идёт. — Знал, что тебе это понравится. — Когда мне не нравилась возможность подольше с тобой развлекаться? Пока Итэр «лечится», Кэйа запускает руку под подушку и наугад вытаскивает новый флакон. Разглядывает его на свет — тёмно-лиловый взрывается фейерверками, интересно, что это будет? — и протягивает Итэру. В конце концов, теперь его ход. *** За окном начинает светать, из гавани доносится утренний шум. Итэр лежит у него на груди и водит кончиками пальцев по очертаниям шрамов. По животу и бёдрам ещё пробегают редкие разряды молний и искры, но это даже приятно. Напоминает о том, сколько всего за ночь случилось. — Перед следующей нашей встречей я высплюсь, — Итэр широко зевает, но оба знают: без шансов. Не найдёт время на такой долгий сон. — Или я украду тебя на трое суток. И первые ты будешь спать. — Боюсь представить, чем ты хочешь занять остальные. — Боишься? — Боюсь... что не дотерплю до нашей встречи. Брошу что-нибудь важное и рвану в Мондштадт. — И Тейват останется без защиты? Ай-ай-яй. — Кэйа цокает языком и качает головой, но в глубине души ему хочется, чтобы так всё и было. Чтобы Итэр совсем забыл о тайнах этого мира, и в его сердце не разрасталась печаль. — Тейват пятьсот лет жил без защиты, — неожиданно-зло огрызается Итэр, и Кэйа успокаивающе ведёт ладонью по его неземным волосам. Даже и не подумали спутаться за ночь — как и всегда. Говорить вовсе необязательно, и пока в комнате становится светлее, они слушают шум волн, крики рыбаков и пение птиц. Порт уже просыпается, но здесь, в спальне очень хорошо и спокойно. Можно даже подремать пару часов. Итэр снова зевает, подтягивает одеяло и кутается в него — и в объятия Кэйи. Целует в шею — и наверняка засыпает, но... — Знаешь, я постараюсь задержаться в Сумеру, — обещает Кэйа и закрывает глаза. Чувствует, что на искусанных, цветочно-солнечных губах расцветает улыбка. — Тогда я из пустыни побыстрее вернусь.